– Сунь?

– Похоже, истина на стороне госпожи Вордени. Вблизи артефакта вообще нет следов электромагнитной активности. И никакого движения.

Из переговорника послышались общие аплодисменты. Потом возник спокойный голос Депре:

– Мы что, собираемся через это лететь?

Зрелище того, что происходило перед открытием ворот, и того, что находилось на другой стороне, оказалось потрясающе обыденным. За две с половиной минуты до нулевого времени падающие по поверхности ворот капли ультрафиолетового свечения, которые мы наблюдали через экран нашего археолога, начали сливаться в ручейки красноватого света, метавшегося по ребрам конструкции вверх и вниз. В обычном свете картина впечатляла не больше, чем обычный посадочный маяк.

За восемнадцать секунд до контрольного срока в состоянии ворот что-то изменилось, и пошел процесс развертывания их спрессованной вложенности. Так, словно раскрывались крылья.

За девять секунд на шпиле без каких-либо внешних эффектов появилась черная точка. Она блестела, точно капля масла, и, казалось, вращалась вокруг оси шпиля.

Восемь секунд спустя точка мягко и не спеша переместилась к основанию шпиля, а затем – еще ниже. Фундамент ворот куда-то пропал, а вместе с ним на глубину около метра исчез песок.

В черной пустоте мерцали яркие звезды.

Мне не нравится глубокий космос. Он бьет прямо по башке.

Дело не в психике. Да, в космосе совершаешь больше ошибок, чем на океанском дне или в токсичной атмосфере вроде той, что на планете Глиммер-5. Из вакуума стараешься убраться раньше, и так уже бывало. Собственная глупость, забывчивость или паника убивают здесь почти без промаха. В отличие от менее жестокой среды.

Но дело не в этом.

Орбитальные станции висели над Харланом на орбитах высотой в пять тысяч километров, почти моментально уничтожая любой объект с массой более чем у шестиместного вертолета. Да, бывали исключения, но еще никто не вывел надежной формулы. В результате харланцы редко поднимались от поверхности планеты, а нарушения работы вестибулярного аппарата случались у них чаще, чем беременность.

В восемнадцать лет, впервые надев на себя скафандр – гордость вооруженных сил Протектората, – я понял, что мозг превратился в кусок льда, и, глядя в пустоту, явственно слышал свой тихий скулеж. Падение во мрак казалось долгим, очень долгим.

Большая часть страхов эффективно подавлялась включением аутотренинга. Однако степень действующего на вас ужаса оставалась известной благодаря информации о «весе» противодействия. И этот вес давил, давил всякий раз.

Так было на высокой орбите над Лойко во времена Пилотского бунта и при высадке вместе с коммандос из «Рэндолл вакуум» недалеко от внешней луны Адорациона. И еще один раз, в глубоком космосе, во время жестокой игры в прятки с членами «Экипажа недвижимости» возле угнанной ими баржи под названием «Мивцемди». Тогда, следуя за этой баржей, ушедшей на нескольких световых лет от ближайшего солнца, я падал по реально бесконечной траектории. А перестрелка, происшедшая на «Мивцемди», была худшей из всех. Этот кошмар снится мне до сих пор.

«Нагини» скользнула из пространства с тремя измерениями, пройдя сквозь порог, и зависла в самой середине ничего. Выдохнув обратно тот вздох, что все мы затаили в момент подхода к воротам, я сполз с сиденья. И почувствовал небольшие колебания гравитационного поля уже по пути в пилотскую кабину.

На экране стоял все тот же звездный пейзаж. Однако хотелось взглянуть на настоящее небо сквозь прозрачные стены рубки. Посмотреть врагу прямо в глаза. Хотелось чувствовать пустоту, находившуюся в нескольких сантиметрах. Чтобы ощутить себя в пустоте, почуять это кожей и самыми животными из своих инстинктов.

Полетный регламент строго запрещал отдраивать любые из внутренних люков в открытом космосе. Но никто не проронил ни слова. Амели Вонгсават бросила в мою сторону недоуменный взгляд, но смолчала даже она. К тому же Амели была первым в истории человечества пилотом, испытавшим мгновенный переход с высоты в шесть метров над уровнем поверхности планеты прямиком в глубину открытого космоса. Могу представить. Вонгсават одолевали совсем другие мысли.

Стоя позади пилота, за ее левым плечом, я посмотрел вперед. Потом взглянул вниз, в пустоту, и пальцы сами собой вцепились в спинку кресла Вонгсават.

Все тот же страх.

И снова знакомое ощущение. Будто закрылась пневматическая дверь, отделяя сознание в безопасном участке под бриллиантово-яркой иллюминацией. Аутотренинг Посланника.

Я облегченно вздохнул.

– Если хочешь остаться здесь, лучше присядь, – сказала Вонгсават, пытаясь привести в чувство монитор ориентации, свихнувшийся из-за внезапного исчезновения поверхности планеты.

Добравшись до кресла второго пилота, я с трудом влез на него и спросил, уставившись на звездное кружево:

– Что-нибудь видишь?

– Звезды, – коротко ответила Вонгсават.

Немного выждав, я постарался адаптироваться к открывшемуся виду, чувствуя, как в глазах нарастают неприятные ощущения от инстинктивно-подспудного желания не выпускать ярко освещенную часть пилотской кабины из поля периферийного зрения.

– Как далеко мы оказались?

Вонгсават ткнула пальцем в астронавигационную карту.

– Судя по этой карте?

Подумав, она негромко присвистнула и сообщила:

– Ты не поверишь… Семьсот восемьдесят миллионов километров в один конец.

Мы оказались в пределах орбиты Банхарна – одинокого и весьма впечатляющего своими размерами газового гиганта, стоявшего на страже внешних границ системы Санкции. Примерно в трех тысячах миллионов километров, в плоскости эклиптики, находилось образование, слишком огромное для кольца. Скорее – пояс, по каким-то причинам не вошедший в массу планеты. По другую сторону, на расстоянии около ста миллионов километров, была Санкция IV. Планета, которую мы покинули примерно сорок секунд назад.

Действительно, впечатляло.

Конечно, можно преодолеть межзвездные расстояния путем остронаправленной трансляции. Люди способны перелетать куда дальше за время, вполне сопоставимое. Но для этого необходимо перевести себя в цифровую форму, а потом загрузить образ своей памяти в новое тело. На что требуется время и техника. Короче, это целый процесс.

Никакого процесса не было. По крайней мере никто его не заметил. Мы просто перешли черту. У меня было только желание и скафандр. И я смог шагнуть на ту сторону.

На память вновь пришли слова Сутъяди: «Мы не принадлежим этому миру». И подсознание немедленно изолировало их эффект. Остались лишь изумление и благоговейный ужас.

– Мы остановились, – сообщила негромко Вонгсават. – Что-то компенсировало момент нашей инерции. Ждите продолжения. Господи, спаси и сохрани.

Голос Амели, без того тихий, на последних двух словах понизился до шепота. Взглянув на дисплей, я подумал, что мы движемся в направлении тени. Никак не мог избавиться от привычных ощущений. В следующую секунду, осознав, что здесь не может быть никаких заслоняющих солнечный свет гор, я почувствовал страх. Тот страх, что, должно быть, ощутила Вонгсават секундой раньше.

Звезды над нашими головами пошли куда-то вбок.

Потом они беззвучно исчезли, с ужасающей быстротой заслоненные какой-то огромной и нависшей, казалось, в нескольких метрах над нашими иллюминаторами тенью.

– Вот он.

Я сказал и почувствовал, как внутри пробежал холодок, будто я сам вызвал призрака.