Отважный исследователь стратосферы полковник Г. Прокофьев как-то сказал, что тот, кто хоть раз побывал в стратосфере, захочет подняться на ее высоты и второй, и третий раз.

Стратосфера тянет к себе исследователя, как полярников тянут необъятные ледяные просторы. Действительно, чем выше поднимался на самолете, тем меньше был удовлетворен достигнутым потолком полета. Однажды, когда поднялся на высоту, превышающую 9000 метров, мелькнула мысль: «Сумел ли бы я с этой высоты совершить парашютный прыжок, если бы вдруг в этом появилась необходимость?» — «Сумел бы», — ответил сам себе. К этому времени в моем активе значилось около четырехсот прыжков из разных типов самолетов, несколько десятков полетов на высоту до 10 000 метров. Кроме того, прошел специальный курс тренировки в барокамере.

Летом 1936 года Н. А. Евдокимов и я подали рапорт Наркому обороны Маршалу Советского Союза К. Е. Ворошилову с просьбой разрешить нам прыгнуть с высоты порядка 12 километров. Н. А. Евдокимов должен был выполнить прыжок с задержкой раскрытия парашюта, а я — с немедленным. Ожидая ответа, не переставали тренироваться. Полеты на высоту до 9000 метров чередовались с пребыванием в барокамере, в которой поднимались на высоту до 14 000 метров.

Поздней осенью пришел долгожданный ответ. К. Е. Ворошилов разрешил начать подготовку к прыжку, а по мере готовности выполнить тренировочный прыжок из стратосферы. Хотя и ожидали, что ответ будет именно таким, начали волноваться: «Сумеем ли оправдать доверие наркома?»

Пришлось практически просмотреть всю подготовительную работу, найти недоделки. После всестороннего обсуждения плана подготовки внесли свои коррективы и наши врачи. Медики сочли нужным еще больше увеличить объем тренировок. Снова начались высотные полеты и «подъемы» в барокамере. День за днем мы приучали свои организмы к кислородному голоданию.

Чтобы в соответствии с наукой определить высотный потолок, нас направили в Военно-медицинскую академию. На специальных приборах и приспособлениях я показал не очень хорошие результаты. «Середнячок», — сказал мне на прощание профессор. Это несколько обескуражило меня, но потом решил, что наука наукой, а дело делом и усилил тренировки.

Всю зиму и весну 1937 года продолжались тренировки. Вместе с нами тренировались и летчики, в том числе и мой товарищ Михаил Скитев. На 23 июля было назначено последнее испытание: «подъем» в барокамере на высоту до 14 000 метров с имитацией всех действий с кислородной аппаратурой. Достаточно натренированные, уверенные в своей физической выносливости, мы пришли на сеанс как на обычное наше летное задание.

Вошли в большой металлический барабан. Стальная тяжелая дверь захлопнулась. Теперь на внешний мир мы могли смотреть только через четыре маленьких иллюминатора. Сквозь стекла видели военврача, который сигналами давал нам знать, что делать. Надели кислородные маски. Сеанс начался.

Стрелка высотомера пошла вправо. «Высота» 8000 метров. Самочувствие нормальное. Прошло несколько минут. «Высота» 12 000 метров. Чувствуем себя также хорошо. Дружно поднимаем правые руки вверх, давая знать, что можно «подниматься» дальше. Глухо жужжит электромотор, приводящий в движение насос, откачивающий воздух. Постепенно дает себя знать «высота». Дышится труднее, да и движения какие-то вялые, незаконченные. Когда стрелка высотомера доползла до отметки 14 000 метров, почувствовали утомление, в голове появился какой-то шум. В конце сеанса на предельной «высоте» мне предстояло сделать движение, имитирующее отделение от самолета.

Медленно, под неумолкаемый звон в голове, поднимаюсь. Какая-то сила сковывает движения, сердце бьется учащенно, точно заканчиваю бег на десятикилометровку. Когда полностью выпрямился, шум в голове усилился.

Встать и выпрямиться смог. Теперь надо сделать несколько приседаний. Напрягаю силы и медленно приседаю несколько раз. Когда вновь сажусь, сердце бьется так, словно собирается выскочить из груди. В глазах пелена, сквозь которую мчатся в разных направлениях тысячи ярких шариков.

