Раздался громкий стук в дверь:

— Открывай!

Фредерик вздрогнул, опрокинув чернильницу. Теперь стучали кулаком.

— Именем закона, открывай!

Он отпер дверь и выглянул наружу. Крупный мужчина в форме ночного дозора прошел мимо него в дом.

— Фредерик Кейс?

— Да. Что случилось, констебль?

— Вы предстанете перед судом магистрата. Советую не оказывать сопротивления.

Фредерик посмотрел на его напарников из дозорного патруля.

— По какому обвинению?

— Государственная измена.

И они надели на него наручники.

Голос судьи раздался в богатом своей историей зале суда с красивыми деревянными панелями на стенах.

— Фредерик Кейс, вы утверждаете перед лицом свидетелей, дававших здесь свои показания, что есть власть выше, чем власть Британской короны и Господа нашего?

Все притихли в ожидании ответа: барристеры в белых париках и черных одеяниях, галерка, набитая шумными зрителями. Дело касалось государственной измены и потому слушалось в Суде высшей инстанции, самом знаменитом и старейшем отделении Олд-Бейли в Лондоне.

Фредерик Кейс, стоя у скамьи подсудимых, сказал:

— Если милорд позволит…

— Отвечайте на вопрос. Это ваши слова?

— Да, милорд.

Крики удивления, ругань и бурное возмущение раздались с галерки. Судья постучал молотком. Сдвинув густые брови, он спросил:

— И чья же это власть? Дьявола?

— Не могу сказать, милорд.

Судья наклонился вперед.

— Вы христианин?

— Нет.

— Вы еврей?

Смех с галерки.

— Я не придерживаюсь какого-либо вероисповедания.

— Вы отрицаете все, что сегодня здесь было подтверждено свидетелями? То, что вы подстрекали к государственной измене и богохульничали?

Фредерик Кейс расправил плечи, гордо поднял голову и твердым голосом ответил:

— Мои слова были неправильно истолкованы.

— Вы отказываетесь от них?

— Нет.

— Свидетель показал, что вы употребляли слово «мы». Кто эти «мы»?

— Не могу сказать.

— То есть вы не хотите сказать?

Воцарилась тишина.

— Да.

Судья выпрямился и, надев головной убор из черной ткани поверх белого парика, бесстрастным тоном произнес:

— Безбожник, ставящий себя выше Господа и короля. Хочет ли заключенный что-нибудь сказать, до того как я оглашу приговор?

Раздался шепот:

— Я невиновен.

— Мистер Кейс, вы признаны виновным в государственной измене, за что выносится единственный приговор — смерть. Вас доставят в Ньюгейтскую тюрьму, где вы будете казнены через повешение. Я сомневаюсь, что вы как человек, признавший себя атеистом, можете получить отпущение грехов вашей бессмертной душе, тем не менее мой долг после объявления приговора — напутствовать вас этими последними словами: «Да смилостивится Господь над вашей душой».

— Это просто ужасно, — заявил Джереми Лэмб слуге, разглядывая в зеркало свой свежевыбритый подбородок, — когда мужчине приходится носить один и тот же галстук два дня подряд.

— Вы как никогда правы, сэр, — ответил слуга, всегда соглашавшийся со своим хозяином; даже если бы Лэмб сказал, что белое — это черное, Каммингс согласился бы с ним, потому что не хотел потерять работу.

Лэмб сделал шаг назад, чтобы рассмотреть свое отражение в зеркале: начищенные ботфорты, темные панталоны, синий мундир и жилет цвета буйволовой кожи. Джереми удовлетворенно кивнул. В возрасте тридцати шести лет Лэмб был беспокойным привередливым человеком, который мог часами подбирать себе одежду и обычно пользовался услугами трех парикмахеров: один подравнивал бачки, другой — челку, а третий — затылок. И только сегодняшним ужасным утром ему пришлось обойтись одним Каммингсом.

— Одежда — самое главное для мужчины, Каммингс, никогда не забывай об этом, — сказал он, отойдя от зеркала, чтобы обдумать планы на день, которые при нынешних условиях как таковые отсутствовали. Правда, прошел слух о том, что скоро доставят нового заключенного. Для разнообразия было бы неплохо.

