Она покачала головой.

— Это был не страх. Я не могла пошевелиться не из-за паники. Я обдумывала произошедшее снова и снова, пытаясь понять почему, подобрать слова. Гленн, то, что случилось со мной на вершине Джебель Мара, было просто чудесным. Почти как… религиозный опыт. Есть ли в этом смысл?

Он посмотрел на нее: ее волосы, словно темно-коричневые флаги, разметались на ветру. «Она была здесь как дома», — подумал он. Пустыня подчеркивала ее неземную красоту. Он знал, какие цвета будет использовать, рисуя ее портрет: титаново-белый для ее кожи, полуночно-черный для волос, темную охру для тени на ее шее. Коричневые мягкие глаза он напишет жженой умброй, а губы красно-алым.

— Я была переполнена таким благоговейным трепетом, — продолжала она, — и радостью, которые никогда не испытывала раньше. Гленн, я никогда не ходила в церковь. Я не знала, что такое момент духовности. Но именно это я почувствовала на самом верху Джебель Мара в лучах заходившего солнца, и в тот же момент поняла, что, должно быть, так Бог является нам.

— У тебя был переизбыток чувств начинающего скалолаза, — объяснил он, сильно удивившись ее неожиданному признанию.

Было еще что-то личное, но у нее не было слов выразить это. И теперь ее мучили вопросы, словно ослепительный закат на Джебель Мара открыл запертую дверцу в ее душе и выпустил их на волю. Зачем мы здесь? Какая у нас цель? Куда мы идем? Эти вопросы люди должны задавать на молебне в церкви, которыми ее любимые египтяне терзались давным-давно и на которые Нефертити в безмятежном спокойствии, возможно, знала ответы. Однако Кэндис, не имея опыта в делах духовных, не знала, с чего начать.

— Это не все. — Она отвернулась, посмотрев через лобовое стекло на глинобитные постройки, приютившиеся на обочине шоссе, на веревки с развешанным бельем, на детей, возившихся в пыли. — Возможно, это прозвучит как бред, — сказала она. — Но когда я застыла на склоне, после того как ты велел мне не бороться с горой…

Он ждал. Дети помахали им, когда «понтиак» проезжал мимо.

— Я застыла, прислонилась к горе, и потом у меня появились силы и смелость, чтобы карабкаться дальше.

— Я помню.

— Гленн, мне показалось, что я почувствовала чье-то присутствие внутри себя.

Он кивнул. Он ощутил то же самое во время падения и короткого видения Свечения. Загадочное существо, стоявшее рядом с ним и говорившее, что все будет хорошо. Он никому об этом не рассказывал.

Она замолчала, потому что ей нужно было обдумать то, что она только что поведала ему. И Гленн, взяв ее за руку и крепко сжав, дал ей знать, что все понял.

Пустыня сменилась покрытой зеленью сельской местностью, с садами, цитрусовыми рощами, полями и большими зарослями кипарисов. В горах они мчались через леса и вдыхали бодрящий свежий воздух. К тому времени как они спустились в береговую равнину, солнце заходило прямо перед ними.

Латакия была красивым портовым городом с великолепными общественными парками, пышными рощами пальмовых деревьев и олеандров. «Понтиак» влился в поток транспорта на бульваре вдоль берега моря, и, проезжая мимо гавани, они увидели огромные танкеры, стоявшие на якоре поодаль, катера и другие суда, покачивавшиеся на волнах, заходившие на ночную стоянку или чтобы высадить людей с паромов и других пассажирских кораблей. Среди складов и гигантских зерновых элеваторов находились здания, где размещались таможня, служба охраны и туристическое информационное бюро — места, посещения которых Гленн и Кэндис очень хотели избежать. Информационные знаки направляли пассажиров, отплывавших на Кипр, в Бейрут, Александрию и на западное Средиземноморье, на посадку у северного причала, поэтому Гленн сказал, что начнет свои поиски в южной части гавани.

Он выбрал отель «Меридиан», потому что в нем было полно иностранных туристов и никто не стал бы обращать внимание на американку, проводящую время за коктейлем у бара. Она хотела пойти с ним, но Гленн сказал, что лучше справится в одиночку, так как надо будет потратить много денег и задавать осторожные вопросы.

