Ламартиновская идея «разумной политики» подразумевала, помимо прочего, отказ от жесткого радикализма, чреватого эксцессами, насилием, жертвами. Поэтому, оказавшись на вершине государственной пирамиды, Ламартин проявляет лояльность по отношению к вождям коммунизма, при всем своем несогласии с их идеями: Маркс, высланный из Бельгии в марте 1848 года, на следующий же день получает от Временного правительства официальное приглашение вернуться в Париж, который во имя братства народов готов предоставить убежище всем друзьям свободы, гонимым тиранией. Эта акция Временного правительства была осуществлена, по всей вероятности, не без участия Ламартина, однако это не помешало Марксу, раздосадованному тем, что Ламартин не примкнул к коммунистам, возложить на него всю ответственность за контрреволюцию во Франции и в Европе в целом. Марксу вторит и Кабе в своей газете «Le Populaire», упрекая Ламартина в консерватизме, в попустительстве гонителям коммунистов и в добрых отношениях с Луи Бонапартом. Все эти и подобные инвективы (суждение Энгельса в их числе), продиктованные сиюминутными политическими страстями, едва ли отражают истину «в последней инстанции». Их нужно воспринимать с учетом исторического времени и тех переоценок, которые неизбежны в последующие десятилетия и века.
Многостороннюю и неоднозначную оценку Ламартину-политику дает Алексис де Токвиль, автор книги «Демократия в Америке» (1835–1840). Одновременно с Ламартином Токвиль был депутатом Национального собрания (с 1839 г.) и академиком (с 1841 г.), а в 1849 году (с июня по октябрь) сменил Ламартина на посту министра иностранных дел. В «Воспоминаниях» Токвиля восхищение Ламартином постоянно оттеняется своего рода профессиональной ревностью автора к более яркой, чем сам он, личности, к талантам Ламартина и его политическому реноме. Более всего Токвиль ценит в Ламартине энергию, завораживающее красноречие и честность в политике (в отличие от большинства политических деятелей, которые «занимались делами общества лишь затем, чтобы направить их в русло своих собственных дел»[380]). Вместе с тем он ставит Ламартину в вину избыток воображения, о котором свидетельствует, по мнению Токвиля, искажение некоторых фактов в «Истории жирондистов», а также упрекает его в честолюбивом опьянении властью и популярностью и в готовности в 1848 году «перевернуть мир ради собственного удовольствия»[381]. Впрочем, последнее суждение могло быть навеяно в значительной степени тем, что Токвиль, сторонник регентства герцогини Орлеанской, вынужден был подчиниться власти Ламартина, добившегося учреждения Временного правительства. Вместе с тем, желая оставаться объективным и лояльным, Токвиль отмечает, что огромная популярность, которой Ламартин пользовался в тот исторический момент, может сравниться лишь с крайней несправедливостью оценок его деятельности в последующее время, с которой посредственные люди, как правило, судят о выдающихся личностях.
В исторических анналах Франции имя Ламартина почитаемо в двух аспектах: не только литературном (одно из светил романтизма), но и в политическом (выдающийся государственный деятель, среди заслуг которого — записанная в конституции 1848 г. отмена смертной казни по политическим мотивам, а также приверженность свободе и мирному патриотизму[382]).
Шатобриан и Ламартин являют собой самые яркие примеры реальной активности писателей-романтиков в государственной сфере. Однако в творчестве и других романтиков проявляется тенденция к сближению литературы с политической жизнью. Борьба партий, дебаты в периодической печати по разным вопросам текущей политики, правительственные акции или маневры конкретных государственных деятелей — все это получает резонанс в литературе и порой даже в творчестве тех писателей и поэтов, которые объявляют себя сторонниками чистого искусства. В произведениях таких авторов, как Виктор Гюго, Жорж Санд, Огюст Барбье, Альфред де Мюссе, отличающихся каждый своим неповторимым «почерком», в той или иной мере ощутимо вторжение политической проблематики. Например, в романе «Индиана» (1832), благодаря которому стало известно имя Жорж Санд, в канву повествования о психологических коллизиях, переживаемых героиней, вплетаются суждения, касающиеся реальных политических обстоятельств во Франции 1820-х годов.
Действие романа точно датировано: это 1828 год, «год Мартиньяка», как уточняет автор, и это уточнение исполнено смысла. Последние годы Реставрации (после смерти Людовика XVIII в 1824 г. трон наследовал последний Бурбон — граф д’Артуа, ставший королем под именем Карл X) были отмечены политической нестабильностью, что привело в январе 1828 года к отставке ультрароялистского кабинета министров во главе с Ж.-Б. Виллелем. Новый кабинет возглавил Ж.-Б. Мартиньяк, сочувствовавший принципам конституционного монархизма, но уже в августе 1829 года его сменил кабинет ультрароялиста А.-Ж. Полиньяка, политика которого и привела в июле 1830 года к еще одной революции во Франции. Таким образом, «год Мартиньяка» — это краткий период относительного ослабления крайне монархических тенденций, и для Жорж Санд это очень значимо, ибо в XIX веке счет времени определяется не веками и даже не царствованием «законных» монархов, а характером политики, которая меняется с каждым новым кабинетом министров. Идеи, доминировавшие в «год Мартиньяка», «так своеобразно повлияли на наши устои и нравы и, возможно, подготовили неожиданный исход нашей последней революции»[383], — говорит Жорж Санд. Тогда же возникает и важнейшая для 1830-х годов особенность: проникновение общественных интересов и политических страстей в частную жизнь. «Нет такого дальнего уголка, такого полного уединения, где мог бы укрыться и спастись человек с добрым сердцем, желающий оградить себя от общественных бурь и политических разногласий»[384]. Как бы ни старались благоразумные люди оградить свой дом от вторжения политических страстей, таких оазисов, где не читают газет и знать не хотят ни о государственном бюджете, ни о внешней политике, уже почти нет. Такой вывод с неизбежностью вытекает из самого факта споров между героями романа Дельмаром, Ральфом и Реймоном о политике: они нарушают состояние безмятежного полузабытья, в котором прежде находились обитатели замка де Лабри.
Нечто подобное о последнем годе Реставрации внушал автору «Красного и черного» воображаемый издатель: «Если ваши персонажи не рассуждают о политике… — это уже не французы 1830 года, а ваша книга — не зеркало, как вы утверждаете»[385]. Жорж Санд, приехавшая в Париж в 1831 году, оказывается в атмосфере политических страстей, которые завладели обществом, и ее излюбленным времяпрепровождением, наряду с театральными вечерами, становятся «спектакли» в Палате депутатов, то есть политические дебаты, за которыми она следит вместе с другими наблюдателями. Об этом не раз упоминается в ее переписке[386].
Жорж Санд не сомневается, что политические взгляды становятся важным атрибутом личности, без которого невозможно составить истинное представление о человеке. В них — выражение совести и сущности индивида, и потому они «целиком определяют человека. Скажите мне, что вы думаете и что вы чувствуете, и я скажу вам, каковы ваши политические убеждения»[387]. В романе «Индиана», анализируя расхождения между Ральфом и Реймоном, Жорж Санд говорит, что она не могла бы симпатизировать человеку, отстаивающему необходимость смертной казни, — тем самым она высказывает свою точку зрения по вопросу, который стал предметом широкого обсуждения, особенно в конце 1830 года в связи с процессом над министрами Карла X.
