Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Но сейчас, когда называвший себя Аланом мужчина вез его на обследование, Бьюкенен внутренне корчился каждый раз, как сопровождающий произносил это имя, а делалось это часто и, по всей видимости, намеренно. Бьюкенен чувствовал при этом то же, что и тогда, когда впервые пригласил девушку на танец, или когда впервые услышал свой голос в магнитофонной записи, или когда впервые занимался любовью. Но сомнения и восторг, пережитые им тогда, рождали в нем положительные чувства, тогда как смущение от того, что к нему обращаются «Бьюкенен», перерастало во что-то негативное, что-то похожее на страх. Он чувствовал себя незащищенным, уязвимым, ощущал угрозу для себя. Не называй меня так. Если кое-кто узнает, кто я такой на самом деле, мне можно будет заказывать гроб.

В городе Фэрфаксе, штат Вирджиния, в частной клинике, курируемой, по всей вероятности, руководителями Бьюкенена, ему опять стало не по себе, и он внутренне ежился, потому что проводивший обследование врач упорно называл его настоящим именем.

Как вы себя чувствуете, мистер Бьюкенен? Голова еще болит, мистер Бьюкенен? Мне надо провести с вами несколько тестов, мистер Бьюкенен. Отличные реакции, мистер Бьюкенен. Моя медсестра проводит вас вниз, на томографию, мистер Бьюкенен.

Черт, они не потрудились дать мне даже минимального прикрытия, думал Бьюкенен. Назвали бы хоть Джоном Доу, на худой конец. Даже без подтверждающих документов. Для того чтобы провести медицинское обследование, подошла бы любая фамилия. Так нет, на медицинской карте, которую держит в руках врач, стоит мое настоящее имя. Понятно, что они должны оберегать псевдоним Дона Колтона. Но мне и не обязательно было им пользоваться. Я мог бы взять любое имя. А так, когда моя настоящая фамилия стоит на бланке обследования, кто угодно может путем сравнения «увязать» меня с Виктором Грантом через его томографию.

Врач закончил рассматривать снимок и повернулся к нему.

— Хорошие новости. Площадь повреждения значительно сократилась, мистер Бьюкенен.

Если он хоть еще один раз меня так назовет, я не знаю, что с ним сделаю.

— И нет ничего, что указывало бы на неврологическое поражение. Дрожь в правой руке у вас прекратилась. Я склонен думать, что этот симптом был связан с раной плеча.

— А головная боль?

— После контузии головная боль может мучить еще очень долго. Она меня не беспокоит.

— Понятно, ведь болит-то не у вас.

Врач никак не реагировал на эту потугу сострить.

— Я могу выписать вам что-нибудь обезболивающее, если хотите.

— Что-нибудь с этикеткой, где написано: «Воздержитесь от вождения автомобиля и работы с тяжелыми механизмами на время лечения данным препаратом»?

— Правильно.

— Спасибо, но я лучше продолжу принимать аспирин, — возразил Бьюкенен.

— Как хотите. Приходите снова через неделю, скажем, второго ноября, и я обследую вас повторно. До тех пор будьте осторожны. Не стукнитесь еще раз головой. Если будут проблемы, дайте мне знать.

Проблемы? Таких проблем, как у меня, тебе не решить.

9

Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать.

10

— Вы не хотите сказать мне, что происходит? — спросил Бьюкенен, когда они ехали по шоссе Литтл Ривер, на обратном пути из Фэрфакса в Александрию. День стоял пасмурный, конец октября, и ветровое стекло было усеяно брызгами моросящего осеннего дождя.

Называющий себя Аланом человек взглянул на него, потом снова уставился перед собой, следя за уличным движением. Теперь он включил «дворники».

— Я не совсем понимаю, о чем вы говорите.

— Почему меня расконспирировали?

Изморось перешла в настоящий дождь, и Алан включил обогрев ветрового стекла.

— Расконспирировали? Почему вы так думаете?

Бьюкенен пристально смотрел на него.

Человек по имени Алан включил передние фары.

— Не осталось уже почти ничего, — заметил Бьюкенен, — чем вы могли бы заняться и уклониться от ответа на вопрос. Что вы собираетесь делать теперь? Включите рацию и будете прыгать с одной станции на другую или приткнетесь к бровке и начнете менять масло?

