Негода лихо выплеснул содержимое рюмки в адмиральское горло, закаленное ветрами пяти океанов (он служил по снабжению Балтийской эскадры, что само по себе не умаляет ничьего достоинства до тех пор, пока не проворуешься), крякнул, закусил, прожевал и начал морской роман:

— Шли мы кругосветкой под вымпелом великого князя Алексея Александровича...

Все знали подоплеку этого путешествия и ехидно заулыбались: великий князь сочетался морганатическим браком с некоей Жуковской. Император Александр II, очевидно завидуя смелости и решимости молодого супруга, после медового месяца послал его проветриться вокруг света — дело долгое, года на два, не меньше. Чтобы другим великим князьям неповадно было. Noblesse oblige!¹

— Прошли мы всю Балтику, Бискай, через Гибралтар завернули в Марсель. Там недалеко, налево за угол. Дело молодое, пошли по дамам. Дамы в Марселе, я вам скажу, ничуть не хуже петербурженок! — и Негода лихо закрутил ус.

«Левша» — автоматически отметил Путиловский.

— Верим! Верим! К делу! — закричали балетоманы.

— На судне я был ревизором. Ввечеру пошли в один приличный домик. Поцеловали ручки дамам — и понеслась! Только один Алексеев дамам ручки не целовал, а все в углу на роялях поигрывал да поигрывал... Ну, мы отстрелялись каждый по своей мишени, выпили, закусили да по второму кругу пошли. А тут англичане приперлись. Да еще какие-то торгаши! Первым делом Алексееву врезали, а потом пошли крушить весь дом! с прислугой! — Негода закатил глазки, вспоминая славное времечко. — Я недурно отмахался кортиком: двух в койку уложил наверняка.

— А что князь? — осторожно, дабы не прервать связующую нить времен, вопросил Франк.

— Молодой, здоровый! Только женился, кровь играет! Человек четырех ухайдакал лишь кулаком. В зеркало одного просто впечатал, аки в рамку! Ну, мы рассчитались благородно, прихватили Алексеева под мышки — ходить он не мог — и вернулись на корабль. Да... — Негода пустил в потолок мечтательную папиросную струю.

Воцарилась пауза.

— Ну и?! — не выдержал самый молодой из допущенных в полицмейстерский кабинет.

Все обратили на него взоры: дескать, не мешайте человеку наслаждаться воспоминаниями юности, это единственная драгоценность, что остается на склоне лет! Вопрошающий покраснел и стал жевать пустую булку.

— На следующее утро на корабль прибывает полицейская делегация, — вспоминал блаженно Негода,— и требует визита великого князя в управление. Грозят наложить арест на судно. Один англичанин отдал Богу душу, а хозяйка запомнила лишь великого князя — еще бы не запомнить! Великан!

— В каком смысле? — робко поинтересовался Франк.

— И в физическом, и в физиологическом. Так вот, наш Алексеев заявился в управление и заявил, что всех баб-с и всех мужчин попользовал он один, без сотоварищей, за что и должен нести заслуженную кару. Буйство, дескать, совершил он, Алексеев, а отнюдь не князь Алексей! Он так мастерски запутал французов — Алекс, Алексей, Алексеев, Алексей Алексеевич Алексеев! — что те ошалели и отпустили грех всем участникам. Наложили на него штраф, за который он потом и стал адмиралом.

— На его месте так поступил бы каждый,— съязвил Путиловский.

Негода окинул Путиловского ироничным взглядом и ответствовал:

— Натурально поступил бы! Однако мы все проспали с похмела — на корабле добавили изрядно, а этот не пил и прибежал в управление первым! Шустер был не годам.

Мужчина и женщина шли по заброшенному известняковому карьеру неподалеку от Берна. Мужчина был одет в черное длинное пальто и черный котелок. В руках он уныло нес плетеную корзину для пикника, в которой обычно находится пара бутылок красного вина для взрослых, оранжад для детей, стаканы и большие бутерброды с деревенской ветчиной и пармезаном.

Время для пикника было выбрано удачным — светило солнце и пахло весной. Но место определенно навевало тоску: ржавые вагонетки на ржавых же рельсах, недобитые глыбы почти белого известняка и полное отсутствие зелени.

