Он резко вскинул голову:

— Ты сама это сделала?

Калли безмятежно кивнула:

— О да. Правда, почти все взято из нашей кладовой. Но зелень…

— Тебе было приказано отдыхать! Как твоя нога?

Она одарила его сияющей улыбкой. Какие ямочки у нее на щеках!

— Гораздо лучше, спасибо, что поинтересовался. И я не покидала дома. Мистер Баттон отважно атаковал подвал ради меня. Зелень я собирала позавчера. Лежала в воде в кладовой и потому не завяла.

Он удивленно моргнул.

— Мы едим твою натуру? Те сорняки, что ты рисуешь?

Она рассмеялась.

— Пожалуйста, не волнуйся! Я соберу еще, когда мне станет лучше.

Рен осторожно положил в рот листочек. Отдает лимоном и чем-то острым… но вкус весьма приятный.

— Это щавель, — пояснила Калли. — Когда у нас будут слуги, я прикажу посадить его в огороде. Если тебе понравится, конечно.

Она хотела нанять садовника. Развести огород.

И осознание этого было для Рена все равно, что удар в живот. Он сидит за столом вместе с женой. Обсуждает слуг, сады и… будущее.

Он задышал чаще.

Будущее — это то, о чем он не смел думать раньше. Не смел с той минуты, как проснулся в темной комнате, в незнакомом месте и понял, что пропал. Будущее… от такой тяжести перехватывало горло, сердце колотилось, посылая по спине молнии шокирующих ощущений. Будущее означало все, во что он потерял веру. Надежду. Любовь.

Рискованно подвешивать подобные приманки перед носом умирающего.

Ему хотелось сбежать. Выть на луну. Хотелось… хотелось жить.

Он оттолкнулся от стола и встал:

— Что ты замыслила, Каллиопа?

Она опустила глаза в тарелку.

— Я подумала… что ты захочешь назвать меня Калли… снова, — тихо, нерешительно пробормотала она. С надеждой.

Он этого не вынесет. Не может позволить ей надеяться. Не может позволить себе надеяться.

— Я… я говорил тебе, что умираю. Ты это знаешь.

Она подняла на него зеленовато-карие глаза.

— Я только знаю, что ты в это веришь. И знаю, почему, но не уверена, прав ли ты.

Он отпрянул от нее.

— Считаешь это моей безумной фантазией? Решила, что я сочинил сказочку, чтобы позабавиться?

— Нет. Думаю, какой-то идиот-доктор заверил, что ты доживаешь последние дни. Этот идиот не оставил тебе будущего. И этот идиот решил, что ему известны все ответы, и предсказал твою кончину.

Рен повелительно вытянул руку:

— Прекрати! Ты понятия не имеешь, о чем говоришь! Меня избили, переломали кости, пронзили грудь и бросили, приняв за мертвого. И по-твоему, человек способен просто так возродиться из мертвых и стать тем, кем был раньше?

— Нет. Но уверена, что человек, встав с постели, способен начать новую жизнь. Способен стать другим. Тем, кем стал теперь.

Калли привычно вздернула подбородок.

— Когда-то, очень давно, мой отец свалился с большой высоты. Конечно, он не должен был бродить по балкону театра «Глобус», но хотел изучить сцену с точки зрения Джульетты. Он поскользнулся и перевалился через перила. Все думали, что ему не выжить. Доктор заверил, что он больше никогда не будет ходить. Мама ухаживала за ним, я ухаживала за ним, хотя была тогда ребенком. В плохую погоду у него до сих пор ноют кости, он любит лежать в постели и курить опиум, но ходит и танцует, а иногда разыгрывает Отелло, с мамой в роли Дездемоны. Вот, что я думаю о докторах и их зловещих предсказаниях.

Рен сжал спинку стула с такой силой, что побелели костяшки.

— Смертный приговор не может быть отменен просто потому, что тебе так хочется.

Калли пристально на него посмотрела.

— Иногда может быть отменен, если ты не захочешь умирать.

— Глупости! — воскликнул он. — Конечно, я не хочу умирать!

— Неужели? — язвительно осведомилась она. — Но у меня почти нет доказательств того, что ты хочешь жить.

Он смотрел на жену, потрясенный ее жестокостью, ее безразличием… разве она не понимает, что он все бы отдал за то, чтобы остаться с ней, стареть в ее объятиях, умереть в преклонном возрасте, согбенным и морщинистым, и, если повезет, до конца дней оставаться ее мужем.

