Очень долго пришлось ему привыкать и к местному воздуху. То слишком горячий, то слишком холодный, особенно зимой и осенью, напоенный экзотическими ароматами и незнакомыми запахами, вызывающими у многих Защитников неожиданные приступы кашля и чихания. Пониженная, по сравнению с родной, плотность атмосферы также не способствовала хорошему настроению: к концу дня в легких начинало покалывать от непривычных усилий по перекачке слишком большого объема разреженного и бедного кислородом воздуха.

В то же время, возвращаясь на корабль, он не раз испытывал странное чувство, будто не домой пришел, а попал в какой-то чужой мир, где и воздух слишком плотен и сух, и света не хватает, и гравитация гнетет и давит на плечи повышенной тяжестью.

В такие моменты куда легче верилось, что колыбелью человечества был не его родной Мир, а эта необузданная, враждебная и непонятная планета.

К своему собственному удивлению — и это было единственным светлым пятном на фоне сплошных разочарований, — Дван обнаружил, что исполнение повседневных обязанностей не только не угнетает его, а, наоборот, с каждым днем доставляет все больше удовольствия.

Построенный колонистами поселок, который они упорно продолжали называть городом, был невелик, но казался гораздо больше из-за занимаемой площади. Свободного места хватало, и его не жалели. Городским планированием здесь и не пахло, но все шесть разбросанных вдоль опушки леса кварталов — если только можно назвать кварталом беспорядочное скопление разномастных строений — создавали ощущение своеобразной целостности. Все дома, естественно, были деревянными и строились из подручного материала, благо деревья в близлежащем лесу имели твердую и прочную древесину, легко поддающуюся механической обработке. Местные деревья, кстати, оказались едва ли не единственной привычной изгнанникам формой растительности. Здесь они были выше, толще, с более густыми и раскидистыми кронами, и все же в них легко угадывались знакомые с детства породы. Лес давал бревна и доски для строительства и дрова для очагов и отопления; только благодаря лесу колонистам удалось сравнительно благополучно вот уже дважды перезимовать в этих суровых климатических условиях.

Во время второй зимовки, когда умерло около шестидесяти человек, до Двана дошли слухи, что кое-кто из ссыльных ловит мелких травоядных, в изобилии водившихся вокруг поселения и совсем не боявшихся людей, и питается их плотью. Слух показался ему настолько диким и неправдоподобным, что он не поверил и в дальнейшем, когда речь заходила о том же, либо обрывал собеседника, либо уходил, не желая даже слушать подобный бред. Большинство изгнанников были самого низкого происхождения, и многие из них без зазрения прибегали к любым ухищрениям, лишь бы заслужить благосклонность Защитника. Лгали они беззастенчиво, но порой столь неуклюже, что становилось просто смешно. На них и разозлиться-то по-настоящему не получалось. Да и как злиться на тех, кому ежедневно, ежечасно спасаешь жизнь, руководствуясь при этом не служебными инструкциями, а собственной совестью и чувством Долга? Многие Защитники, Дван в первую очередь, добровольно и бескорыстно весной и летом работали в поле бок о бок с колонистами. Вместе пахали, вместе сеяли, вместе боролись с сорняками, вместе снимали урожай. Осенью помогали в строительстве новых домов, а зимой, в самые холодные и голодные месяцы, тайком подкармливали самых слабых и нуждающихся из собственных небогатых пайков.

Раньше Дван как-то не задумывался над выражением «забот полон рот». Теперь осознал. На собственном опыте.

Задача превращения колонии в самообеспечиваемый организм оказалась поистине титанической. С водой особых проблем пока не возникало. Да и какие проблемы могут быть с водой на планете, где она в буквальном смысле чуть ли не ежедневно падает с неба? А вот с провизией трудности начались едва ли не с самых первых дней. Привезенные с собой семена и саженцы злаковых и других культурных растений прорастали с трудом и развивались вяло, в то время как местные сорняки и другие дикорастущие с легкостью обгоняли посевы в росте и заглушали, если вовремя не принять меры.

