И теперь, открыв глаза, с усмешкой наблюдал за Дориной экспедицией, уже далеко не первой, но и не последней.

Она по опавшему предмету исследования поняла, что он проснулся, и заскользила губами вдоль тела, ища в таком длинном поцелуе его губы. Нашла и прильнула. Обычные поцелуи, сродни застарелым супружеским, превратились в привычку, поэтому уже совсем не волновали, что помогало сбить пагубную страсть, могущую нарушить чистоту чувственного эксперимента. А кто знает, когда еще подвернется такой удачный случай? Министры внутренних дел на дорогах просто так не валяются. Их туда прежде надо уложить метким броском Покотилова.

Застыв в бесплодных объятиях, они целовались так медленно и долго, что успели проголодаться. Поэтому, с усилием разлепив тела, не хотящие разъединяться, оделись и поехали в ресторан ужинать. По-семейному.

Человек, от которого одновременно зависели судьба империи и плотско-райский финал духовных забав Савинкова и Доры, тем временем по-своему пытался снять внутреннее напряжение, присущее неопытным палачам. У опытных напряжения не бывает, потому что они любят свою работу и своих жертв, обеспечивающих им занятость и кусок хлеба в старости.

Алексей Покотилов в молодые годы уже умел пить не по-молодому зрело и тягуче, растягивая это старинное русское удовольствие на неделю, а то и поболе. Аккурат сейчас шла первая половина недели, когда он еще выеживался и старался пить не просто водку с огурцами, а по-революционному, красиво, с обязательными думами и разговорами на тему всеобщего братства, свободы и равенства.

Он просыпался утром с сильной, непреодолимой жаждой, но запрещал себе пить до тех пор, пока не приводил себя в порядок обтиранием холодной водой вперемешку с полукипятком. Далее Алексей брился, всячески лечил свою экзему, протирая кожу лечебными эмульсиями. Иногда это помогало. Одевшись в выходное платье, он садился за стол и только тогда, заработав честно первый стакан портвейна, выцеживал его не торопясь, ощущая каждой клеточкой блаженный переход от похмельной депрессии к возвышенному чувству. Постоянно пополняемый запас портвейна хранился в шкафу.

Собственно говоря, все это он делал ради этих первых двадцати минут любви к ближним и к самому себе. В обычные дни Покотилов себя не любил и считал, что единственное дело, на которое способно это неумное тело, — погибнуть в очистительном пожаре теракта и тем самым обессмертить имя в грядущем. Никто никогда не забудет Алексея Покотилова, избавившего мир от злодея.

В таком расположении духа он выходил в город, наказав коридорному не соваться к нему в номер. Желтенькая бумажка в руку подтверждала намерение барина лучше всяких слов, за что Алексей был любим простым народом, если за таковых считать наглых половых и коридорных. Уже при самой гостинице на выходе, в буфете, его ждала утренняя стопка холодной водки и порция севрюжинки. Иногда при одной севрюжинке выпивалось две стопки.

Благотворное влияние водки, пришедшей в радостный контакт с портвейном (все-таки родственники!), полностью избавляло больную голову от надоедливого шума и страха смерти. Именно с крыльца гостиницы «Северная» распростертый перед путником мир выглядел особенно прекрасным и любвеобильным. Окрыленный Алексей шел в близлежащий парк, где у него в кустах был припрятан изрядный булыжник. Именно так он улучшал меткость швыряния бомбы на расстояние до десяти саженей.

Поупражнявшись в бросках (точности он достиг почти идеальной) и нагуляв аппетит, он шел в средней руки ресторанчик на Крюковом канале, где со вкусом выпивал большой графинчик хлебного вина, закусывая миногой в горчичном соусе. Помимо миноги хорошо шел и копченый угорь, а также ряпушка. Покотилов вообще предпочитал рыбный стол, справедливо считая его более полезным для здоровья, нежели мясной.

