как авоська, битком.
А деревня столицу
кормит пищей умов,
интеллектуалистов
просвещает Белов.
Исчезает деленье —
кто писал, кто косил.
Город кормит деревню,
как родителей сын.
С трактористом с Арбата
я сижу у костра.
Инженеры обратно
пополняют крестьян.
Говорю неуверенно:
«Как, земляк?»
«Город — корни деревни, —
отвечает. — Верняк!»
Как тоскуют другие
по полям и лесам,
у него ностальгия
по арбатским дворам.
Как тоскует колхозник
по березам в Москве,
две ампирных колонны
ему снятся во сне.
Чую переселенье
человечьих широт.
Может, новый Есенин
в этом сломе взойдет?..
Прощай, города детство!
Мы уходим под сень
городов деревенских,
городских деревень.
~~~
Где они полюбили,
не береза бела —
скорлупой облупились
два ампирных ствола.
Той колонны известка,
чувство первое то
белоснежней березки
забелило пальто.
Ты спиной прислонялась.
В черном драпе была.
На лопатках остались —
как два белых крыла.
Где-то бродишь по свету?
Путь твой плох и хорош.
Только крылышки эти
все с себя не сотрешь.
Мыслящий промышленник
Мой портрет сегодня —
мыслящий промышленник.
У него боксерская скуловая мышца.
Его зубы крепки от строганины.
Он в речах не терпит
абстракционизма.
Ветер вырывает папки из-под мышек.
Мыслите,
мыслите честно, без ботвы!
Есть борьба тяжелая
мыслящей промышленности
с легкою промышленностью болтовни.
Он сейчас мозгует, нынешний промышленник,
чтоб в Париже газу русскому синеть,
в Орше, в Перемышле
чтобы не прошмыгивала
мимо покупателей естественная снедь.
Мыслите о тайне синевы рублевской
и не забывайте, грезя о фиалках,
почему колготки семирублевые
стоят ровно столько же,
сколько кофеварка?
Мыслящий промышленник схож с Роденом.
Он завод колготок ставит на поток,
чтобы золотая линия одела
сто сорок миллионов ждущих ног.
Некая блюстительница ухмыльнется колко,
но и ей зимою без них нельзя.
Нравственней гораздо завод колготок,
чем о бабской доле
абстрактная слеза!
Сделайте, сделайте, сделайте хоть что-нибудь!
Как ни манит в странствия Посейдон.
Нравственность абсурдна без экономики
тем, кто в коммуналках
ютится по сей день.
Сделайте, сделайте, сделайте хоть что-нибудь,
защитите реку и птичий крик!
Записал он реку на магнитофоне
и ночами слушает «мыслящий тростник».
Когда утром ловит он «на мормышку»
или курит с северною одышкой —
красный с белым свитер горит широко,
как узор нарышкинского барокко…
Но не так все просто под оболочкою.
В автокатастрофе потеряв жену,
он теперь пытается одевать по-блоковски —
как жену — страну…
Обожаю Волгу возле Камышина.
Реки — мысль природы, не прервите мысль,
ход непостижимой пока промышленности,
производящей загадку — жизнь…
Рад, что повстречал вас,
мыслящий промышленник.
Вы и отдыхаете под стать трудам.
Вы сейчас несетесь на водных лыжах,
словно пахарь, реющий по водам.
Водяные
Р. Щедрину
Мы — животные!
Твое имя людское сотру.
Лыжи водные
распрямляют нас на ветру.
Чтоб свобода нас распрямила
на лету —
словно рвешь лошадиную силу
на Аничковом мосту.
Одиночество —
вся надежда на позвоночники.
Не сорваться бы.
Мы — животные цивилизации.
А змеиному телу подруги,
приподнявшейся на руке,
мы, наверное, кажемся плугом,
накренившимся вдалеке.
Берег. Женщина-невеличка.
Счастье — вот оно!
И в боксерских перчатках спички —
мы — животные.
