Контролировать столь рассредоточенную систему могла только сильная центральная власть. Династия Бурбонов опиралась на прозорливую провинциальную администрацию, которая регулировала пороховой бизнес вплоть до уровня деревни. В 1601 году король провозгласил, что право производить селитру или порох столь же священно, сколь и право чеканить монету. Весь порох надлежало доставлять в королевские арсеналы, а те, кому он был нужен для охоты, могли приобрести его у правительства по фиксированной цене.

В 1627 году некто Каспар Вайндль, прибывший в Италию в составе австрийской армии, придумал, как с выгодой использовать порох на гражданской службе. В венгерском шахтерском городке Шемниц он продемонстрировал отцам города новый метод извлечения минералов из-под земли. На глазах у всех он заложил порох в расщелину скалы, запечатал его там, вколотив в трещину деревянный клин, и произвел взрыв. Скала была раздроблена, однако на горняцкие власти это не произвело большого впечатления. Впрочем, Вайндлю предложили поработать в заброшенных штреках, где порода была настолько твердой, что не поддавалась ни кайлу, ни долоту. Вайндль был первым в истории работником, которого в документах назвали «взрывником». Его изобретение открыло дорогу для совершенно нового применения пороха.

До этого горняк, добиравшийся до руды, дробил скальную породу киркой и клиньями, зубилом и ломом. Был и другой способ: под скалой разводили костер, а когда камень раскалялся, его поливали водой, и он растрескивался. Трудоемкий процесс требовал от горняка и физической силы, и опыта: следовало предвидеть заранее, где именно прочная скала даст трещину. Видная роль, которую порох скоро стал играть в горном деле и прокладке туннелей, заставляет задуматься — почему его не начали использовать гораздо раньше? Ведь к тому моменту, как шахтеры заставили взрывчатку служить мирным целям, из нее уже триста лет делали боеприпасы.

Однако в течение большей части своей ранней истории порох был редким и ценным материалом. Владельцы шахт хотели убедиться в том, что он оправдает свою дороговизну резким ростом производительности. Сами горняки тоже без особого энтузиазма относились к столь радикальной технологии — они предпочитали древние испытанные методы. Многим вообще казалось, что устраивать взрывы под землей — верх безрассудства.

Кроме того, заставить порох выполнить заданную работу было не так-то просто. Ведь он взрывался только тогда, когда находился в замкнутом пространстве, где расширяющиеся газы могли создать давление. Первые взрывники закладывали порох в естественные расщелины, заколачивая отверстия деревянным клином. Необходимость искать подходящие трещины, а затем достаточно надежно запечатывать их ограничивала возможности этой технологии. Тогда шахтеры начали сами бурить шурфы в скале, долбя ее длинным долотом и киянкой. Эта работа была утомительной, отнимала много времени и дорого стоила. И все же бурение стало самым важным умением шахтера. Один или двое горняков колотили по долоту, поворачивая его с каждым ударом, растачивая в скале узкое отверстие. Когда бур углублялся в скалу фута на три-четыре, шахтер заполнял треть шурфа порохом (на один заряд уходило около двух фунтов). Затем в отверстие узким концом наружу вставляли деревянный клин, пространство по бокам от него забивали щебнем и землей, оставляя место для фитиля. Когда порох взрывался, огромное давление горячих газов, запертых внутри, создавало напряжение выше точки разрыва камня, разнося скалу на куски.

Но порох служил гражданским целям не только в глубине шахт. Взрывное дело стали применять и в каменоломнях, и при прокладывании каналов. Поскольку эти водные пути должны были проходить на одном уровне и быть относительно прямыми, препятствия, встречавшиеся на пути, приходилось удалять. Прокладывая в 1690-х годах водный путь, который должен был связать Атлантику со Средиземным морем каналами в обход Испании, французские строители два года вели взрывные работы под холмом Мальпа недалеко от города Безье в Южной Франции. Они пробили в горе туннель в 515 футов длиной, 22 фута шириной и 27 футов высотой, через который прошел Южный канал. Это был первый крупный судоходный туннель и одна из первых общественных работ, выполненных при помощи пороха.