Считаю пульс: 135 ударов в минуту. Встать и присесть — казалось бы, что проще, однако на высоте 14 000 метров это требует больших усилий. Проделываю еще несколько движений, предусмотренных планом, и даю знак, что программа выполнена. Стрелка высотомера медленно вращается в обратную сторону. Мы теряем высоту. Последний экзамен пройден успешно.

Оставшийся до рекордного прыжка срок мы должны были провести на строгом режиме. Говоря откровенно, этот земной режим был для нас тяжелее, чем режим летной подготовки. Военврачи потребовали, чтобы мы прошли самый тщательный медицинский осмотр. Каждый врач осматривал нас с невероятной сосредоточенностью. Прощупав, обстукав и выслушав нас со всех сторон и, видимо, не найдя повода для какой-либо «зацепки», комиссия дала «добро».

28 июля 1937 года летчик М. Скитев поднял меня с Пушкинского аэродрома на облегченном самолете СБ. Это была последняя проверка наших возможностей, нашей подготовки. Двухмоторная серебристая машина легко взяла высоту 10 400 метров. Загорелась контрольная лампочка. Надо прыгать. Перегибаюсь через левый борт кабины и сильно отталкиваюсь. Падаю, вращаясь в потоке воздуха, идущего от двух винтов. Резкий взмах руки, и парашют раскрыт. Вишу под куполом, который то сжимается, то расширяется — дышит как человек. Все идет по плану. На высоте около пятисот метров раскрываю запасной парашют и скоро двумя ногами стою на земле. Подъезжает автомашина.

Комиссия изучила регистрирующую аппаратуру и установила, что самолет поднялся на высоту 10 400 метров. Но пока я готовился к прыжку, было потеряно около пятисот метров. Отделение от самолета в округленных цифрах произошло на высоте 9800 метров.

К вечеру снова предстали перед медиками. Предстоял осмотр с целью определения, как отразился полет и прыжок на организме обоих. Ничего существенного обнаружено не было.

Прыжок с высоты 9800 метров был экзаменом и довольно строгим. Одновременно он показал, что можно достичь еще большего.

22 августа 1937 года летчику М. Скитеву и мне было передано распоряжение командующего Военно-Воздушными Силами Ленинградского военного округа: полет и прыжок назначены на семь часов утра 24 августа.

Накануне мы перешли на специальный режим. Возвратившись вечером с прогулки, сразу же стали готовиться ко сну, вполне убежденные, что раннее солнце встретит нас на аэродроме так же весело и бодро, как встречало все эти дни. Проснувшись, увидел, что в окна ползет туман. Деревьев рядом не видно. «Лететь не придется», — подумал я и решил не будить Михаила. Во всяком случае было ясно, что в ближайшие три-четыре часа о полете нечего было и думать. Туман плотно окутал границы аэродрома, солнце не могло пробиться сквозь мглистую толщу. Вскоре пришел командир части и сказал, что погода пока нелетная, но во второй половине дня синоптики обещают улучшение. Вылет переносится на двенадцать часов, если не наступит перемены, то на пятнадцать ноль-ноль!

Часам к двенадцати дымка ушла вверх, а несколько позже стало проглядывать голубое небо через большие «окна» в облаках. Настроение у меня поднялось. Что-то себе под нос мурлыкал и Михаил. На аэродроме у стоянки самолета шла деятельная работа. Авиатехник В. Уткин, мотористы под бдительным оком инженера старательно готовили машину к полету. Здесь же под охраной часового лежали наши парашюты, обмундирование, приборы. Тут же члены комиссии, которым предстояло зафиксировать наш пока еще не состоявшийся полет.

— Скоро даем старт, — сказал, обращаясь ко всем, заместитель командующего ВВС Ленинградского военного округа Герой Советского Союза полковник И. И. Копец — незаурядный летчик-истребитель, герой воздушных сражений в небе Испании. Повернувшись к нам, строго произнес: «Предупреждаю, не рискуйте, действуйте согласно программе». — И. И. Копец знал, что сказать.

Вскоре все было готово. Капитан М. Скитев доложил: