Фрагмент № 17. Пленение Игоря.
Слово:
Ту Игорь князъ высѣдѣ изъ сѣдла злата, а въ сѣдло кощиево. Уныша бо градомъ забралы, а веселие пониче.
Задонщина:
Выседоша удалцы з боръзых коней на суженое место на поле Куликове. А уже диво кличет под саблями татарскыми…
…въстонала земля Татарская, бедами и тугою покрышася. Уныша бо царем их хотение и похвала на Рускую землю ходити. Веселие уже (Так И2, У. И1 иже) пониче…
Оба отрывка Пространной Задонщины отсутствуют в Краткой и по сравнению с ней позднейшего происхождения (см. Задонщина, фрагменты № 20, 26).
Обращает на себя внимание, что, начав тему о Святославе, автор Слова почему-то прерывает ее и возвращается снова к Игорю. Князь пересел «въ сѣдло кощиево» «ту», т. е. тогда или тут (последнее невероятно), что является чисто поэтическим соответствием начальному «въступи… въ златъ стремень» и «ту нѣмци и венедици». В последней фразе «бо» (ибо, же) явно не дает достаточно определенной связи с предыдущим. Зато в Задонщине у ныли татарские цари (а не «забралы»), ибо татарскую землю постигли беды. Еще один момент. Фрагмент № 16 и первая часть № 17 Слова соответствуют двум отрывкам Задонщины, в которых говорится о «клике дива». Это можно объяснить или случайностью, или тем, что автор Слова, выбирая необходимый ему литературный материал, взял для своего текста из разных мест Задонщины отрывки, связанные темой «дива».
Фрагмент № 18. Сон князя Святослава и его толкование.[См. также: Соколова Л. В. Сон Святослава // Энциклопедия. Т. 5. С. 30–39.]
Слово:
Се бо два сокола слѣтѣста съ отня стола злата поискати града Тьмутороканя, а любо испиши шеломомъ Дону. Уже соколома крильца припѣшали поганыхъ саблями, а самаю опуташа (в изд.:опустоша) въ путины желѣзны. Темно бо бѣ в 3 день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста, и съ ними молодая мѣсяца, Олегъ и Святъславъ, тьмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла. По Руской земли простроится половци, аки пардуже гнѣздо, и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть хинови. Уже снесеся хула на хвалу. Уже тресну нужда на волю. Уже връжеса дивь на землю. Се бо готския красныя дѣвы въспѣша на брезѣ синему морю, звоня рускымъ златомъ, поютъ время бусово, лелѣютъ месть Шароканю.
Задонщина:
Се (Так У, С. И си) бо князь великый Дмитрей Ивановичь и брат его, князь Владимер Ондреевич…
…посмотрим быстрого Дону, сопием шеломом воды (Так С. И1 изобьем шеломы мечи)…
То уже соколы и кречати, белозерския ястребы рвахуся от златых колодиц ис каменнаго града Москвы (С далее: обриваху шевковыя опутины)…
Се уже нам обема солнце померькло в славне гради Москве. Припахнули нам от быстрого Дону поломянные (Так У, С. И1 полоняныа) вести…
…Уже жены рускыя въсплескаша татарьским златом. Уже бо по (Так У. И1 двух слов нет) Руской земли простреся веселье и буйство (Так У. И1 и буйство нет) и възнесеся слава руская на поганых хулу. Уже веръжепо диво на землю.
Два последних наиболее выразительных из приведенных отрывков Пространной Задонщины отсутствуют в Краткой и появились только под пером позднейшего редактора памятника (см. Задонщина, фрагменты № 20, 26).
По мере приближения к концу текста Задонщины этот книжный источник в Слове все более заменяется народными образами и эпитетами.
Поэтический сон князя Святослава имеет глубоко народную основу, а небольшие куски Задонщины в нем трансформированы до неузнаваемости. Фольклорные «шевковые опутаны» превращаются в полукнижные «путины железны». Плач двух жен о закатившихся (погибших) солнцах-мужьях превращается в текст о «померкших» солнцах-князьях. А так как половцами в плен были взяты четыре князя, то к двум солнцам Задонщины добавляются два месяца-княжича, хотя выше говорилось о четырех солнцах. Если в Задонщине простирается по землям русская слава, то в Слове это же говорится о половцах. Эффект от перемещения понятий получается чрезвычайный. Он усиливается противопоставлением «пардужьего гнезда» (половцев) «хороброму гнезду» (Ольговичам). Словарный материал летописи («пардус») и Задонщины (князья — «гнездо Владимира») — только средство для достижения наибольшей поэтической выразительности. Для придания стилю большей законченности и отточенности вводится третий элемент к «хуле» и «диву»: «уже тресну нужда на волю». Здесь слово «нужда» тоже употребляется в новом сочетании.
