Джованни с трудом выбрался из кресла, шатаясь вышел на огромный задний двор и устремил взор к небу. Солнце, теплое и ласковое, по-прежнему сверкало, каждое утро вставало и каждый вечер уходило за горизонт, будто ничего не случилось. Почему не остановилось время — ведь сам он уже труп? Почему его не похоронили вместе с ней?

Он перестал бриться, забывал принимать душ. Мочился в кадки с растениями. Рядом с постелью у него всегда стояла бутылка виски, и он принимался за нее, как только глаз касались святотатственные лучи солнца.

Он перестал выходить на улицу. Целыми днями ковылял по дому в своей грязной, провонявшей пижаме, накинув на плечи одеяло. Слуги, завидя его, убегали, словно он зомби. Над унитазом он соорудил алтарь — Мадонна, крест, освященные свечи, которые Изабель расставила по всему дому, — и, стоя на коленях на холодном полу ванной комнаты, упираясь локтями в закрытый стульчак, часами молился в бледном свете свечей, по лицу, ставшему серым, бежали слезы.

Не в силах сам покончить счеты с жизнью, он молил Спасителя призвать его к себе, избавить от этого безумия.

Однажды мучительный туман, в котором жил Джованни, рассеялся, и он увидел Ангелину Серио. Кресло, в котором она сидела, скрипело под тяжестью ее тела.

— Итак, — она хитро улыбнулась, — кажется, все в порядке. Ведьма наконец согласилась.

Через ощущение боли и страдания пробилось недоверие к сестре. Она казалась слишком счастливой и потому опасной.

— Все уже сделано. За солидную сумму она подписывает документы. — Ангелина помахала у него перед носом какой-то бумагой. Слова сестры с трудом доходили до сознания Джованни.

— Я... я не понимаю.

— А тебе и не надо понимать. Подпиши вот это, и все. — Она сунула ему под нос ручку. — Все готово. Не ломай себе голову.

Он взялся было за ручку и бумагу, но остановился.

— Что же это все-таки?

— Да не волнуйся ты, только подпиши. Вот здесь. — Она ткнула в бумагу толстым пальцем, унизанным бриллиантами.

Он взглянул на сестру. Чего она от него добивается? Даже в своем пропитанном виски горе он интуитивно чувствовал, что должен это понять. Окинув взглядом свою неприбранную спальню, он заметил стоящего в углу свояка Бруно. Тот улыбнулся.

— Что это? — снова спросил Джованни.

— А-а-а... — Ангелина выругалась, хлопнув себя ладонью по лбу. — Договор. Я составила его ради тебя. Ты не способен заботиться о собственных делах.

— Какой еще договор?

— Между тобой и этой свиньей Марией Мендес.

— Кем-кем?

— Твоей тещей! — Она расхохоталась, таким забавным показалось ей все происходящее.

В смятенном мозгу Джованни вспыхнула тревога.

— Договор?

Толстуха шумно вздохнула и взгромоздилась на край кровати Джованни.

— Брат, — сказала она, — пока ты пребывал в скорби, я заботилась о твоих интересах. Уговорила Марию Мендес за сто тысяч крузейро отказаться от притязаний на состояние Джемелли и получить права на ребенка.

— Ребенка?

Ангелина нахмурилась.

— Ну да! На ребенка! — Она пыталась втолковать Джованни эту простую истину, будто несмышленышу. — На маленькую девочку. Все заботы о ней Мендес возьмет на себя. Возможно, придется назначить месячное содержание, потому что старая проститутка...

— Какая маленькая девочка?

Ангелина в изумлении уставилась на него.

— Ты что, забыл? У тебя есть дочь.

На Джованни снова нахлынули страшные воспоминания. Родильная палата, чернокожая сестра, красное сморщенное существо, Изабель, упавшая ему на грудь: «Джио, больно, больно». Весь этот кошмар вернулся к нему, молотом ударил по сердцу. Дыхание перехватило, и он зарыдал.

— Джованни, — мягко сказала Ангелина, — Джованни, успокойся.

— Где она? — Голос Джованни звучал глухо.

Ангелина, помедлив, ответила:

— Мы похоронили ее на кладбище Святой Терезы. Ты там был.

Он тряхнул головой, тыльной стороной руки вытер слезы.

— Я спрашиваю о девочке. Эта девочка — моя дочь. — Джованни произнес это каким-то скрипучим голосом.

