Хотя неумолимость его в рассуждении поста не весьма мне понравилась, но я в полной мере одобрил и так удачно бросил несколько восклицаний среди порывов удивления своего к необыкновенной его святости, что мой мулла был столько же доволен мною, сколько и тем, что имел случай отдать справедливость своим добродетелям.

– По тому самому правилу строжайшего самоотвержения на пользу веры я никогда не вступал в брачный союз, – продолжал мулла, – и в этом отношении, невзирая на свойственную мне скромность, вправе считать себя совершеннее самого пророка (да благословит его аллах!), у которого жён и наложниц было более, нежели у самого Сулейман-ибн-Дауда[115]. Но хотя я не женат, люблю, однако ж, женить других и по этой-то части хочу испытать вашу ко мне преданность и усердие.

– Как же это? – спросил я. – Вы хотите женить меня, что ли? Мирза Абдул-Касем не говорил мне о том ни слова.

– Вас женить? Упаси, аллах! – отвечал он. – Вот в чём дело. Вам, без сомнения, известно, что здешняя столица всегда была наполнена распутными танцовщицами. Но, в последние годы, число этих женщин и влияние их на нравственность мужского полу увеличились до такой степени, что брачные узы стали почитаться тягостными и излишними. Шах, человек благочестивый, уважающий нас, улемов, и святость супружеского союза, нередко жаловался на такой разврат нашему мулле-баши, главе духовного сословия. Наконец он сделал ему строгий выговор за его нерадение и приказал немедленно приискать действительные меры к поддержанию общественной нравственности. Наш мулла-баши, будь сказано между нами, настоящий осёл в квадрате и не более сведущ в тонкостях несомненного закона, чем, например, вы в делах Фарангистана и хитростях Народа проклятия[116]. Но я – я, который есмь мулла Надан, вдруг присоветовал ему такое средство, которое в равной мере и спасительно для нравственности, и удобно для правоверных, и притом нисколько не противно Корану. Вы, будучи Хаджи-Бабою, вероятно, знаете, что наш несравненный закон позволяет вступать в брак на известные, даже самые короткие сроки[117] и что в таком случае жена называется не супругою, а наложницей. Поэтому я сказал мулле-баши: «Зачем бы нам не запастись достаточным числом женщин, согласных вступать в подобные браки, и не выдавать замуж за холостяков, желающих позабавиться некоторое время с милою подругой? Это легко сделать, и я, мулла Надан, берусь осуществить на деле такую законную и полезную меру».

Мулла-баши, глава мулл, настоящий болван-баши на всё другое, но сметливый, как обезьяна, на дела, представляющие малейшую прибыль, присвоил себе моё изобретение, с тем чтобы из этого составить себе источник значительного доходу. Он приобрёл покупкою несколько домиков в разных частях города и населил их женщинами, которых теперь выдаёт замуж за приезжих и местных пустодомов, со всеми правами и преимуществами, присвоенными срочным бракам, и берёт с женихов богатые подарки. В городе вдруг нашлось такое множество охотников до кратковременной женитьбы, что несколько человек мулл работают у него днём и ночью: они, без умолку, читают да пишут новобрачным условия супружеского их союзу. Вообразите, что этот падар-сохтэ устранил меня совершенно от участия в своих барышах и один пользуется выгодами меры, мною придуманной! Но я решился устроить на свой счёт точно такое же заведение искательниц супружеских благ и подорвать предприятие муллы-баши, Соперничество в промышленности всегда полезно для публики; в этом же случае оно будет тем полезнее, что за гораздо дешёвейшую цену восстановит её нравственность. Но мы должны скрывать наши действия в величайшей тайне, потому что если о том узнает мулла-баши, то он в состоянии употребить всю свою власть, чтобы уронить мои обороты, и готов ещё меня самого прогнать из Тегерана.

