Я прошлёпал на кухню, налил воды из графина. Тёплая вода неприятно скользнула по небу и провалилась в желудок, но стало лучше. Я зажёг конфорку, поставил греться белый эмалированный чайник. Сладкий чай сейчас не помещает.

Убеждаясь в мысли о том, что выпитый накануне коньяк был палёным, я бегло пробежался по квартире. Собрал рассыпанную мелочёвку в виде сотового телефона, часов и монет от сдачи в магазине, которые высыпались на ковёр из кармана брюк. Наскоро почистил зубы, рассматривая своё опухшее лицо. Да, раньше после попоек я выглядел получше. Старею.

Чай пил пустой, потому как запамятовал купить хотя бы сыру. Чашку мыть не стал, оставив в раковине.

Ровно через час я был готов покинуть свою ночлежку. Я стоял в коридоре с сумкой в руке, бросил последний взгляд на квартиру Дениса Краснова. Внутри что-то неприятно потянуло, такое стыдливое беспокойство. Нужно ведь было могилку посетить. В шкафах фотографии поискать, взять с собой. Тут же есть какие-нибудь ценные для Дениса вещи, чем он дорожил. Ему было бы, наверное, приятно, возьми я их себе на память. А то всё же разворуют.

Что-то последнее время слишком много раз мне становится стыдно. А отчего? Я просил эту квартиру? Просил отрывать меня от повседневных забот и дел? Нет. И квартира мне эта не нужна. Только в горячечном бреду можно променять мою трёхкомнатную на эту, в богом забытой дыре. Хоть компенсацию получу за все неудобства.

Но самооправдательная злость не помогла, неловкость и стыд не отступили. Тогда я схватил с трюмо маленькую металлическую статуэтку африканской девушки, бросил её в карман пальто и скорым шагом вышел в подъезд. Захлопнул дверь, гулко защёлкнул замок на два оборота. Вдыхая прохладную сырость каменных пролётов, пошагал по ступеням вниз.

Улица встретила меня лёгким запахом пряностей. Я обвёл взглядом двор, внутренне поёжившись от окружающего запустенья. Разросшиеся кусты вдоль тротуара тяжёлыми ветками топорщатся в разные стороны. Песочница с поломанными деревянными бортиками, ржавая качель, покосившиеся скамейки. Как всё же быстро слетает налёт ухоженности с забытых вещей. Как же быстро природа ломает созданное человеком. Впрочем, мы нисколько не уступаем ей в скорости.

Шагая по пустынной улице, я невольно озирался по сторонам. Вспомнился виденный по телевизору город Припять, из которого радиация выгнала всё живое. А мой крестовый поход в продуктовый? Кому рассказать, так не поверят. Надо же было заблудиться в крапиве. Читал где-то, что в пустыне, при отсутствии ориентиров, всегда ходят по кругу, потому как толчковая нога направление задаёт. Хотя расстояния немного не те, да ну и ладно, голову потом ломать буду. Если захочется.

А ведь я таким и запомню Славинск, безлюдным и немного мистическим. Запомню не место, но атмосферу.

Чем ближе я подходил к аэродрому, тем сильнее улучшалось настроение. Шаг стал бодрее, я даже улыбнулся одинокому прохожему, шедшему навстречу. И всё равно, что он даже головы не повернул. Мне уже, по большому счёту, было наплевать на этих суровых шахтёров вместе с их умирающим городом-недоразумением.

Проспект Труда я пролетел, не заметив, как. Прошагал мимо закрытых магазинов, мимо курящего на ступеньках подъезда старика, мимо покрытой толстым слоем грязи припаркованной «копейки». Бросил взгляд на часы. Пять минут третьего. Целый час до прилёта Шишова, ну да не беда. Посижу на скамеечке. Можно, конечно, зайти к Степанову, но отчего-то не хочется. Видимо, я уже всем существом был по ту сторону гор и не хотел лишний раз контактировать с местными. Да и решительно не знаю, о чём с ним разговаривать.

Обойдя громоздкое здание администрации, я вышел на финишную прямую. Невольно ускорил шаг, поправляя съезжающую с плеча сумку.

Навстречу щла полная женщина с тележкой, на которой дама тащила огромную клетчатую сумку-баул. Ещё через несколько метров – коренастый мужчина в натянутой на глаза кепке и с перетянутой бечевой коробкой из-под микроволновки в руках. За ним – ещё один, в мятом плаще и в фетровой шляпе, с чёрным кожаным чемоданчиком. Вид у них был, прямо скажем, подавленный и раздражённый. Женщина держала у лица платок, поверх которого влажно поблёскивали покрасневшие глаза, мужики в голос матерились.

