Какую-то долю минуты Курбан думал, что обознался: земляк в один день с ним, в начале войны, был призван в армию и должен воевать сейчас где-то на Западном фронте. Но нет, Курбан не ошибся: в его сторону смотрели глаза Меджида.

«Папаха видна, — мелькнула мысль, — еще мгновение — и Меджид выстрелит». Не успел Курбан ничего решить, как рядом с Меджидом неизвестно откуда появилась широкая костлявая фигура Андросова, страшного в своем халате с развевающимися, словно крылья, полами. Прыжок — и Андросов всей тяжестью навалился на Меджида.

Тупо грохнул выстрел, зазвенело в ушах, винтовка Меджида ткнулась в песок. У Курбана на лбу выступил холодный пот. Опоздай старшина — пуля Меджида досталась бы Курбану.

— Шакал вонючий! — выругался он, бросаясь на помощь старшине.

Странное снаряжение валялось вокруг — местное, туркменское, вперемешку с армейским: кувшин для чая, две солдатские фляги с водой, вещевой мешок и в глиняном горшке расковырянная ножом ковурма, приготовленная в дорогу, обжаренная и залитая салом баранина. Курбан убедился, что вокруг никого больше не было: Меджид Мухамедниязов «гулял Каракумы» один. Но разве Меджид тот самый диверсант, за которым гнались они со старшиной от границы? Как могли завербовать Меджида немцы, когда живет он в селе за три тысячи километров от фронта? Или они с Андросом потеряли след того главного нарушителя, которого очень важно поймать, и случайно наткнулись на Меджида?

Курбан вспомнил, что говорил ему начальник заставы. «Нургельдыев, — сказал он, — вам поручается очень важное задание. Вы идете со старшиной Андросовым не только как солдат, но и как проводник-переводчик. От вас зависит успех операции».

Разве мог Курбан обмануть доверие? Шутка сказать, Курбан Нургельдыев — и солдат, и проводник, и переводчик. Вот тебе и проводник, когда след потерял, вместо беркута шакала поймал…

Курбан прикрыл глаза и вспомнил весь стокилометровый путь по пескам под палящим солнцем. Нигде, ни в одном месте не сбились они с Андросом со следа. Даже поднявшийся вчера ветер не очень им помешал: на песке все-таки видны были полузасыпанные, уходившие на север отпечатки ног.

Может быть, он ошибся. И этот стрелявший в него лазутчик совсем не Мухамедниязов, а именно тот, кого они искали?

Задержанный лежал, уткнувшись в песок плечом, подняв связанные за спиной руки. Лица его не было видно.

— Пускай отойдет, помял я его немного, — перехватив взгляд Курбана, сказал Андросов, с удовольствием отирая лоб папахой, нахлобучивая ее на мокрые щетинистые волосы. У него был вид человека, сделавшего трудную работу и получившего право выкурить папиросу.

Он потянулся к карману, где лежал кисет. Курбан сел рядом и тоже вытер папахой пот. У него еще дрожали руки: опоздай Андрос всего на секунду, не было бы Курбана в живых. И как только Андрос успел?

— Иди взгляни на верблюдов да захвати там мой автомат, — начав обыскивать задержанного, сказал старшина.

Он аккуратно выложил на песок завернутые в платок бумаги, наверное, деньги и документы, четыре обоймы патронов, складной нож, спички, папиросы и разную карманную мелочь: булавку, пуговицы, нитки, коробочку с солью. В пустыне соль необходима, Курбан помнил это с детства.

Решив пока не говорить старшине, что знает Меджида, Курбан съехал вниз по склону бархана; увязая в песке, подошел к тому месту, где час назад лежали они в укрытии и гадали, с какого бархана их обстреляли.

Автомат Андросова был надежно привязан брючным ремнем к торчавшим из песка ребрам верблюда; от спускового крючка тянулась антенна радиостанций — медный витой провод, за который Андросов дергал, чтобы выстрелить, а сам подбирался к бархану одновременно с Нургельдыевым, чтобы прийти ему на помощь. Удивительно, как все продумал Андросов и как рискнул броситься на противника с голыми руками! Курбан качал головой и прищелкивал языком. Автомат он отвязал и, поднявшись на гребень соседнего бархана, увидел неподалеку верблюдов, жующих колючку.

Самый старый из них, Яшка, в белом полотняном налобнике, имел дурную привычку плеваться.

