Те, кто участвовали в парашютных сборах в Евпатории в 1932 году, уже тогда поняли, какое большое будущее должны иметь затяжные прыжки, их значение и необходимость в наших Военно-Воздушных Силах. На тех же сборах официально было положено начало затяжным прыжкам. 22 мая 1932 года Н. А. Евдокимов, имевший в своем активе около двух десятков тренировочных спусков с парашютом, впервые выполнил затяжной прыжок. Оставив самолет Р-5 на высоте 1200 метров, он падал, не раскрывая парашюта, 14 секунд, покрыв за это время расстояние около 600 метров.
Все участники сборов стояли на летном поле и смотрели, как надевал парашют Евдокимов, как выслушивал последние указания Л. Г. Минова и садился в заднюю кабину самолета. Сделав два больших круга над аэродромом, самолет вышел на курс. Они наблюдали момент отделения Евдокимова от самолета, видели, как маленькая черная фигурка начала свое стремительное падение вниз, вращаясь по вертикальной оси. Присутствовавшие замерли, глядя вверх, прикидывая, какое расстояние пройдет Евдокимов в свободном падении. До земли оставалось не больше шестисот метров, когда до наших ушей донесся резкий хлопок раскрывшегося парашюта. Вскоре Евдокимов приземлился недалеко от нас. Рассказал он немногое; но ясно было одно: выполнять такие прыжки можно.
По приезде из Евпатории в свою часть тоже решил заняться выполнением затяжных прыжков. Учебных пособий и литературы по этому делу не было, до всего надо было доходить самому на практике. К этому времени я уже выполнил шесть тренировочных прыжков. Казалось, что освоил их достаточно хорошо.
Осенью 1932 года самолет Р-5, пилотируемый летчиком М. Скитевым, плавно оторвался от земли. Сквозь дрожащий и нагретый солнцем воздух был виден знаменитый гатчинский парк, изрезанный густой сетью дорожек, Павловский дворец. Сквозь зеленую гущу мелькали пятна озер. Высота 650 метров. Мне поставлена задача: не раскрывая парашюта, падать 150 метров. Выходим на прямую. Впереди по курсу видны центральный круг аэродрома, обозначенный мелом, большая буква Т. Летчик дает сигнал готовиться к прыжку. Быстро принимаю исходное положение.
Через несколько секунд по команде «Пошел», держа правую руку на вытяжном кольце, отделился от самолета и начал падать ногами вниз. В ту же секунду меня охватило неотвратимое желание выдернуть кольцо. Усилием воли удержался. Скорость падения увеличивается, в животе появилось какое-то прохладное ощущение. Желание выдернуть кольцо растет. Да, страх начал одолевать меня. Казалось, будто чей-то голос предупреждал, что падаю в бездонную пропасть. Не в силах больше сопротивляться, выдернул кольцо. Надо мной раскрылся белый шелковый купол парашюта.
Оказалось, прошло всего несколько секунд, за которые прошел 50–60 метров. Как только парашют раскрылся, исчез и мой испуг. Чем ближе опускался к земле, тем больше овладевало чувство досады. С тяжелым сердцем складывал парашют, ругая себя за столь неудачное начало. Весь вечер меня преследовала мысль: неужели я такой трус, что не могу преодолеть свой страх, неужели не гожусь для этих прыжков? Да и товарищи посмеивались над моей «большой» затяжкой, отпуская на сей счет разного рода шутки.
Прошло некоторое время, и я твердо решил не поддаваться никаким страхам и в следующем прыжке затянуть время свободного падения как можно больше. 24 августа 1932 года такой случай представился. В тот день в нашей эскадрилье планировались учебные прыжки с парашютом для летного состава. На сей раз поставил себе задачу прыгнуть из самолета, делающего вираж, и задержать раскрытие парашюта на 8 — 10 секунд. Самолет пилотировал Н. А. Евдокимов. На высоте 800 — 1000 метров мы вошли в полосу облачности. Это были серо-белые лохматые шапки сконцентрированного тумана, между ними просматривались громадные «окна». Порой отчетливо была видна земля. В одном из таких «окон», примерно над центром аэродрома, пилот ввел самолет в левый вираж. По договоренности вираж должен быть с креном до 40 градусов, но почему-то Евдокимов заложил крен градусов под семьдесят пять. Мощным потоком воздуха я был сброшен с крыла и сразу же пошел под фюзеляж самолета.
