— Черт! Черт! Черт! — Ванда в сердцах швырнула карандаш на предмет ее гордости — туалетный столик. В Понтшартен-Тауэрз был привратник; за десять тысяч в год он должен был звонить по телефону и предупреждать о посетителях, чтобы они не стучали в каждую дверь, слоняясь по коридорам. Поднявшись с кресла, Ванда снова посмотрела в зеркало и стала вытирать салфеткой под левым глазом.

Опять звонок в дверь.

— Черт! — Теперь Ванда разозлилась не на шутку. Стерпел бы такое Пикассо, будь он на ее месте? — Ладно, ладно. Иду!

Еще эти Карверсы, Стейнеры, Дуплессы. Они должны привести с собой очаровательного молодого человека, оформляющего их домик на озере в Ковингтоне. Того самого, на которого Ванда — Джанин это видела — смотрела голодными глазами, когда гостила у них в прошлое воскресенье. Нью-орлеанцы всегда хороши. Не без недостатков, конечно, зато к развращенности вполне терпимы. А теперь еще звонок в дверь. Боже мой! Кто звонит в дверь? И этот кто-то за это поплатится. Тут Ванда похолодела. А вдруг это Дуплессы? Не перепутала ли Джанин время? Может быть, тот неотразимый молодой архитектор стоит здесь, за дверью, а она еще не успела наложить макияж! Господи! Который час? Начало пятого. Неужели она приглашала Джанин к пяти или началу шестого? Конечно...

— Ванда! — услышала она голос за дверью. — Ванда!

Через мгновение она узнала его и со вздохом спросила:

— Сальваторе! Это ты, Сальваторе?

Когда-то, еще будучи замужем за Чарли, она провела лето в Риме и брала с собой любовника-итальянца Сэла Сальваторе, чтобы он был под рукой, как она шутила. Совсем еще юный, высокомерный, он говорил с акцентом, но она принимала его итальянский за настоящий и провела без хлопот то лето, когда была на пятнадцать лет моложе. С тех пор второсортного музыканта с Бурбон-стрит окружал ореол романтичности, даже экзотики. Ванда взялась за ручку, но не открывала.

— Сальваторе?

— Ванда! Открой! Ради Бога! Нам надо поговорить.

— Ох, любовничек, ты не вовремя.

— Ты ничего не знаешь, — упрашивал Сэл.

— Я жду гостей, дорогой.

— Открой, это очень важно.

Она посмотрела в глазок и вскрикнула. Вода стекала с Сэла прямо на ковер, и уже образовалась лужа.

— Тебя что, в реку бросили?

— С каких это пор у тебя мозги отшибло? — Он мрачно посмотрел на нее и прошел внутрь. Она побежала за ним.

— Куда ты? Весь ковер залил водой. И чего тебе в такую погоду не сидится дома!

Он повернулся к ней.

— Ванда, я попал в беду.

Она помолчала, потом нервно рассмеялась.

— Только не говори, что проигрался, дорогой.

— Ванда!

— Пойдем в спальню, милый.

Она уже была там.

— По-моему, ты в прошлый раз оставил что-то из одежды. Знаешь, я не успела наложить макияж.

Сэл последовал за ней, на ходу стягивая плащ.

— Через минуту ты должен уйти. Я даже не подвела глаза. — Она смотрела, как он раздевается, то и дело поглядывая в зеркало. — Ты нагрянул так неожиданно. И очень некстати. Я жду друзей, они приехали на парад «Марди Грас». Меньше чем через час будут здесь. К тому времени ты должен уйти.

Сэл снял тяжелые от влаги трусы и теперь стоял голый, держа в руках одежду и беспомощно озираясь.

— Давай сюда, — сказала она с нотками раздражения в голосе. — Боже мой, Сальваторе, все насквозь мокрое.

Она отнесла его одежду в маленькую ванную. Когда вернулась, Сэл сидел на кровати и курил сигарету. Она в упор посмотрела на него, принесла сухое полотенце, джинсы и теплую рубашку, которые он когда-то у нее оставил, и бросила на кровать.

— Одевайся и уходи, любовничек! — сказала она, усевшись на стул перед зеркалом и принимаясь за макияж — дело всей ее жизни.

Но он и не думал ни одеваться, ни уходить и глубже затянулся, устремив взгляд в пространство.

— Сальваторе... — Она посмотрела на его отражение в зеркале, и карандаш для глаз застыл в руке. Она глубоко вздохнула, продолжая заниматься своим делом. — Послушай, любовничек, может, поговорим в другой раз...