Что ещё за демонстрация? Трое человек вместе? Это, по меркам Славинска, уже толпа. И идут от аэродрома. С вещами.

В душе вдруг проклюнулась неясная тревога. Я оглянулся на прошедших мимо, словно ища ответ. Неужели вертолёт не прилетел? Так ведь рано ещё. Или прилетел, но уже улетел? С Шишова станется, ему на график наплевать.

Я почти пробежал оставшееся до взлётного поля расстояние и, вытянув шею, устремился дальше. Слава богу, вертолёт был на месте. Он застыл зелёной махиной в центре посадочного круга, уныло развесив длинные лопасти. А возле него копошилась толпа народа, словно муравьи возле сахара.

Почуяв неладное, я припустил по покрытому трещинами асфальту, придерживая бьющую по боку сумку. Ботинки гулко стукали каблуками, хлопали по лужам, обдавая грязными каплями брюки. Краем глаза заметил стоявшего возле дверей диспетчерской Карчевского, геолога-рецидивиста. Бородач расслабленно привалился плечом к дверному косяку и, казалось, с нескрываемым интересом наблюдал за происходящем, попыхивая сигаретой.

Я добежал до скопления людей, остановился, чуть не врезавшись в стоявших. Тяжело дыша, попытался разобраться, в чём же дело.

Гул голосов неодобрительной нотой висел в воздухе. Здесь было человек двадцать, все с вещами, с баулами, рюкзаками. И все они были недовольны, рассержены, злы. Они качались, силясь рассмотреть кого-то впереди, ругались друг с другом, топали ногами. Спустя секунду я всё же различил в этом многоголосье отдельные фразы, услышал знакомый хамовитый голос и всё тут же встало на свои места.

– Граждане, вертолёт не резиновый! Нечего напирать грудью! – Этот гневный крик принадлежал пилоту Шишову, которого я никак не мог разглядеть. По-видимому, он стоял возле пассажирского люка. – Больше, чем есть, всё равно не подниму!

И тут же нестройные голоса вторят ему хором:

– У меня муж в больнице, мне нужно…

– Мне обещали, что…

– Сколько можно ждать…

– Прозябайте тут сами…

Я немного отошёл в сторону и смог разглядеть макушку пилота, который отчаянно махал руками, отталкивая от себя людей.

– Идите вы в жопу, уважаемые! – рявкнул Шишов. – Я с вами по-хорошему, а вы как…

– Мне нужно на большак…

– Довели страну…

– Да поймите же вы…

– Я горбатился не ради того, чтобы…

Пилот грубо вырвал рукав из чьих-то цепких пальцев, застучал ботинками по лесенке, поднимаясь в кабину.

– К вечеру вернусь за второй партией, – бросил лётчик через плечо, злобно скалясь.

Как так вышло, что Шишов появился в Славинске раньше срока и все места тут же оказались занятыми? Я бросил взгляд на часы. Да нет, всё верно, ещё оставалось почти сорок минут до назначенного времени.

С хлопком закрылась дверь кабины пилота. Толпа качнулась было вперёд, но тут же, под общий разочарованный выдох, подалась назад, когда Шишов завёл турбины. Дрогнули лопасти, стали медленно раскручиваться.

Увлекаемый расходящимся народом, я на деревянных ногах сделал несколько шагов прочь от вертолёта. И с грустной обречённостью, с обидой обманутого ребёнка проводил взглядом улетающую машину. Как же так вышло, что я не оказался на ней?

Шишов сказал, что вернётся позже, ближе к вечеру. Что ж, похоже, ещё есть шанс покинуть Славинск сегодня. Жаль, конечно, что придётся проторчать несколько часов, ну да что уж теперь. Сам виноват, мог бы догадаться, что возможен такой ажиотаж с отбывающими. Буду умнее впредь, сделаю скидку на местный фактор.

Аборигены расходились, покидая взлётную площадку. Я с презрительным неодобрением посмотрел на удаляющиеся серые фигуры. Как они некрасиво вели себя, словно дикари. Кричали, ругались, толкались. Устроили самый настоящий базар. Шишову можно лишь посочувствовать, возить такую публику – занятие крайне неприятное. Ну и что, что не хватило мест, не конец же света? Нужно как-то по-людски, не теряя лицо, достоинство. Я вот, к примеру, расстроен, но не впадаю же в истерику… Наверное, они тут все много пьющие…