Курбан уже прикидывал, с какой стороны подойти к Яшке, как вдруг услышал громкую ругань старшины. Обеими руками Андросов тряс задержанного и при этом казался таким рассерженным, будто его жестоко обманули. Уж теперь-то Курбан мог без ошибки сказать, что в руках у Андросова был Меджид Мухамедниязов. Но больше всего Курбана удивило, что и Меджид принялся во все горло ругаться по-русски.

— Старшина, что делаешь, отвечать будем! — крикнул Курбан.

Вот тут его увидел и, как понял Курбан, сразу узнал Меджид. Недоверие и надежда отразились на его лице. Он хотел было что-то сказать, но старшина так тряхнул Меджида, что он, вероятно, прикусил себе язык.

— Говори фамилию, — зарычал Андросов, не в силах сдержать ярость.

— Не имеешь права, старшина! — услышав, как назвали Андросова, воскликнул Меджид. — Я Мухамедниязов! Думаешь, если ты старшина, можешь солдата бить? Почему руки связал? Почему по голове ударил?

Меджид делал вид, что не знает Курбана, и Курбан по непонятным причинам тоже ничего не выдал, что знает Меджида. Он увидел: Андросов смущен тем, что да; волю рукам.

— Старшина, объясни: почему такое? — спросил Курбан.

— Да не тот, ну понимаешь: не тот, кого искали… Вот они, его бумажки!

В руках у Андросова была справка о том, что Меджид Мухамедниязов действительно красноармеец такой-то части. Справка дана для предоставления льгот Мухамедниязовой Фатиме — матери Меджида.

— Старшина… — развел руками Курбан. Он хотел сказать: это еще не основание, чтобы вытрясти из человека душу.

— Послушал бы, что он сказал, — не отпуская Меджида, отозвался Андросов. — Салам, говорит, здравствуй. Москва капут. Я, говорит, такой как ты, война кончал, домой гулял… Вот тебе Москва! — Андросов сложил внушительный кукиш и ткнул им в нос Меджида.

— Я так не говорил, — завизжал Меджид. — Я так тебя спросил. Смотрю: папаха, винтовка, борода, сам худой, на меня напал. Думал, есть хочешь, думал, ты домой гулял!

— Ты мне говори, — гневно повел бровью Андросов: зачем здесь оказался?

— Мало-мало отпуск был, часть догонял, заблудился…

Андросов, поморщившись, оттолкнул Меджида, безнадежно махнул рукой.

— И на такого вот сопливого щенка время ушло, — процедил он сквозь зубы. Поднявшись на верхушку бархана, осмотрел мертвую равнину.

Значит, настоящий диверсант, пока они возились с Меджидом, оторвался от них на добрый десяток километров и уходит теперь все дальше на север, потешаясь про себя над одураченными пограничниками. Ждали они из-за кордона агента германской разведки по имени Гасан-оглы, а поймали Меджида. Но, может быть, подумал Курбан, Меджид Мухамедниязов — сообщник Гасана-оглы и нарочно отстал, чтобы их задержать?

Андросов поднял валявшуюся неподалеку винтовку задержанного.

— Вот она, новенькая! Сорок первого года рождения. Этой винтовкой надо на фронте фрицев бить, а он ее в пустыню приволок.

Андросов вытащил затвор, сунул его в карман и широко зашагал по склону бархана, утопая в песке почти до колен. Курбан молча последовал за ним.

Солнце поднималось к зениту и нестерпимо жгло даже сквозь ватный туркменский халат. Красноватая мгла стояла перед глазами — и вдруг совсем недалеко, казалось, за ближайшими барханами, блеснуло озеро с наклонившимися к воде деревьями. Изображение дрожало в горячем струившемся воздухе, пропадало и возникало вновь, манило.

Курбан мотнул головой, отмахиваясь от наваждения, провел языком по пересохшим губам.

До горизонта тянулись, словно застывшие морские волны, гряды барханов, — во все стороны, сколько видел глаз, одни безжизненные рыжие холмы песку, — ни человека, ни зверя, ни птицы. До Уюк-Тюбе, ближайшего колодца, еще километров двадцать, да и то неизвестно, есть ли там вода, а в запасе всего несколько литров.

Андросов рассматривал на склоне цепочку полузасыпанных следов. Курбан приблизился к нему и тоже стал смотреть на отпечатки в песке.