На траверзе острова Йодолми два снаряда поколебали решимость командира вести бой до логичного конца. Первый из них попал в трубу, в которой проходили все рулевые приводы, отчего управление крейсером из рулевой рубки мгновенно стало невозможным.

Осколки второго снаряда поразили боевую рубку. Командир капитан Руднев был контужен в голову, а стоявшие по обе стороны от него горнист и барабанщик погибли мгновенно. Ординарца ранило в руку, а рулевого старшину в спину, но оба ранений своих не заметили: все стоявшие в рубке были в крови, своей ли, товарищей ли — разобраться в этом аду уже не было никакой возможности.

Почти теряя сознание, Руднев отдал приказ на выход из боя. Выйти из него можно было только двумя способами: спустить боевой флаг и сдаться либо вернуться в порт Чемульпо и там в спокойной обстановке продумать дальнейшие действия.

В 12.15 развернулись обеими машинами, дали задний ход, показав при этом левый борт неприятелю, чем те незамедлительно и воспользовались. Огонь усилился, и «Варяг» тут же получил.весьма серьезную подводную пробоину. Стала заливаться водой третья кочегарка. Вода подобралась к топкам, поступил приказ открыть аварийные клапаны и стравить пар, чтобы избежать неминуемого взрыва. Вездесущий мичман Черниловский-Со-кол командовал подведением пластыря на пробоину с таким умением, точно всю жизнь занимался подведением пластырей.

Один из снарядов, разрушая на своем пути устоявшиеся мирки, прошел через офицерские каюты, пробил палубу и зажег муку в провизионном отделении. Этого ревизор стерпеть не смог, бросил пластырь на надежных людей, взял себе в подмогу старшего боцмана и храбро ринулся спасать урожай. Оттуда оба выбрались полностью в муке, как два клоуна в цирке, и пахнущие свежевыпеченным хлебом.

Огонь японцев стал опасен для иностранных кораблей, и командир «Тэлбота» даже сыграл боевую тревогу, готовясь дать предупредительный выстрел по «Асаме». Но такие меры не потребовались. В 12.45 японцы прекратили огонь.

Неожиданно стало тихо, лишь под тремя палубами как ни в чем не бывало продолжали работать судовые механизмы и винты за кормой все так же ритмично взбивали пену кильватерного следа.

Всего через четверть часа «Варяг» отдал якоря на месте своей прежней спокойной стоянки, но теперь вид его был ужасен. Почти все орудия вышли из строя, обнаружилось еще около десятка мелких подводных пробоин. Руднев приказал осмотреть корабль, потому что часам к четырем ожидалась повторная атака японцев. Иностранные корабли были готовы уйти из бухты, тем не менее все прислали шлюпки с врачами и санитарами. Началась перевязка и эвакуация раненых.

Бесполезная канонерка «Кореец» приплелась и уныло встала рядом. На ней не было ни царапины, ни одного раненого. Капитан «Корейца» прибыл с рапортом, и тут только Руднев осознал, какую глупость он совершил, поддавшись ложному чувству товарищества.

Времена героической фразы «Сам погибай, а товарища выручай!» закончились уже несколько жизней назад. Говорили же молодые офицеры: надо бросить «Корейца» как никчемную ношу, пересадить весь его экипаж на «Варяг» и ночью, в самый высокий прилив, драпать мимо японской эскадры, да не по фарватеру, а по мелким местам и узкостям! Скоростью «Варяг» превосходил всех япошек, штурмана на нем отличные. Можно было увлечь пару крейсеров в погоню, а потом дать им дрозда в чистом поле, где все шансы были у русского крейсера...

Но после драки кулаками не машут, и Руднев, стоя на мостике, заикаясь и подергивая от контузии головой, принимал доклады от офицеров. Он уже и сам понимал, что ловить в порту нечего. Продолжение боя могло стать самой позорной страницей в его послужном списке. Один офицер погиб, трое ранено, тридцать восемь нижних чинов пали смертью храбрых, не успев даже понять, какую храбрость они проявили за час кровавой бойни.

Лишь Черниловский-Сокол, переодевшись в чистое и целое платье, ходил по кораблю гоголем и вписывал свои пожарные подвиги в вахтенный журнал, не преувеличивая, но и не преуменьшая заслуг перед отечеством.