Однако даму это не смущало. Она придирчиво выискивала одной лишь ей удобное местечко, руководствуясь при этом непонятными соображениями. Несколько горных синиц сопровождали парочку, надеясь на сытный обед из крошек от бутербродов.

Наконец дама выбрала самое подходящее место, с точки зрения синиц ничуть не годившееся даже для неприхотливой трапезы. Она остановилась на гребне холма, внизу которого на расстоянии нескольких саженей рыжели две пустые вагонетки.

— Вот отсюда и туда, — показала рукой на вагонетки Дора Бриллиант и достала из меховой куньей муфточки серебряный женский портсигар с монограммой «DB», выложенной мелкими зелеными изумрудиками по матовому полю.

Мужчина чрезвычайно аккуратно поставил плетеную корзинку и облегченно потер себе поясницу. Синицы поняли, что корзина тяжела и наполнена всякого рода вкусностями, из которых более всего они ценили маленькие кусочки сала, обычно отбрасываемые людьми в сторону. И подлетели поближе.

Алексей Покотилов (так значилось в российском паспорте мужчины) достал из кармана платок, отвернулся в сторону, снял котелок и аккуратно промокнул вспотевший лоб, изъязвленный нервной экземой. От возбуждения на его высоком челе проступили маленькие кровяные пятнышки, точно комары покусали, и платок покрылся мелким клюквенным узором.

— Не волнуйтесь, — низким голосом успокоила его Дора, раскуривая на слабом ветру дамскую пахитоску. — Ничего страшного не произойдет. Просто кинете в вагонетку и спрячетесь за бугор. Он вас прикроет от осколков. Мы здесь уже не раз кидали. Все элементарно.

— Да, — коротко ответил Покотилов, достал из внутреннего кармана плоскую фляжку и сделал несколько быстрых глотков, закидывая голову, точно воробей, пьющий из лужи. Пахнуло коньяком.

Дора прислушалась к окружающей их тишине и отбросила недокуренную пахитоску:

— Едут.

Она откинула крышку корзины.

Наиболее смелый синиц пролетел на бреющем полете над нутром корзины и — увы! — ничего интересного там для себя не узрел. Всю корзину плотно заполняла крупная стружка, среди которой чернели три чугунные сферы, каждая весом в добрых десять фунтов. Поэтому Покотилову так ломило спину.

Из-за поворота, плавно покачиваясь на рессорах, показалось длинное острорылое авто, ведомое тощим шофером в клетчатой кепке и очках-консервах. Не доезжая до мужчины и женщины, авто остановилось. Шофер покинул свое насиженное место, не торопясь обошел машину и открыл дверцы с обеих сторон.

Несколько секунд никто из авто не появлялся, наконец вылез пожилой почтенный господин в касторовой шляпе — седой, бородатый, с внимательными и печальными библейскими глазами. Вслед за господином, сопя и слегка чертыхаясь на узость дверки, показался Евно Азеф.

Родился в 1869 году в местечке Лысково Гродненской губернии, в многодетной семье портного. С 1874 года семья проживает в Ростове-на-Дону. В 1890 году закончил гимназию. В 1892 году под угрозой ареста за распространение революционной прокламации уехал в Карлсруэ (Германия), где поступил в политехникум. С июня 1893 года - секретный сотрудник Департамента с окладом 50 рублей в месяц, кличка «Раскин». В 1899 году получил диплом инже-нера-электротехника.

С 1903 года руководитель Боевой организации (ВО) партии эсеров, партийная кличка «Иван Николаевич», «Толстый». Женат, воспитывает двоих детей.

Господин в касторовой шляпе бросил шоферу короткую фразу по-английски, тот послушно наклонил голову, сел в машину и отъехал метров на пятьдесят.

— Кто из них бомбист? — тихо вопросил господин. По-русски он говорил правильно, но медленно, с неустранимым южно-местечковым акцентом.

— Мужчина, — ответил Азеф.

Все это время господин внимательно следил за движениями авто. Видно было по всему, что он не отдает инициативу никому, даже в самой малости, все планирует тщательно и на долгий срок.