Не успел Джереми приступить к завтраку, состоявшему из хлеба с элем, как новичка, про которого столько толковали, подвели к зарешеченной двери. Это сразу же привлекло внимание всех сокамерников, как, впрочем, любое происшествие, поэтому несколько минут Джереми удалось поесть в относительном покое (другие всегда клянчили у него объедки, но если бы он стал делиться с ними всеми, то что осталось бы ему?). После того как мужчину осмотрели, оценили и решили проигнорировать его или обокрасть, в камере снова воцарился оглушительный гул, мешавший Джереми сосредоточиться на поглощении завтрака.

Он внимательно изучал новоприбывшего.

Совсем не похож на преступника. На самом деле Джереми увидел в нем такого же джентльмена, как он сам, потому как на мужчине был однобортный сюртук с длинными полами, надетый поверх полосатого жилета, и традиционные белые бриджи. Он был похож на состоятельного человека, вышедшего на прогулку, а не на какого-то ублюдка, брошенного в Ньюгейтскую тюрьму, представлявшую собой ад на земле. Джереми заинтересовался еще больше, когда узнал пошив одежды, — мастером был портной с Бонд-стрит, к которому он сам частенько захаживал и который был одарен умением сочетать текстуры, направление переплетения нитей и основу ткани. Джереми размышлял, за что этот бедняга сюда угодил. Растрата имущества, скорее всего. Он не был похож на простого вора или должника. Возможно, его доставили сюда для дальнейшей отправки в Австралию, как и многих других, большинство из которых заявляли, что лучше бы их повесили прямо здесь. Теперь, когда американские колонии вышли из состава Британии, Англии понадобилось новое место для избавления от нежелательных лиц. Для этих целей и была выбрана Австралия, но плавание туда было настолько долгим и опасным, что многие умирали в пути.

Новичок оказался буйным, отбивался от тюремщиков, утверждая, что невиновен, словно кто-нибудь стал бы его слушать. И когда дверь захлопнулась и в замке провернулся ключ, мужчина схватился руками за прутья решетки и продолжал кричать о своей невиновности.

Спустя некоторое время он обернулся и посмотрел на кошмар, в котором очутился. По его лицу было видно, что он шокирован. Сам Джереми, двумя неделями ранее впервые в жизни попавший в тюрьму, наверное, выглядел точно так же. Ужасный шум, гвалт, крики, зловоние буквально сшибали с ног, и сразу привыкнуть к этому было невозможно.

Еще Джереми обратил внимание на то, что у нового постояльца их камеры на ногах отсутствовали тяжелые кандалы, которые были у большинства остальных заключенных и надежно крепили их к цепям, проходившим по полу и стенам. Арестант мог заплатить, чтобы ему надели кандалы поменьше — это называли облегчением оков, или вообще их сняли, конечно, если у него хватало денег. Значит, у новичка деньги были, отметил Джереми, так же как у него: его отец неохотно, но все же заплатил, чтобы сына освободили от обязанности носить кандалы.

Джереми наблюдал за тем, как новенький беспокойно ходил из угла в угол, бил кулаком по ладони и что-то бормотал себе под нос. Он споткнулся о вытянутые ноги заключенного, привалившегося к стене.

— Извините, — тихо сказал он. Но тот не пошевелился, и новичок заметил, что мужчина был необычно бледен. Он потряс его за плечо, и заключенный упал набок. — Тут мертвец! — закричал он, бросившись к решетке.

— Не напрягайте свои голосовые связки, — сказал Джереми, поднявшись и протянув руку. — Они придут и заберут его через день или два. Джереми Лэмб, к вашим услугам.

Новенький уставился на вытянутую руку, словно никогда раньше такого не видел. Потом протянул свою и твердым уверенным голосом представился во время рукопожатия:

— Фредерик Кейс.

— Вы можете присоединиться ко мне, поскольку я вижу в вас джентльмена.

Кейс уселся на солому, буравя взглядом зарешеченную дверь, словно ожидая, что она распахнется, войдет тюремщик и выпустит его на волю.