В. П. Адрианова-Перетц видит вторичность рассказа Задонщины в том, «что „поломяные вести“ не могли еще прийти в столицу, так как… плач приурочен не к исходу битвы, а лишь к одному ее моменту, когда казалось, что победа клонится на сторону Мамая».[Адрианова-Перетц. «Слово» и «Задонщина». С. 158.] Но рассказ Задонщины рисует финал битвы (воеводы уже погибли, по ним плачут вдовы). Другое дело, что вторая половина памятника снова возвращается к решающей битве. Но эта несогласованность текста Задонщины объясняется вторичным происхождением Пространной редакции по сравнению с Краткой.[Возражает В. П. Адриановой-Перетц и О. В. Творогов, считающий вполне допустимой условность изображения в Задонщине. К тому же «Святослав видит вещий сон, вероятно, также в момент битвы» (Творогов. «Слово» и «Задонщина». С. 332).]
Слова «и въ морѣ погрузиста и великое буйство подасть хинове» логически очень слабо связаны с текстом Игоревой песни. Неясно уже, что и как половцы «погрузили» в море. Поэтому многие исследователи помещают эти слова после глагола «поволокоста», меняя «подасть» на «подаста».[Потебня. Слово. С. 93–94.] Р. О. Якобсон и О. В. Творогов переносят только слова «и въ морѣ погрузиста».[La Geste. P. 154–155. {Слово-1967. C. 501.}] По О. В. Творогову, в пользу этой перестановки свидетельствует Задонщина. Текст Слова действительно противоречив. В Задонщине он целостен: распространилось веселье и буйство русских. В Слове же эта картина изменена за счет мотива о море, который совпадает с рассказом Ипатьевской летописи («в морѣ истопоша»). Считая Задонщину вторичным памятником, придется допустить у ее автора «сверхинтуицию»: он нашел в Слове мотив Ипатьевской летописи и изъял его из произведения. Гораздо проще считать, что автор Игоревой песни нарушил гармонию произведения, внеся в текст, навеянный Задонщиной, летописный мотив, т. е. так же, как он поступил и несколькими строчками выше.[ «Море» в Слове отнюдь не «символический образ», как думает О. В. Творогов, а реальное озеро, в котором погибали русские воины согласно Ипатьевской летописи.]
Рассматривая термин «хинове», Т. Чижевская считает, что этот архаизм («гунны») естествен для Слова о полку Игореве и вторичен для Задонщины.[Cizevska Т. A comparative Lexicon. P. 325–327.] Однако «хинове» в Слове упоминаются в очень неясном значении. В одном месте они сопоставляются с половцами («прострошася половци… великое буйство подасть хинови»), но в другом совершенно определенно различаются («многи страны— хинова, литва… и половци»). Совершенно неожиданно «хинова» помещена рядом с «литвою» и «ятвягами», не говоря уже о том, что гуннов в XII в. давно уже не существовало. Это несоответствие даже дало В. Миллеру видимое основание отождествить «хинову» Слова с финнами. Зато контекст Задонщины предельно ясен: «хинела» К-Б и «хинове» И1 и сходных отождествляются с татаро-монголами. Если «хинове» — татары, то, возможно, реплика о половцах, которые как бы подают пример «хиновам», имеет в виду татар (ср. «пророчество о татарах»).
Л. Мюллер считает, что первоначально слова «а любо испити шоломом Дону» отсутствовали в Игоревой песни и были включены в нее под влиянием более раннего текста (см. фрагмент № 4): «испить» Дон не является альтернативой «поискам» Тьмутаракани, ибо последние не могли быть без первого.[Müller L. Einige Bemerkungen… S. 256–257.] Соображения Л. Мюллера недостаточны для признания фразы о Доне вставкой. Шероховатости стиля могли быть присущи архетипу Песни.