Тренированные на водных,
на земных,
мы осваиваемся свободно
на воздушных и на иных.
Человекообразные суки
нас облают в этой связи,
человекообразные духи
нам прокладывают стези.
Голова на усах фекальных
выплывает из глубины.
Что же держит нас вертикально?
Тяга женщины и страны,
где, каким-то чудом сохранны,
запрокинутые назад,
ухватясь за свои телеграммы,
покосившись, столбы летят.
И когда душа моя по небу
взмоет вовремя —
что ей в это мгновенье вспомнится?
Лыжи вольные!
Зомби забвенья
Я проснулся от взгляда. Это было у Лобни.
За окошком стояла зомби.
И какая-то потусторонняя сила
внутрь форточку отворила.
Моя зомби забвенья, ты стояла в ознобе,
по колено в прощенье,
по колено в сугробе,
потеряв одну туфлю,
сжав другую, как бомбу,—
моя зомби,
программу забывшая зомби!
Забинтованный палец с проступившей зеленкой
теребил кончик елочки,
как приспущенный зонтик.
Взгляд ее был отдельным.
Он стоял с нею рядом,
заползал в сновиденье.
Все меж мною и садом
было недоуменно-вопрошающим взглядом
уголовного взлома и душевного слома,
смилуйся,
распрограммируйся, зомби!
Я открыл ей окошко. Вся дрожит, но не входит.
Урезонить паломниц
в мое хобби не входит.
Я захлопнул окошко.
Я крикнул ей в злобе:
«Разблокируйся, зомби!»
Ты живешь как под кайфом,
машинальная зомби,
спишь, встаешь, пробегаешь метро катакомбы,
в толпах зомби,
уткнувшихся в «Сына и Домби»,
учишь курсы на тумбе —
скорее диплом бы! —
смилуйся, распрограммируйся, зомби!
Я твой мастер. Брось фронду. Утри свои сопли.
Кто замкнул твое ухо серьгою, как пломбой?
«Разблокируйся, зомби!»
Я был хамом, не более.
Но какая-то потусторонняя воля
меня бросила в черное снежное поле…
Мы летели с тобой по Тамбовам и Обнинскам,
зомби оба,
и ночами во сне ты кричала не маму:
«Я забыла программу, я забыла программу!..»
И внизу повторяла городов панорама:
«Я забыла программу, я забыла программу…»
И несущая нас непонятная сила
повторяла:
«Забыла, я что-то забыла…» —
по дорогам земным, и небесным, и неким —
мы забыли программу, внушенную небом.
Смилуйся, распрограммируйся, зомби!
Смилуйся, распрограммируйся, поле!
Распрограммируйся, серое солнце,
в мир, что задумывался любовью.
Смилуйся, распрограммируйся, Время,
чем ты была, если я разумею, жизнь,
позабывшая код заповедный,
зомби забвенья.
Распрограммируйся, туфля-подснежник!
Смилуйся, распрограммируйся, поезд!
Жизнью обертывается позднее
эта и мне непонятная повесть.
Амба. Меня ты назавтра убила.
Но не о том я молю с горизонта:
это тебя не освободило?
Милая! Распрограммируйся, зомби!
В тополях
Эти встречи второпях,
этот шепот торопливый,
этот ветер в тополях —
хлопья спальни тополиной!
Торопитесь опоздать
на последний рейс набитый.
Торопитесь обожать!
Торопитесь, торопитесь!
Торопитесь опоздать
к точным глупостям науки,
торопитесь опознать
эти речи, эти руки.
Торопитесь опоздать,
пока живы — опоздайте.
Торопитесь дать под зад
неотложным вашим датам…
Господи, дай опоздать
к ежедневному набору,
ко всему, чья ипостась
не является тобою!..
Эти шавки в воротах.
Фары вспыхнувшим рапидом.
У шофера — второй парк.
Ты успела? Торопитесь…
Римский пляж
По пляжу пиджачно-серый
идет отставной сенатор.
За ним сестра милосердия носит дезодоратор.