Он с ревом отшвырнул стул и выбежал из комнаты. Внутри все переворачивалось, голова горела. Взбежав по лестнице, Рен устремился к своей комнате, но у дверей остановился, потрясенный новым открытием. Он взлетел по ступенькам. Чуть больше недели назад он поднимался осторожно, хромая, и с передышками.

За последнюю неделю он прошел много миль, провел в седле много часов и ночь за ночью любил прекрасную женщину.

Спина… да, она болела после целого дня, проведенного в седле. И плечо сильно ныло, но он мог им двигать с того дня, когда подхватил падавшую с подоконника Каллиопу. Каким-то образом в тот день старый шрам, стянувший кожу, немного разошелся или даже разорвался. Хотя крови не было. Болело, и сильно, но его надолго отвлекли сладость ее тела и нежный голос! Он постоянно думал только о ней, как курильщик опия о своей трубке.

Что она сделала с ним?

Но разве в ней одной дело? Рен скрывался в этом доме несколько лет, пил, предавался мрачным мыслям и ждал смерти. Да любой мужчина чувствовал бы себя скверно после такого длительного затворничества.

Мысль была странной, но возможно, последние несколько лет, в течение которых он, по своему мнению, умирал, на самом деле постепенно исцелялся?

Смерть была неизбежна, так сказал врач. И все же разве смерть каждого человека не является неизбежностью? Ведь Рен, несмотря на прогнозы, до сих пор жив.

Может быть так, что он выздоравливает?

Может быть так, что ему суждена не столь короткая жизнь? Может эта жизнь пройти рядом с Каллиопой?

Неразборчиво зарычав, он распахнул дверь спальни и уже через минуту повернулся и сбежал вниз.

Каллиопа тихо сидела у стола. Лицо печальное, глаза опущены — разочарованная богиня соблазна. Заслышав шаги, она удивленно уставилась на мужа.

Тот молча выбросил руки вперед, и по столу раскатился дождь жемчужин, попадая в тарелки с едой, проливаясь на ее закрытые розовым шелком колени. Калли ахнула. Поймала на лету несколько штук. И уставилась на мужа широко раскрытыми глазами.

— Я хочу всю ночь, — выдохнул он. — Хочу всего.

Она улыбнулась, приподняв бровь.

— А я хочу видеть тебя. Всего тебя.

Потрясенный, Рен снова отступил.

— Ты видела меня. И нашла кошмарным и уродливым.

— Неважно, — отмахнулась она. — И несправедливо так утверждать. Тогда у меня был долгий, тяжелый день, а ты напал на меня, если помнишь.

Рен опустил глаза. Она права. Но сделать это…

Калли ждала. Сердце бурно колотилось, руки тряслись от напряжения. Она не смела его показать. Иначе лишь отпугнет его, особенно если он поймет, что все это для нее значит.

Поэтому она держала в узде неистовое желание и спокойно смотрела на мужа.

— Итак? Это мои условия.

Она зажала жемчужину большим и указательным пальцами и подняла к глазам.

— Один приказ, одна жемчужина. И никаких переговоров.

Рен не мог этого сделать. Не мог видеть, как ее улыбка померкнет, свет в глазах погаснет, и даже если она сможет, как Генри, оставаться с ним в одной комнате, все равно никогда на него не взглянет.

И все же он устал. Так чертовски устал. Устал прятаться в полумраке дома, в этом капюшоне, так чертовски устал цепляться за прошлое, ненависть и предательство. Эта девушка с ее милой лукавой улыбкой и упрямым храбрым сердцем, может, эта девушка не отвергнет его.

Калли ждала. Этот мужчина, чудесный, добрый, героический, несносный, упрямый, искалеченный мужчина… как он мог поверить, что она его отвергнет?

Она продолжала стоять рядом. Если он не сможет это сделать, она поможет ему. Всегда.

Калли поднесла жемчужину ближе, потом сунула ее в карманчик жилета. Потом, изо всех сил пытаясь выглядеть уверенно, хотя руки и ноги тряслись, провела ладонями по его груди, до края капюшона, почти прикрывавшего галстук. Ее пальцы коснулись края. Но он не протестовал. Не шевельнулся. И, кажется, даже не дышал.