Все мои мысли и желания были направлены на то, чтобы как можно дольше падать, не раскрывая парашюта. Во время падения меня несколько раз переворачивало. Вниз не смотрел, так как боялся, что, увидев надвигающуюся землю, не выдержу и раскрою парашют. В ушах стоял свист, но, как ни странно, страха не ощущал. Самочувствие было вполне нормальное, желание выполнить задание — огромное. Камнем летел вниз. Ничто не сдерживало свободного падения. Держа правую руку на вытяжном кольце и ощущая прикосновение металлического кольца, уже был доволен тем, что нет страха. Случайно опустив голову, вдруг увидел землю. Она была так близко от меня, что стало даже больно глазам. Не раздумывая, мгновенно дернул за кольцо. Парашют сразу же раскрылся. Оказалось, что падал немногим более 700 метров. Сняв парашют, стоял на земле и чувствовал себя прекрасно. Никакой усталости, ничего такого, что дало бы повод медикам к беспокойству о моем здоровье. Дело в том, что в определенных медицинских кругах существовало мнение, что длительное падение вредно влияет на организм.
1932 год принес нам первый мировой рекорд в затяжном прыжке. 29 сентября летчик С. Н. Афанасьев перекрыл достижение Н. А. Евдокимова. Покинув самолет на высоте 2000 метров, он раскрыл парашют в 400 метрах от земли. Путь в 1600 метров он прошел за 33,5 секунды. Мы с Н. А. Евдокимовым продолжали эксперименты, каждый раз ставя перед собой, может и наивную с позиции сегодняшнего дня, но вполне определенную задачу: проверить, дышит ли парашютист во время свободного падения. Для проверки, например, кричал в воздухе. Результат оказался положительным: ведь для крика нужно вдохнуть воздух, затем вытолкнуть его обратно.
Чтобы проверить, насколько удается сконцентрировать внимание, степень точности мыслительных процессов при падении с нераскрытым парашютом, решал в уме несложные задачи и записывал решения на небольшую алюминиевую пластинку. На земле внимательно изучал почерк, расположение цифр, результат. Все было правильно. Конечно, цифры были не очень-то ровны, но это объяснялось неудобством писания. В дальнейшем были проведены опыты с более сложным текстом, которые также дали хорошие результаты.
Однако, когда рассказал об этих опытах врачам, к ним отнеслись недоверчиво. Пришлось проделать несколько других экспериментов. Суть их была такова. Из ракетницы, которая заряжалась одним сигнальным патроном, после пяти секунд падения с нераскрытым парашютом я должен был выстрелить в зенит, вынуть стреляную гильзу, вставить другой патрон и снова выстрелить. Тщательно отработав все действия на земле, несколько раз выполнял этот опыт в воздухе. Все получалось так, как было запланировано. Стоящим на земле все было видно. Нашим придирчивым эскулапам нечего было возразить.
Для меня при затяжных прыжках всегда был неприятен динамический удар при раскрытии парашюта, Чтобы как-то смягчить его, пришлось подкладывать под ножные обхваты парашютную сумку, что несколько амортизировало удар. Позже стал применять такой прием: нарочно отпускал посвободнее подвесную систему и, выдернув кольцо, мгновенно большими пальцами обеих рук сдвигал круговую лямку вниз, ближе к коленям. Мои ноги, полусогнутый позвоночник служили дополнительными амортизаторами. Чаще всего мы с Евдокимовым прыгали с одного самолета Р-5, сразу с двух бортов. Не говоря об этом друг другу ни слова, мы как бы соревновались между собой, кто дольше пролетит, не раскрывая парашюта. Конечно же, здесь был порой неоправданный риск…
Это соревнование для обоих проходило с переменным успехом. Более десяти раз мы отрывались от самолета таким образом. 18 июня 1934 года по заданию нам предстояло падать 20 секунд. Выпрыгнув из самолета, я решил сделать как можно большую задержку и дернул за кольцо, когда земля была совсем близко. Оказалось, что раскрыл парашют на двадцать шестой секунде, на четыреста метров опередив Евдокимова.