Когда наступило XVIII столетие, порох был уже готов сыграть важную роль в промышленной революции, солнце которой всходило над горизонтом. Его научились производить в промышленных масштабах, и для решения новых задач — повышения производительности труда, а не разрушения — потребуется в конечном счете больше взрывчатки, чем на все войны, вместе взятые.

«Рычание или, хуже того, громоподобный рев адского серного пламени — вот от чего Господь счастливо нас всех избавил», — говорил король Яков I, обращаясь английскому парламенту 9 ноября 1605 года.

За четыре дня до этого был раскрыт самый дерзкий политический заговор, который когда-либо замышлялся на «царственном острове»[33]. Ожидалось, что его величество с семейством, а также лорды, высшие вельможи и епископы Англии будут присутствовать на открытии сессии парламента. Группка заговорщиков задумала взорвать под палатой лордов две с половиной тонны пороха и разом обезглавить английское государство.

Энергия, запертая в бочонке с порохом, делала это вещество непревзойденным инструментом политической смуты. Для бунта требуется большое число недовольных, политическое убийство может ликвидировать правителя, но оставить невредимым правительство — а вот взрыв, который в одно мгновение уничтожает высших лиц государства и потрясает ужасом всю нацию, представляет непреодолимый соблазн для фанатичного заговорщика. «Пороховой заговор», одна из важнейших сенсаций шекспировских времен, стал прототипом современного терроризма.

Обращаясь к парламенту, король назвал порох «наиболее порочным и самым беспощадным оружием, которое не разбирает жертв, не рассматривает апелляций». Использование взрывчатых веществ в политике ужасно тем, что заговорщик может вершить преступление издалека, окончательно превращая убийство в механическое, бесчеловечное дело. Взрыв разрушает без разбора все, оказавшееся в радиусе действия бомбы. Жестокость и обилие случайных жертв делают такие акции совершенно аморальными — от них буквально смердит.

В предрассветный час пятого ноября в большом цейхгаузе под зданием парламента был схвачен «высокий отчаянный субъект», прятавшийся в темном углу. Кроме него, в подвале были обнаружены 36 бочонков, в которых находилось 3600 фунтов пороха. Согласно современным расчетам, этого хватило бы, чтобы пять раз до основания разрушить здание.

Человека звали Гай Фокс. Сильный тридцатипятилетний солдат с густой бородой, весьма набожного нрава, он не был ни организатором заговора, ни его руководителем. И все же за свое участие в нем удостоился особой чести: чучело, изображающее Фокса, сжигали чаще, чем изображение любого другого человека в истории. Фоксу приходилось воевать, и он был знаком с порохом. Собрав огромное количество взрывчатки и спрятав ее под кучей дров, прикосновением фитиля к запалу он собирался изменить ход мировой истории.

План этот был детищем Роберта Кэтсби — аристократа и любителя жестоких забав. Кэтсби по прозвищу Робин был богатым тридцатидвухлетним вдовцом, хорошо образованным, шести футов ростом, потрясающе красивым и обладавшим обаянием, которое покоряло всех, кто его знал. Столь же непреклонный, сколь и красноречивый, Кэтсби верил в свою миссию так истово, что даже сам Папа и епископы, призывавшие к сдержанности, не могли бы заставить его отступиться. Кэтсби сколотил шайку заговорщиков, по большей части состоящую из своих родственников, и убедил их, что «природа болезни требует решительных средств лечения». Они поклялись на Священном Писании взорвать на воздух короля и парламент и более не колебались.

Под «болезнью» имелось в виду долгое и безжалостное гонение на английских католиков — продолжение религиозного и политического конфликта, который начался в 1530-е годы, когда Генрих VIII порвал с папским престолом. Дочь Генриха Елизавета I объявила католических священников вне закона в своем королевстве и обложила штрафом «нонконформистов» — практикующих католиков, отказывавшихся посещать службы англиканской церкви. Католики не имели права получить университетский диплом, возможности их карьеры были резко ограниченны. Однако в конце XVI века верующие еще не потеряли надежды. Они уповали на возвращение католической монархии. Они надеялись, что иностранная интервенция поможет исправить положение вещей в их стране. Они ожидали, что после смерти Елизаветы, незамужней и бездетной, придут новые порядки.