– Внутри.

Наступила короткая пауза.

– Внутри чего? Этого?

И я ткнул пальцем в сторону огромной, нависшей над нами массы чужого корабля.

– Да. Пройдем внутрь причального порта и оставим буй в наиболее безопасном месте. Трудно предположить, чтобы порт оказался непрозрачным для радиосигнала. Такое в целом нехарактерно для марсианских конструкций. В любом случае можно устроить тестирование и найти подходящую точку.

Хэнд смотрел на экран дисплея с почти мечтательным выражением.

– Сунь, много ли времени уйдет на ремонт?

– Часов восемь – десять. Определенно – не более двенадцати.

Тут Сунь повернулась к археологу:

– А сколько времени потребуется вам, госпожа Вордени, чтобы открыть причальный порт?

– А-а… – На лице археолога вновь появилась едва заметная улыбка. – Он уже открыт.

До входа в порт мне удалось поговорить с Таней всего раз. Мы столкнулись около туалета, минут через десять после жесткого и бескомпромиссного разговора на собрании экипажа, где Хэнд обрисовал обстановку. Археолог уже выходила из крошечной комнаты спиной ко мне, и мы столкнулись, не вписавшись в узкий коридор штурмовика.

Издав восклицание, Вордени обернулась, и я заметил на ее лбу капли пота после очередного приступа дурноты. Дыхание было тяжелым, в воздухе висел кислый запашок рвоты.

Она заметила, как я смотрю.

– Что?

– Ты как, в порядке?

– Нет, Ковач. Я умираю. А как ты?

– Уверена, что войти в порт – это хорошая идея?

– И ты туда же! Мне показалось, уже все обсудили – с Сутъяди и Шнайдером.

Я не ответил, только подумал о ее лихорадочно заблестевших глазах. Таня закашлялась.

– Знаешь, если Хэнд этим удовлетворится и нам удастся вернуться домой, тогда я скажу – идея была хорошая. А этот чертов порт безопаснее, чем операция по привариванию буя к кораблю.

Я покачал головой.

– Но ведь дело в другом.

– В чем?

– А вот в чем. Тебе хочется попасть внутрь прежде, чем там окажется «Мандрагора» и увезет в закрытый док. Ты хочешь обладать этим кораблем сама, пусть в течение нескольких часов. Скажешь, нет?

– А ты?

– Полагаю, мы все этого хотим. Кроме, быть может, Сутъяди и Шнайдера.

Я знал, что этого захотела бы Крюиксхэнк. Представляю, как загорелись бы ее глаза – судя по энтузиазму, с которым она говорила тогда, ночью, стоя на траулере у поручней. Тот же интерес был на лице Иветты в момент, когда в ультрафиолетовом свете мы увидели блеск ворот, готовившихся к открытию. Возможно, поэтому смутный разговор в закутке у туалета, где воняло блевотиной, меня не задевал вовсе. Возможно, то было чувство долга.

Вордени пожала плечами.

– Ладно, проехали. И в чем проблема?

– Ты знаешь, в чем.

Нетерпеливо хмыкнув, Вордени попыталась выйти. Я загородил проход.

– Уйди с моей дороги, – прошипела она. – Высадка через пять минут. Мне нужно в рубку.

– Таня, почему они не вошли внутрь?

– Мы должны…

– Все это ерунда. Приборы Амели показывают наличие пригодной для дыхания атмосферы. Они нашли способ открыть порт или он уже был открыт. Но предпочли остаться снаружи, чтобы умереть от нехватки воздуха. Почему они это сделали?

– Ты был на собрании. У них не было пищи, они…

– Да-да, я законспектировал метры и метры твоих рациональных доводов. Но не услышал ничего, объясняющего простую вещь: четверо профессиональных археологов предпочли умереть в скафандрах, не захотев провести последние часы своей жизни внутри величайшей из археологических находок за всю историю человеческой расы.

Таня мгновение колебалась, и все же я успел заметить взгляд той женщины, что однажды была со мной под водопадом. Потом в уголках ее глаз появилась тревога.

– Почему ты спрашиваешь? Запусти свой комплект спасательной аппаратуры и поговори с ними. У них остались стеки, разве нет?

– Оборудование выведено из строя. Разъедено, как и все наши буи. Поэтому вопрос к тебе. Почему они так сделали?