— Я не знаю, сколько времени это займет. Если меня не будет слишком долго, сними номер на ночь. Я найду тебя.

— Гленн, — сказала она, взяв его за руку. Тревога в ее глазах говорила без слов.

— Со мной все будет в порядке, — успокоил он и ушел.

К ее облегчению и удивлению, он вернулся через час.

— Хорошие новости. Я нашел капитана, который согласился взять нас на борт. Порт приписки его корабля — Саутгемптон. Капитан сказал, что там поможет нам сойти на берег. Он заверил меня в том, что много не болтает и уже возил пассажиров на таких условиях.

— Условиях? — повторила Кэндис.

— Он понимает, что по личным причинам мы не хотим проходить таможню и связываться с иммиграционной службой. На корабль садимся вечером, как стемнеет. Это большое грузовое судно, но на нем лишь одна каюта для тех, кто не входит в экипаж. — Он замялся.

— В чем дело?

— Мне пришлось выдумать историю про нас. Хотя капитан Ставрос и сказал, что все понимает насчет осторожности и того, что у людей могут быть свои мотивы, по которым они не желают возиться с оформлением документов, тратить время на получение виз и тому подобное, он похож на очень и общительного человека. Он признался, что будет рад, если мы составим ему компанию на время плавания. Я заплатил ему кучу денег, чтобы он не задавал вопросов, но, боюсь, он не сможет устоять перед соблазном. Поэтому, чтобы сразу удовлетворить его любопытство, я сказал ему…

— Что сказал ему? — спросила Кэндис.

— Ну, — Гленн покраснел. — Я сказал ему, что у нас свадебное путешествие.

— Добро пожаловать, проходите! — прогремел басом капитан Ставрос, поприветствовав их крепким рукопожатием. Он оказался высоким мужчиной в фуражке, низко надвинутой на копну густых черных волос, и с огромной черной бородой, достававшей до отполированных латунных пуговиц его флотского кителя. Хотя «Афина» была старой и проржавевшей, сам Ставрос, похоже, находился в отличной форме, как и двое его вторых помощников, тоже греков, в чистых белых униформах.

Уже было довольно поздно. Один из членов экипажа «Афины» встретил их в укромном месте на верфи и провел на корабль, который был в длину чуть меньше половины футбольного поля и обслуживался судовой командой из бирманцев. Маршрут «Афины», как экспансивно объяснил им Ставрос, пролегал из Сирии, где на борт поднимали инжир, финики и оливки. Отсюда шли в Грецию за другой партией оливок, потом в Италию опять за оливками, в Испанию за вином и в Саутгемптон, в порту которого корабль разгружали. В обратный путь он забирал шелк, английское печенье и зонтики.

— Что за путешественники! — громко сказал капитан Ставрос, жестом приказав палубному матросу взять у гостей рюкзаки и дорожную сумку. Он был бирманцем, как и остальная команда, и носил длинный саронг до лодыжек. — Когда ваш друг сказал мне, что вы странники, колесящие по всему миру, я сначала подумал про двух молодых людей, потому что обычно у меня такие пассажиры. А потом он сказал «женщина», — маленькие черные глазки подмигнули Кэндис. — И я решил, что вы два хичхайкера, они у нас тоже иногда бывают. Но чтобы женатая пара! Да к тому же молодожены! — Он опять подмигнул, и золотой резец сверкнул среди его зубов. — Пожалуй, мы больше не будем вас беспокоить и оставим одних. — Он щелкнул пальцами и появился стюард в белой униформе. — Он проводит вас до каюты, и, если вам что-либо понадобится, можете обращаться к нему.

Каюта оказалась скромной и тесной, но чистой. В ней стояла одна узкая кровать и диван, на котором можно было спать. Между ними находились небольшой комод, письменный стол и стул. Иллюминатор был закрыт на ржавую задвижку.

— Что ж, дорогая, — сказал Гленн, когда стюард закрыл за собой дверь, — похоже, мы нашли свой номер для новобрачных.

Кэндис засмеялась и потом замолчала. С закрытой дверью каюта выглядела очень маленькой.