В продолжение этой нравоучительной беседы я только окидывал его изумлённым взглядом с ног до головы и спрашивал себя, точно ли это тот самый мулла Надан, прославленный поборник веры, опора несравненного закона, о котором добрый муджтехид говорил со мною с таким уважением. Но, будучи совершенным новичком на поприще святой жизни, я не дерзал сомневаться в законности и благочестии его предположений и смиренно одобрял редкое его усердие к чистоте мусульманских нравов. Мулла продолжал:

– Я уже припас трёх пригожих невест, пламенно желающих выйти замуж, хоть на самое короткое время, и хочу теперь употребить вас к приисканию для них супругов. Они живут недалеко отсюда, в нанятом мною домике. Вы будете ходить по караван-сараям и подстерегать вновь приезжающих в столицу купцов и других путешественников. Приметив между ними любителей прекрасного полу, вы искусно растолкуете им, что вне брака нет ни спасения в будущей жизни, ни истинного удовольствия в настоящей; вызоветесь доставить им срочных жён за самую сходную цену, дешевле, чем берёт мулла-баши, и, сообразно с состоянием жениха, условитесь о следующем мне вознаграждении. Жалованья вам никакого не назначаю, так как я даю вам случай приобресть в моей службе пропасть важных и глубоких познании, с которыми будете со временем в состоянии сами поступить в муллы и руководствовать правоверных по «прямому пути». Стол, квартиру и всё нужное найдёте у меня в доме, а ходатайствуя по моим делам, улучите возможность подобрать копейку и для своего кармана, разумеется, честным образом. Если случатся у меня гости; то во время моего шама с друзьями вы будете отправлять должность старшего слуги; когда же никого не случится, можете сидеть в моём присутствии и беседовать со мною в качестве моего писца.

Кончив речь, мулла Надан посмотрел на меня, как будто ожидая ответу: но я так был поражён обширностью поля, открывающегося для моей деятельности, что попросил несколько времени, чтоб собраться с мыслями. Я полагал наверное, что буду вести жизнь затворническую, сидеть весь день в углу, читать Коран и бормотать молитвы; что занятия мои будут ограничиваться слушанием богословских чтений в медресе и духовных поучений в мечетях; что поступлю в ученики к мужу, презирающему мирские блага и заботящемуся единственно о спасении души своей и заслужении как можно большего числа гурий в раю; а тут, вдруг, я связался с человеком, которого все мысли и желания устремлены к приисканию мужей для смертных женщин, к достижению богатств и почестей! «Что ж делать? Попробую, – подумал я. – Положение моё отчаянно, и я не могу колебаться в выборе. Впрочем, быть питомцем одного из знаменитейших законников в столице – вещь довольно завидная».

– Так и быть! – сказал я мулле. – Согласен на ваши условия и жду приказаний.

Мулла Надан отвечал мне на это, что теперь недосуг ему входить в подробнейшие объяснения, потому что спешит к мулле-баши; но поговорит со мною о делах позже. Сбираясь уходить со двора, он намекнул мне, что у него людей немного: всего один повар и один слуга, который отправляет тройную должность: дворецкого, лакея и конюха.

– Отказавшись от суеты мира, я не могу держать большого числа служителей, – примолвил он. – Конюшня моя состоит из одного белого осла. Я долго бился, пока приискал себе скотину именно этой шерсти, потому что, как вам известно, белый осёл удивительно облагораживает своего всадника. Но теперь, при умножении моих занятий и личной важности, думаю купить себе лошака.

Я тотчас подхватил, что у меня есть очень хороший лошак, которого могу уступить ему за сходную цену. После некоторых рассуждений мы признали необходимым держать лошака и осла, с тем, что мулла Надан, как высшее духовное лицо, будет ездить на лошаке, а белому ослу препоручится обязанность облагородить меня, бедного простолюдина, и снискать мне необходимое для успеху в делах уважение.

До начатия моих действий по караван-сараям мулла Надан желал познакомить меня с тремя своими невестами. Мне надобно было лично их освидетельствовать, чтобы составить им надлежащий список, с показанием возрасту, высоты и тонкости стану, величины глаз, белизны зубов и нравственных качеств каждой. С этим списком я должен был подстерегать приезжих и заманивать их в тенеты супружеского счастия.