— О чем вы говорите, Бьюкенен?

— Об этом самом. О моем имени. Впервые за восемь лет люди употребляют его открыто. Меня намеренно компрометируют. Почему?

— Я говорил вам вчера вечером. Вам пора отдохнуть.

— Это не оправдывает нарушения основных правил.

— Бросьте, у доктора есть допуск.

— В таком нарушении не было никакой необходимости, — настаивал Бьюкенен. — Ему совершенно необязательно знать, кто я такой, чтобы исследовать томографический снимок. И он упомянул рану на плече, хотя не осматривал это плечо, и я ему об этом не говорил. Что еще ему сказали такого, о чем ему знать было не обязательно? Может, о том, как я получил эту рану?

— Разумеется, нет.

— Ну конечно. Еще бы. Меня не просто отправляют отдохнуть. Я не просто в запаснике. Меня выводят из игры. Я прав?

Человек по имени Алан перешел на полосу обгона.

— Я задал вам вопрос. Меня выводят из игры, так?

— Ничто не длится вечно, Бьюкенен.

— Перестаньте называть меня так.

— А как еще мне вас называть? Что вы, черт побери, о себе воображаете?

Голова у Бьюкенена раскалывалась. Ответить ему было нечего.

— Агент с вашим талантом и опытом мог бы принести массу пользы в качестве наставника, — сказал Алан.

Бьюкенен молчал.

— Вы что, намеревались всю жизнь работать секретным агентом?

— Никогда об этом не думал.

— Ну да, — поднял брови Алан. — Что-то не верится.

— Я сказал это в буквальном смысле. Я действительно никогда об этом не думал. Никогда не думал дальше того, что я делал и кем я был во время каждого конкретного задания. Если, работая в условиях секретности, начинаешь планировать свой выход на пенсию, то неизбежно делаешь ошибки. Забываешь, кем ты должен быть. Выходишь из роли. А это самый верный способ не дожить до пресловутой пенсии.

— Ну, так подумайте об этом сейчас.

Голова у Бьюкенена болела все сильнее и сильнее.

— Почему со мной так поступают? Я ничего не запорол. В том, что случилось, нет никакой моей вины. Я все отлично залатал. Операция не сорвалась.

— Но могла сорваться, не так ли?

— Даже если и так, то все равно не по моей вине.

— Мы не обсуждаем, кто и в чем виноват. Мы говорим о том, что случилось или не случилось и что почти случилось. Может, просто кончилось ваше везение. В конце концов, вам уже тридцать два. А в нашей игре такой возраст считается уже преклонным. Восемь лет? Да это просто чудо, что вы еще живы. Пора отойти в сторону.

— То, что я еще жив, доказывает, насколько я хорош. Я не заслуживаю такого отношения.

Дождь усилился, забарабанил по крыше автомобиля. «Дворники» на ветровом стекле задвигались чаще.

— Вы когда-нибудь видели свое досье?

Превозмогая боль, Бьюкенен покачал головой.

— Хотите посмотреть?

— Нет.

— Ваш психологический портрет многое проясняет.

— Мне это неинтересно.

— У вас так называемый «диссоциативный тип личности».

— Говорю вам, это мне неинтересно.

Алан вновь перестроился в другой ряд и не снижал скорости, несмотря на дождь.

— Хоть я и не психолог, но ваше досье мне понятно. Вы не нравитесь самому себе и делаете все возможное, чтобы не заглядывать внутрь своего «я». Вы отождествляете себя с людьми и предметами, которые вас окружают. Вы перевоплощаетесь. Вы… диссоциируетесь.

Бьюкенен смотрел, нахмурившись, перед собой, на расплывчатое за завесой дождя уличное движение.

— В обычном обществе такое состояние было бы минусом, — продолжал Алан. — Но те, кто вас обучал, поняли, какое сокровище у них в руках, когда их компьютер в ответ на запрос остановил свой выбор на вас. В средней школе вы уже проявляли талант — или, лучше было бы сказать, неодолимую тягу — к лицедейству. В Беннинге и Брэгге ваши спецназовские командиры давали блестящие отзывы о вашем боевом искусстве. Учитывая вашу уникальную наклонность, для завершения вашей подготовки оставалось только пройти еще более специальное обучение на Ферме.

58
{"b":"20115","o":1}