— Нет.

— Мне надо привести в порядок лицо.

— В другой раз нельзя.

— И одеться...

— Нам надо поговорить...

— ...придут гости.

— Только сейчас, Ванда.

— Не глупи. С минуту на минуту ко мне придут.

Вдруг она заметила, что он плачет. Сидит голый на краешке кровати и тихо плачет. «Боже мой, — подумала она, — мужчины — как дети». Так говорила ее подруга Джанет в Чикаго. Мужчины — это маленькие дети. Или большие подлецы. Джанет из Чикаго нажила состояние с одним большим подлецом. Ванда подошла к Сэлу, обняла его, прижала к себе. Он распахнул кимоно, прижался лицом к ее мягкой пышной груди и плакал.

— Любовничек, ну что случилось? — ласково спросила Ванда, стараясь успокоить его.

Он еще крепче прижался к ней, покачал головой, тихо всхлипывая. Ванда погладила его по темным влажным волосам и бросила взгляд на часы.

— Не паникуй, любовничек, расскажи все своей Ванде. И побыстрее.

Сэл поднял на нее глаза полные слез, которые стекали по его небритым щекам.

— Ванда, у меня серьезные неприятности.

Пушистым голубым полотенцем она нежно вытирала его плечи и грудь. Ей нравилось его тело. Не нравились только мозги. Их явно ему не хватало.

— Не так уж все плохо. Ты преувеличиваешь.

Сэл отобрал у нее полотенце и взял ее руки в свои.

— Плохо.

— Рассказывай, Сальваторе.

Он пристально посмотрел ей в глаза:

— Ванда, мне нужны деньги.

Она не переменила выражения лица, даже глазом не моргнула. Она сама доброта и участие, но внутри что-то оборвалось, что-то давило на грудь.

— Мне нужны деньги. Много денег, Ванда.

Она провела по лицу кончиками пальцев и улыбнулась. Потом отошла к окну, раздвинула шторы, выглянула в огромное, во всю стену окно и принялась рассматривать городской пейзаж. Отсюда, с двадцать седьмого этажа, Нью-Орлеан казался городом Старого Света, аккуратно разделенный на кварталы, округа, жилые массивы. Черное и белое. Старое и новое, бедное и богатое. Кэнал-стрит, Вье-Каре, Гарден-Дистрикт. Дождь на какое-то время почти прекратился, и остаток дня был холодным и серым, как обычно в Нью-Орлеане зимой.

У Джанет была присказка на каждый случай жизни, и этот не был исключением. В конечном итоге, говорила ей Джанет, все без исключения красавцы клянчат деньги. Но от этого Ванде легче не стало. Сейчас ей важнее всего заняться своим лицом. Она повернулась и посмотрела на Сэла, широко и ласково улыбаясь.

— У меня нет денег, любовничек.

Сэл молчал, глядя на нее. Наконец сказал:

— Ванда, это очень серьезно.

— Я не могу дать тебе то, чего у меня нет.

— Послушай, это вопрос жизни и смерти.

— Сальваторе, ты же знаешь, что в прошлом году я проигралась на бирже. У меня нет ни гроша. Я же тебе говорила.

Сэл, теребя покрывало, вздохнул:

— Ванда, ты просто не знаешь, как мне нужны деньги...

Ванда смотрела на Сэла, сидящего на ее стеганом покрывале, стряхивающего пепел с ее сигареты, и вдруг заметила, какого он маленького роста. Не исключено, впрочем, что она замечала это и раньше. Она скользнула взглядом по его смуглому волосатому телу, и тошнота подступила к горлу. Какой-то он бесформенный. На талии уже наметилось то, что Джанет называла «поясом интеллекта». Маленький, необразованный, ничтожный. Он просил у нее денег только потому, что спал с ней. Она презирала Сэла и ненавидела себя. До сих пор ей удавалось избегать вот таких дешевых драматических сцен. Сама мысль о них ее ужасала. Будь ей за пятьдесят, дело другое. Но ей нет еще сорока пяти, а перед ней этот жалкий, всхлипывающий донжуанчик! Еще одна иллюзия молодости развеяна.

Ванда быстро завязала пояс на кимоно, затянув покрепче, отвернулась и покачала головой:

— У меня нет денег, совсем ничего нет. — Она решительно направилась к туалетному столику, предмету своей гордости, села, вооружилась карандашом для глаз. — Тебе придется уйти, Сальваторе. Ко мне действительно сейчас придут.