Счастью мальчика не было границ. Но, чтобы приготовить эту первую в жизни роль, нужно было участвовать в репетициях, которые, как полагается, назначались по утрам. Что было делать? И Федя стал изворотливо манкировать службой. Утром приходил в управу, всем своим видом показывая, что у него отчаянно болит голова. А когда его отпускали домой по этому случаю, он опрометью несся в Панаевский сад.

Так с грехом пополам он выучил и прорепетировал роль жандарма. В день премьеры пришел в театр рано, оделся, загримировался, словом, был вполне готов к спектаклю. Когда же оказался на сцене, со страху позабыл все: роль вылетела из головы, он не мог произнести ни слова, сделать ни шагу… Спектакль был сорван.

Напуганный, не зная, куда деваться от стыда и отчаяния, он не решился вернуться домой и два дня пропадал где-то, позабыв даже о том, что служит. А когда на третий день явился в управу, тут же узнал, что его уволили.

Пришлось искать новое место. Им оказалась судебная палата, где он также скоро оказался за бортом. Выше было рассказано, что как-то на улице он потерял служебные бумаги, которые нес домой на вечер для снятия копий.

Шло время. Детские годы, когда он прирабатывал кое-какую мелочь пением в хоре, миновали, а вместе с ними пришел конец и его дисканту. У мальчика стал ломаться голос. Еще не понимая, что это означает, он пришел проситься хористом в оперу. Там его высмеяли — никакого голоса у него не обнаружили…

Дома, как всегда, царила безысходная нужда. Выгнанный со службы, отец все крепче запивал, жить было буквально не на что. А в семье народу прибавилось. Появился маленький брат Вася. Мать по-прежнему ходила на поденщину, пекла пироги и продавала их на улице, но подмога от этого промысла была ничтожна.

Федор слонялся по городу, ища какой-нибудь работы. Оборванный, вечно голодный долговязый подросток — он производил впечатление босяка, каких хоть пруд пруди. Службу сыскать было невозможно. Казалось, что Казань самый отчаянный город, в котором все равно пропадать.

Решили податься куда-нибудь в другое место, где, может быть, Шаляпиным улыбнется судьба.

Летом 1889 года, когда Федору исполнилось шестнадцать лет, на пароходе «Зевеке» всей семьей тронулись в путь, вниз по матушке по Волге, в Астрахань. Им почему-то верилось, что Астрахань — земля обетованная, что там все станет на место, что там они воспрянут духом…

Незадолго до того, как им довелось покинуть Казань, Федор не раз бродил по волжским пристаням. Работы все равно не было, и от нечего делать он приходил сюда. Присматривался к шумной, кипучей пристанской жизни. Сверху и снизу подходили и отходили пароходы и баржи, погружали и выгружали товары в мешках, кипах, ящиках, бочках. На берегу натужно работали крючники, а вдоль реки с напряжением последних сил бурлаки на длинной бечеве тянули баржи вверх по реке. Все это было страшно и интересно.

И вот они на пароходе, с билетами четвертого класса, то есть на палубе, среди множества им подобных, вповалку лежащих рядом. Путешествие бесконечно увлекло Федора. Даже ночью мальчик с волнением вглядывался вдаль. Великая река манила его своими просторами, звала в неведомые ему дали. Астрахань еще более дразнила воображение. Думалось, что там действительно начнется новая жизнь.

Но когда плавание окончилось и Шаляпины вышли на астраханскую пристань, их встретила духота, особенно тягостная от нестерпимого запаха тузлука и копченой воблы. Город предстал перед ними еще более грязным и сутолочным, чем казанские слободы. Настроение резко переменилось.

Сняли какие-то жалкие комнатушки во дворе, заваленном ящиками и всяким хламом. Мириады мух отравляли существование. Нищета здесь стала еще ощутимее, чем привычная нужда дома.

Иван Яковлевич и Федор целые дни пропадали в городе в тщетных поисках службы или каких-либо занятий. Но добыть их было невозможно. Мать, как и в Казани, энергичная, не страшащаяся никакого труда, вновь взялась печь пироги и торговать ими на улице, ходила на поденщину. Но на такие заработки семью было не прокормить. Шаляпины буквально голодали.