Она опять замолчала, напряженно глядя куда-то вбок. Кажется, один глаз Тани начал дергаться. Впрочем, это быстро прошло, и она посмотрела на меня с холодным спокойствием – так же, как в момент освобождения из лагеря. Наконец она сказала:

– Не знаю. И раз мы не в состоянии их допросить – есть лишь один способ проверить.

– Та-ак. – Я со всей возможной учтивостью уступил Вордени проход. – В этом вся соль. Открытие. Изучение истории. Возжечь гребаный костер человеческой экспансии. Да, тебя не интересуют деньги, безразлично – в чьей собственности окажется найденное. Ты явно не боишься смерти. Но почему остальные, а?

Она вздрогнула, справившись с эмоциями через мгновение. А затем вышла, оставив меня одного в тусклом свете иллюминиевых плиток.

Наваждение.

Помню, я где-то вычитал, что среди археологов, впервые проникших в марсианские захоронения или, точнее сказать, города, был огромный процент сумасшедших. Похоже, умственные расстройства всегда сопровождали эту профессию. Лучшие умы принесли себя в жертву идее, подбирая ключики к марсианской культуре.

Только заканчивали они вовсе не тем, что ломались или опускались до образа буйнопомешанного. Они не ломались, они просто тупели. От лихих интеллектуальных подвигов переходили к беспомощному бормотанию, часто совершенно невнятному и ни на что не направленному. Специалисты проходили этот путь косяками. В контакте с продуктами нечеловеческого разума психику сдирало будто абразивом. Гильдия расходовала людей, как работающие напротив крутящегося точила одноразовые скальпели.

– М-да, кажется, там можно летать… – Люк Депре без особой радости рассматривал находившееся над нами сооружение.

В его словах прозвучали одновременно беспокойство и смущение. Я догадался: Депре испытывал те же проблемы с изоляцией подсознания, что и я. Когда созданные для ведения боевых действий подпрограммы сталкиваются с тем, что невозможно определить, они начинают сверлить твой мозг, словно требуя никотина. Искать засаду среди марсианской архитектуры – все равно что голыми руками ловить скользкого осьминога в Митчем-Пойнт.

Внутреннее пространство корабля распространялось вширь, поражая взгляд с первого момента – едва мы попали в перемычку, шедшую от причального порта. Конечно, я еще никогда не видел ничего подобного. Пытаясь найти подходящие ассоциации, вдруг вспомнил картинку из детства, прошедшего в Ньюпорте. Как-то раз, весной, на стороне Глубокой воды рифа Хираты я получил хороший урок. Случайно разрезал о выступ коралла подававшую воздух трубку краденого и наскоро залатанного дыхательного аппарата. На глубине пятнадцати метров. В тот момент, наблюдая за пузырями бурно выходившего кислорода, я расслабленно думал: как выглядят пузыри изнутри?

Теперь я это знал.

Пузыри висели, словно примерзнув к месту, едва окрашенные в голубовато-розовый перламутр. Казалось, из-под их поверхности исходит неяркое сияние. Кроме очевидной разницы в возрасте, в глаза бросалась хаотичность – напоминавшая те самые пузыри, что выходили из моего дыхательного аппарата. Никакого ритма или смысла в форме слияния или поглощения отдельных пузырей явно не просматривалось.

Местами связующее их пространство оказывалось не более метра в диаметре. Кое-где округлые стены превращались в резкие изломы, встречая пересечение сразу нескольких секций. В первом помещении, куда мы попали, потолок вообще не опускался ниже двадцатиметровой отметки.

– Надо же, пол плоский, – тихо пробормотала Сунь Липин, опускаясь на колено и сметая пыль с поверхности под ногами. – И у них была… вернее, есть гравитационная установка.

– Почитайте «Происхождение видов». – В пустоте голос Тани Вордени раздался гулко, как в соборе. – Виды появляются в условиях тяготения, так происходит везде. Невесомость вредна для здоровья, сколь бы забавной она ни казалась. И если у вас есть гравитация, то нужны плоские поверхности, чтобы размешать на них предметы. Целесообразность в действии. Аналогично устроен причальный порт. Хочется расправить крылья, но для посадки корабля нужно идти по прямой.