Желудок старался не набивать, потому что в противном случае оставалось мало места для пития. И к тому же сама водка тоже представляла довольно сытное кушанье. Однажды он неделю, помимо водки, ничего не ел и почти не похудел, а экзема за это время так и вовсе прошла. Все врут календари: пить полезно, вредно не пить...

Действительно, кроме нервов, все остальное у Покотилова работало безупречно: печень, почки, желудок, спинной мозг. Он мог исходить весь город, на ходу обдумывая проекты дальнейшей жизни. Если не повезет, он останется жить, пройдет каторгу, устроит побег и уедет в Европу. Там он все-таки закончит университет и вернется в обновленную Россию... кем? Ну естественно, специалистом в винокуренной области! Кто знает и может распознать до пятидесяти сортов водки? Кто владеет секретом правильного пития? Спросите любого революционера, и тот ответит посреди ночи: конечно же, Алексей П.!

Ему говорили, что в Италии (божественная страна!) есть университет по виноделию, так там с раннего утра все студенты только и делают, что пьют и пьют. Но не просто так, а обучаясь! Придав питию высокий академический статус, мечты сразу приобретали реальный оттенок...

Темно-синее итальянское небо быстро светлеет под напором горячего южного солнца. Пока утренняя прохлада еще царит в старинном замке двенадцатого века, десятки бакалавров (то бишь холостяков) со всех концов света спешат в темные винные подвалы, сплошь заставленные бочками из потемневшего от старости французского дуба.

Целый город, состоящий из винных, коньячных и прочих улиц, прячется в известковой горе, изъеденной штольнями, как упавшее дерево червями. Только в отличие от деревяшки здесь сухо, прохладно и пахнет давленым виноградом. Темнота разгоняется масляными фонарями, дающими маленький круг света, но и этого круга достаточно — в группах немного студентов. Ведомые пожилым профессором, они проходят в дальние штольни, исследуя неделя за неделей, месяц за месяцем все винные богатства мира, свезенные сюда прогрессивными промышленниками, растящими мировую элиту — дегустаторов вина, коньяка и водки.

Перед каждым обучаемым стоят до двух десятков бутылок неизвестного вина, прозрачные бокалы, лишенные каких-либо украшений, и оцинкованное медное ведерко, смысл которого непонятен и печален. Все по очереди наливают в бокал на донышко испытуемый напиток и начинают священнодействовать. Вначале этим малым вином как бы ополаскивают бокал и принюхиваются к незнакомцу. Потом, решившись, делают пробный маленький глоток, но не выпивают, а гоняют по полости рта так, чтобы все участки нёба участвовали в распознании. Это малое количество деликатно выплевывается в ведерко. И только затем делается большой глоток, проходящий по пищеводу и уже там, внутри, оцениваемый всем желудком.

А профессор спрашивает и наливает, наливает и спрашивает... Не сдашь экзамена — переэкзаменовка на следующий день. И так каждый день, каждую минуту. Трудна учеба! А по вечерам студенты разных стран собираются в местном кабачке и снова пьют, пьют и пьют, но на сей раз как простые посетители. Райская жизнь!

И тут фантазии начинали сливаться с реальностью. По столице было натыкано множество питейных заведений, все больше дурного толка, но между ними попадались и завлекательные. Скажем, вина македонские и черногорские... Сразу рисовались картины высоких гор: смелые, гордые люди собирают черно-лиловый виноград в узких долинах межгорья. В свободное от работы на виноградниках время они, вооружившись старинными ружьями, борются за свободу маленькой, но гордой страны.

Покотилов, не жалея времени и ног, целенаправленно добирался до такого погребка, садился за угловой стол спиной к стене и лицом ко входу. Шляпу он таинственно надвигал на самые брови, одной этой деталью превращаясь в македонского революционера. И начинал мыслить и пить по-македонски. Жаль только, что мастью он не вышел — все черногорцы наверняка черные, а он рыжеват. Жаль... Но проходил час, другой, и эта родительская оплошность переставала играть значимую роль.

Если к столику подсаживался случайный посетитель, то начинался осмысленный разговор о судьбах македонского народа.