Между тем к Федору стал возвращаться голос, ныне не дискант, а баритон. И юноша решил попытать счастья в театре. В летнем астраханском саду «Аркадия» гастролировала заезжая оперная труппа. Федор, уверивший оперных заправил, что ему уже семнадцать лет, попросил взять его в хор. Нужда в хористах была, но платить им нечем — и без того у театра были плохи дела. Ему предложили поработать бесплатно, сунули в руки хоровую партию из «Кармен» и велели выучить ее.

Федор был доволен. Пока без денег, а там видно будет. Но когда он вернулся домой и отец услышал, что сын снова затеял идти в артисты, он в ярости разорвал ноты в клочья и запретил Федору даже думать об этом.

Теперь возвращаться в сад «Аркадия» было немыслимо. И, одолжив у кого-то два целковых, Федор решил добраться до Нижнего Новгорода. Там на ярмарке много увеселений. Он попробует свои силы в качестве куплетиста или рассказчика. Наслушавшись популярных в казанских садах эстрадных артистов, Федор в кругу друзей с успехом подвизался в репертуаре, имевшем большой успех у посетителей садов. Ему была свойственна юношеская самонадеянность и предприимчивость. Если он имел успех среди своих товарищей, почему ему не рискнуть и не предстать перед ярмарочной публикой?

Когда Федор сообщил родителям о намерении покинуть Астрахань, они охотно отпустили его. Как-никак, одним едоком будет меньше. Да и сами они подумывали о том, что из Астрахани нужно уезжать. Действительно, вскоре они оказались в Самаре, где вновь безуспешно искали счастья…

Вверх по Волге Федор плыл уже не на пассажирском пароходе, а на буксирном. Его согласились взять с тем, что он поработает наравне с матросами по погрузке и выгрузке.

Федор охотно согласился на такое предложение. К двум рублям, составлявшим весь его быстро растаявший капитал, он добывал на прокорм еще какие-то двугривенные и пару арбузов. А на двугривенный с голоду не помрешь.

Так добрались до Казани. Пароход должен был стоять там сутки, и юноша решил побывать в городе, который теперь казался ему более милым, чем в ту пору, когда он здесь жил, а заодно повидать друзей.

Встреча с ними состоялась и ознаменовалась выпивкой. В итоге Федор проспал: буксир отправился к Нижнему без будущего популярного рассказчика.

Застряв в Казани, Федор пристроился на службу в консисторию писцом. На его обязанности лежало переписывать по преимуществу дела о разводах. Дела грязные, наполненные интимными подробностями чужой семейной жизни, в которой по должности любили копаться консисторские чиновники.

Так прошла зима. К лету Федор прослышал, что приехавший в Казань антрепренер Семенов-Самарский набирает хор для оперно-опереточной труппы в Уфе на предстоящий сезон. Недолго задумываясь, юноша отправился на свидание к нему.

Семен Яковлевич Семенов-Самарский был очень известным оперным артистом (баритон), с большим успехом он в течение долгого времени выступал в провинции, особенно в Поволжье. Как антрепренер он не отличался большой удачливостью, так как был нерасчетлив и не умел соразмерять свои хозяйские намерения с реальными возможностями существования музыкального театра в провинции. Как правило, он набирал артистов и хор без учета того, сможет ли большая труппа просуществовать при скудных провинциальных сборах. Часто его антрепренерские начинания кончались крахом. Тогда он снова начинал выступать как гастролер.

Так было и на сей раз. Когда семнадцатилетний Шаляпин, производивший впечатление босяка (у него не было обуви, и он носил галоши на босу ногу), пришел проситься к нему в дело, тот осведомился только, какой репертуар знает будущий хорист. Федор, не моргнув глазом, назвал несколько опер и оперетт, которые он слышал в Казани в городском театре и в Панаевском саду. Выходило так, что пришел наниматься «репертуарный» хорист, что в ту пору ценилось высоко, так как премьеры, как правило, назначались каждые несколько дней.