Медиатический интеллектуал — игрушка средств массовой информации, лишенный собственного голоса и собственного лица, — предстает как отрицание самой идеи интеллектуала. Неудивительно, что те, кого по привычке продолжают называть интеллектуалами, например, Пьер Нора и Мишель Винок, чураются этого имени, которое представляется им глубоко скомпрометированным.

Для Франции расставание с ее национальным сокровищем — интеллектуалами означало, пожалуй, даже больше, чем горечь расставания со структурализмом. Прощание с интеллектуалами, подрывая непреложное право Франции быть законодательницей интеллектуальной моды и ее претензии на уникальность, символизирует решительный разрыв с иллюзиями великого прошлого.

Какие перемены повлек за собой распад идентичности французских интеллектуалов? Какими новыми типажами обогатилась французская республика ученых? И главное — как сказался кризис интеллектуалов на изменениях в интеллектуальном климате, на состоянии мысли во Франции? Иными словами, что изменилось на родине интеллектуалов после их исчезновения?

Интеллектуальный кризис, частью которого стал распад идентичности, сопровождался проблематизацией социальных ролей и форм социальной организации академической среды. Поэтому идейная логика новых подходов и борьба различных стратегий саморепрезентации ученых тесно переплелись между собой. Падение престижа интеллектуалов было сопряжено с появлением академических стратегий, строящихся по противопоставлению интеллектуалам. «Новаторы» — герои прагматической парадигмы, о которой речь пойдет ниже, — превратили отрицание интеллектуалов в важную черту своего самосознания. В отличие от интеллектуалов, претендующих на знание глобальной истины, равно применимой к различным сферам жизни, новаторов раздражает стиль «великого повествования». Предметы, которые их интересуют, весьма конкретны и прагматичны, а методы, которые использует большинство из них, приводят к легко верифицируемым результатам. Горячий сторонник новаторов, издатель Эрик Винь, так определяет отличие новаторов от интеллектуалов предшествующего поколения:

Но критика, которую адресовали интеллектуалам новаторы, в отличие от дебатов о конце интеллектуалов основывалась на отрицании не столько медиатизированных интеллектуалов, сколько интеллектуалов «вообще»:

этими словами антрополога науки, пожелавшего остаться неизвестным, можно резюмировать их отношение.

Интеллектуал воплощает, с точки зрения новаторов, легкомысленное и безответственное отношение к творчеству и познанию, а главное — к социальным наукам. Интеллектуалы, считают новаторы, являются главными виновниками того плачевного положения дел, в котором оказались социальные науки после краха великих парадигм[531]. Действительно, длящийся практически два десятилетия кризис социальных наук, вызванный закатом «великих повествований» и популярностью постмодернизма, нанес существенный урон вере в возможность объективного познания реальности, скомпрометировав и идею объективности, и идею реальности, и идею «научного познания». Кризису парадигм интеллектуалов новаторы решили противопоставить целый ряд интересных подходов, которые иногда называют «прагматической парадигмой». С ней связывались надежды на окончание затянувшегося кризиса социальных наук, надежды на возрождение их былого влияния и значения в обществе. Течения, из которых хотели сложить прагматическую парадигму, вдохновлялись прежде всего антиструктуралистским пафосом. Дать отпор «философии подозрения» — так можно было бы сформулировать их девиз. В основу парадигмы были положены социология оправдания Люка Болтански и Лорана Тевено и прагматический поворот в историографии, который начал осуществлять Бернар Лепети. Другими, хотя и менее заметными, источниками парадигмы служили экономика конвенций, американская прагматическая философия, аналитическая философия, итальянская микроистория и когнитивные науки. Согласно историку Франсуа Доссу, возвестившему о наступлении новой парадигмы в 1995 году[532], отнесенные к ней исследователи разделяли стремление к реализму и желание сблизить гуманитарные науки с естественными, равно как и общую исследовательскую мораль, запрещавшую стиль «большого повествования» и неверифицируемые построения и утверждавшую коллективизм исследовательской работы. Еще одним важным основанием для зачисления в парадигму служил интерес к рациональному субъекту действия.

Но парадигма так и не превратилась в такую же властительницу дум, какими были структурализм или психоанализ. Оригинальные теоретические взгляды ее создателей — новаторов — получили недостаточный отклик за пределами узких групп их приверженцев и не стали общепризнанным выходом из кризиса. Однако неудача прагматической парадигмы как массового движения не помешала, а скорее даже способствовала широкому распространению характерного для новаторов пафоса. Новаторы указали путь, по которому смогли двинуться и другие спасители социальных наук, независимо от их отношения к прагматизму, когнитивным наукам или социологии оправдания. Выход из кризиса, предложенный новаторами, возвращал к истокам, с которых началась бурная история социальных наук, ставшая историей интеллектуалов.

Идеи преодоления кризиса и обновления социальных наук, которые предлагают новаторы, позволяют оценить особенности атмосферы «после интеллектуалов» и задуматься о сценарии дальнейшего развития социальных наук. Среди этих идей важное место занимает представление, что социальные науки незначительно отличаются от естественных наук в том, что касается их научности или точности. «Естественность» социальных наук возводится в принцип, становится исследовательским кредо. Так, согласно Ж. Нуарьелю, по мнению которого идеал исторической науки остался в историографии времен III Республики, историю надо рассматривать как науку даже не потому, «что она подчиняется тем же теоретическим принципам, которые управляют любой наукой, но потому, что она организована, в практическом плане, как естественная наука». Представление о том, что конструирование объекта познания и системы доказательств в естественных науках подчиняется тем же законам, что и в гуманитарном знании, иными словами, что между этими типами познания нет непреодолимой пропасти ни с точки зрения метода, ни с точки зрения предмета, является одной из важнейших идей творчества Бруно Натура. Тексты новаторов не случайно пестрят такими понятиями, как «полевые исследования», «лаборатория», «переносчик влияния». Тяга к использованию этих метафор, призванных укрепить веру исследователей в реальность изучаемого ими объекта, столь же несомненную, как и у материальных явлений природы, проявляется даже у историков-новаторов[533]. Коллективный стиль исследовательской работы в «лаборатории» служит дополнительным доказательством объективности добытых результатов, а иногда, как мы увидим ниже, способен перерасти в главное условие поиска истины.

Эмпиризм органично входит в число средств борьбы с кризисом, предлагаемых новаторами, а эмпирическое наблюдение рассматривается как главный метод познания. Необходимое орудие работы когнитивных наук, оно начинает восприниматься как важнейший элемент гуманитарных исследований[534].