Когда Руднев глухим и сиплым голосом приказал экипажу покинуть корабль, многие заплакали. Ревизор в пылу служебного рвения даже попытался организовать спасение уже однажды спасенной муки, но благословения не получил и тоже заплакал от огорчения.

Первой мыслию Руднева была, конечно же, мысль о взрыве. Тогда «Варяг» будет уничтожен наверняка. В ином случае его смогут поднять и обратить против своего же отечества, чего допускать было нельзя ни в коем случае. Но командир французского «Паскаля» от имени всех коман-диров попросил не взрывать корабль, справедливо опасаясь детонации погребов и последующей опасности для всего порта и судов.

Напрасно старший артиллерист умолял Руднева дать приказ о взрыве: он сделает все так тихо и хорошо, что ни одна крыса у этих лягуш-коедов-французов даже и не пискнет! Руднев, понимая, что теряет управление и может каждую секунду потерять и сознание, тихо проговорил артиллеристу:

— Петр Евдокимович, не мучайте меня... Трюмных механиков ко мне...

Оставшаяся в живых команда покидала крейсер. Взяли с собой только самое необходимое: вахтенные журналы, иконы и личные вещи в малых чемоданах. Офицеры, занятые эвакуацией и подготовкой к затоплению, вообще ничего не успели захватить. Только забежали товарищи в каюту графа Нирода и захватили парадный мундир мичмана — вручить невесте последнюю память. Кольцо с руки мичмана решили не снимать.

На шлюпках по договоренности пошли к французам, англичанам и итальянцам. Американцы извинились, но принимать людей с тонущего крейсера отказались, ибо не получили разрешения от своего морского министра. Тот рассудил по-американски здраво: русские далеко, Аляску у них купили, так что больше толку с них никакого, а с японцами Америке еще жить и жить в мире да согласии.

Старший и трюмный механики вместе с хозяевами отсеков открыли все возможные клапана и кингстоны. Началась реализация известной школьной задачи: имеются трубы А, Б, Ви так далее... Бассейн должен был заполниться часам к шести, не ранее. Все сели в шлюпки и отвалили, истово крестясь на крейсер, как на родного отца, преданного детьми и оставленного умирать в страшных муках. Он уже заметно кренился на левый борт. Плакали все без исключения, некоторые в первый и последний раз в своей суровой мужской жизни...

Капитан Руднев в сопровождении старшего боцмана Харьковского лично обошел все уцелевшие помещения, чтобы убедиться, что никого не забыли. Он вспоминал свой первый обход корабля в качестве командира. Тот же боцман сопровождал его в той гордой инспекции, когда сердце радостно замирало: каким прекрасным кораблем он будет командовать, какие чудные люди у него в подчинении!

Все это осталось в прошлом, чудовищные металлические раны отверзлись по всему корпусу, отовсюду несло запахами войны — горелой краской, смертным потом и кровью. Сил смотреть на все это не оставалось, но смотреть надо было.

Закончив обход, Руднев подошел к штормтрапу, последние ступеньки которого уже глубоко погрузились в нежно-зеленую послеполуденную воду. Двое матросов баграми одерживали командирский катер, сиявший полированным красным деревом и чищеными бронзовыми дельными вещами. Катер во время боя стоял на своем штатном месте по правому борту и остался целехонек.

Руднев спустился по трапу и застыл. Крайняя тиковая ступенька то уходила в воду, то обнажалась. Боцман осторожно тронул капитана за шеврон:

— Владимир Федорович, пора... — и, как маленького упирающегося ребенка, стал теснить к борту катера.

Руднев покорно зашел на катер и только там потерял сознание.

Командор Фрэскотт собственноручно записал в бортовой журнал: «6 часов 10 минут пополудни “Варяг” затонул». Пошел в свою каюту, в одиночестве налил себе стакан шотландского виски (он был патриот Шотландии), выпил залпом и сел писать отчет о произошедшем бое в адмиралтейство.

На Николаевский вокзал прибыл утренний из Москвы. Парочка филеров лениво наблюдала за редким потоком пассажиров. Если бы Евграфий Петрович не отсыпался после бессонной ночи, проведенной на «Арсенале», эта парочка имела бы бледный вид — настолько небрежно и неталантливо они изображали из себя случайных зевак.