На те деньги, что дала ей Изабель за одиннадцать месяцев своего замужества, Мария Мендес построила претенциозный, нелепого вида дом на окраине поселка. Затем и богатство, чтобы выставлять его напоказ перед дружками.

Остановившись перед выкрашенным в ярко-зеленый цвет домом, Джованни услышал плач ребенка и вопль Марии Мендес:

— Бог мой! Заткнись! Заткнись хоть на минуту!

На стук она появилась в дверях с бутылкой пива в руке. Из распахнутого халата виднелось дряблое тело, прикрытое полотняным бельем.

— Вот уж не ожидала, — удивилась она. — Мне говорили, будто ты чокнулся.

Джованни был тщательно выбрит, костюм на нем — безукоризненно отутюжен.

— Где ребенок?

— Не твое дело. Я подписала договор.

В доме был беспорядок, пахло конюшней. Где-то рядом заходился плачем ребенок.

— Заткнись, — крикнула Мария Мендес. — Ради Бога, дай хоть минуту покоя!

Джованни приблизился к ней.

— Вот! — Сверля Марию Мендес холодным взглядом, он протянул ей порванную пополам бумагу.

— Но ведь мы договорились. Хочешь ограбить меня? — Она смерила его взглядом. — Что тебе нужно?

— Мой ребенок. Моя дочь.

Мгновенно сообразив, как лучше использовать ситуацию, она изобразила праведный гнев.

— Твоя дочь! Наконец-то ты вспомнил о бедной сиротке! Через полгода.

— Полгода? — удивился Джованни.

— Ты приходишь через полгода и требуешь мою внучку. Все, что осталось от моей любимой Изабель. — Она притворилась, что плачет.

Из соседней комнаты вышел высокий чернокожий мужчина в одних подштанниках.

— Перестань орать! И ребенка уйми! Не дом, а бедлам! Тут и рехнуться недолго!

— Сам заткнись, черный ублюдок! — Мария Мендес резко повернулась. — Это мой дом, захочу и буду орать.

— Когда-нибудь я размозжу тебе голову! — пригрозил чернокожий.

— Смотри, как бы я тебе глотку не перерезала! — просипела Мария Мендес, схватив нож со стола.

Джованни спустился в маленькую прихожую, пошел на звук плача и вскоре очутился в душной комнате, оклеенной желтыми обоями, где ничего не было, кроме двуспальной кровати. На голом матраце, без простыней, лежал запеленутый младенец. При появлении Джованни девчушка еще громче заплакала и замахала сжатыми кулачками, словно сердясь на него.

Неожиданно появилась Мария Мендес и, обдав его запахом пива, сказала тоном заботливой бабушки:

— Все плачет и плачет. Поспит часок-другой и опять плачет, кричит. И так все время. С того самого дня, как я взяла ее домой. С ума сойти можно.

— Может, она голодная?

— Думаешь, я не кормлю ее? — возмутилась Мария Мендес. — Она даже не перестает плакать и все выплевывает прямо на меня. То же самое мне сказали сестры в больнице, когда я за ней пришла. Они говорили, что девочка ненормальная.

— С ней все в порядке, — произнес Джованни слышанные где-то слова.

Мария Мендес медленно покачала головой.

— Нет, с ребенком что-то неладно.

Не слушая ее, Джованни взял ребенка и направился к двери.

— Ты куда? — загородила ему дорогу Мария Мендес.

— Домой.

— Эта крошка — единственное, что осталось от моей доченьки. Моей дорогой Изабель. А ты хочешь отнять ее у меня?

Джованни в упор посмотрел на нее.

— Сколько?

— Семь тысяч крузейро, — выпалила Мария Мендес.

— Ладно.

— В месяц!

— Да, да, — сердито ответил он. — Вы их получите. — Он попытался обойти ее. Женщина игриво прижалась к нему толстым животом и выдохнула:

— Зачем тосковать в одиночестве? Столько женщин! Двоюродные сестры Изабель, например. Еще красивее, чем она. Любую могу для тебя заполучить. Что скажешь?

Джованни в ужасе отпрянул и заспешил прочь из дома. Она шла за ним и кричала:

— А как насчет меня, коротышка? У тебя была копия. Почему бы не попробовать оригинал? — Полы ее халата развевались на ходу. — Как ты думаешь, кто научил Изабель всем ее штучкам? Я покажу тебе то, что она не умела! — Она расхохоталась точь-в-точь как Изабель. Холодок пробежал по искалеченному телу Джованни. — Ты ничуть не лучше меня, маленький старый уродец. Я знаю, зачем тебе нужен этот ребенок.