Смена сезонов здесь отличалась резкостью вследствие большего угла наклона планетарной оси. Перепад зимних и летних средних температур был настолько велик, что в разгар холодного сезона с неба вместо воды начинали падать причудливой формы ледяные кристаллики, устилавшие поверхность планеты пушистым белым ковром. Все это означало, что начинать сев следовало весной, а снимать урожай в конце лета. А, главное, рассчитывать можно всего на один урожай в год, и если вдруг случится недород, катастрофа неминуема. Что и произошло в первый год после высадки, когда от голода погибло свыше трехсот человек.

На второй год появились на свет еще двое детей, мальчик и девочка.

Девочка выжила, а мальчик умер через несколько дней от остановки дыхания. То ли у него с легкими что-то было не в порядке, то ли какой-то другой внутренний дефект сказался, но Двану потом несколько ночей подряд мерещилось, как безымянный Защитник пробирается под покровом ночи в убогую хижину, склоняется над колыбелью и прижимает к лицу младенца руку в жесткой перчатке. Забившиеся в угол родители в ужасе смотрят на весь этот кошмар, но не осмеливаются даже пикнуть, не говоря уже о том, чтобы воспрепятствовать убийце.

А девочка пускай живет. Она неопасна. Женщинам Танцевать не дано. Закон природы.

Разумеется, рано или поздно в распоряжении Танцоров-изгнанников появится достаточное количество детей мужского пола, чтобы начать обучение, но Дван от всей души надеялся — и молил о том всех светлых и темных богов, — что случится это уже после того, как он сам и все остальные Защитники благополучно уберутся с этой проклятой планеты и постараются навсегда забыть о ее существовании.

Если сравнивать с медленно улучшающимися условиями обитания остальных колонистов, предводитель еретиков Сед он жил в неслыханной роскоши.

Особняк его был обшит досками — необработанными, — как и все прочие строения поселка, и внешне почти ничем от них не отличался. (Минует еще два холодных сезона, прежде чем удастся опытным путем установить, что пропитанная смолой некоторых пород древесина становится влагостойкой, меньше рассыхается и почти не подвергается гниению.) Но на фоне других домов, представлявших собой большей частью жалкие хижины из одной-двух комнат с крошечными окнами, резиденция Седона-выглядела чуть ли не дворцом. И жил он там один, в то время как его сторонники ютились в жалких лачугах по десять-двенадцать человек в комнате, топили по-черному и спали вповалку прямо на земляном полу.

Но для своего обожаемого вождя колонисты расстарались. Дощатые полы в его палатах, настеленные на высокий фундамент из толстенных тесаных бревен, были отдраены до такой степени, что буквально сияли белизной. В центральной горнице сложили огромный очаг, заботливо окружив его высокой каменной загородкой, чтобы ни одна искра из топки не попала на пол или на оконные занавески. А для лучшей тяги вывели на крышу трубу высотой в человеческий рост, также сложенную из камней, скрепленных глиняным раствором.

Ковры и гобелены закрывали почти все свободное пространство пола и стен. Казалось, Седон задался целью уберечься таким способом от лишнего напоминания о том, где он находится. И следует признать, что это ему удалось. В тех редких случаях, когда Двану случалось посетить бывшего подопечного, уже сама обстановка в доме действовала на него расслабляюще, вызывая ностальгические воспоминания о родном Кюльене, и позволяла, пусть ненадолго, забыть о повседневных обязанностях и этой ужасной планете.

Тот день начался как обычно, но вскоре после полудня к Двану подошел один из колонистов и передал приглашение Седона навестить его сегодня вечером.

Уже смеркалось, когда Дван поднялся на высокое крыльцо с резными перилами и отворил дверь. Он мог бы прийти раньше, да уж больно красивый выдался закат. Солнце еще не успело до конца уйти за горизонт, а небо на востоке уже окрасилось в темно-синие тона, в то время как стайка кучевых облаков на западе, озаренная последними лучами заходящего светила, вспыхнула вдруг и заискрилась золотом, а потом начала медленно тускнеть, меняя цвет с золотистого на бледно-розовый — еще один элемент цветовой гаммы, отсутствующий в палитре его Мира.