«Великый княже Всеволоде! (9)

Не мыслию ти прелегѣти, (9)

издалеча отня злата стола поблюсти? (13)

Ты бо можеши Волгу веслы раскропити, (13)

а Донъ шеломы выльяти. (8)

Аже бы ты быль, (5)

то была бы чага по ногатѣ, (10)

а кощей по резанѣ. (7)

Ты бо можеши посуху (8)

живыми шереширы стрѣляти, (10)

удалыми сыны Глебовы. (9)

Без вставки получается довольно четкий ряд: 9–9—13–13—8–8—10—9. Наконец, разбор исторического содержания вставки показывает ряд несообразностей действительности XII в. Автор как бы мечтает, что если бы Всеволод княжил на юге, то чага и кощей стоили баснословно дешево. Средняя цена обыкновенного холопа в XII в., судя по Русской Правде, равнялась пяти, а рабыни шести гривнам. Расценки Слова в 250 раз ниже для холопа и в 120 раз для рабы. «Это, — писал Б. А. Романов, — проходное для автора Слова замечание заключало в себе головокружительную гиперболу. Ведь это целая революция цен на рабовладельческом рынке».[Романов Б. А. Люди и нравы Древней Руси. 2-е изд. М.; Л., 1966. С. 215, ср. с. 39.] Разбирая текст о чаге и кощее, А. П. Пронштейн писал: «Ногата была дороже резаны в 2¹/₂ раза, следовательно, стоимость рабыни в древнерусском государстве была в 272 раза выше стоимости раба».[Пронштейн А. П. Использование вспомогательных исторических дисциплин при работе над источниками. М., 1967. С. 44.] Но достаточно хорошо известно, что за рабыню в Древней Руси платилось всего на 20 % больше, чем за раба (см. статью 16 Пространной Правды). Следовательно, не только реальные цены раба и рабыни, но и их соотношение в Слове ничего общего с конкретно-исторической действительностью XII в. не имеют.

Б. А. Романов считает, что перед нами обычная поговорка («дешевле пареной репы»), далекая от коммерческой точности. С этим можно было бы и согласиться, если бы не дополнительные обстоятельства. В аналогичных пословицах обычно встречается для контраста самая мелкая монета («за морем телушка полушка»). Но тогда почему автор Слова выбрал не самые мелкие единицы (веверицу, куну), а решил остановить свое внимание на резане? Термин «рѣзана» довольно редок. Он встречается в Краткой редакции Русской Правды, т. е. существовал на Руси уже в XI в. По наблюдениям В. Л. Янина, резана характерна для севернорусской денежной системы (роль этой денежной единицы исполнял германский пфенниг). В начале XII в. произошла замена термина «резана» — «куной».[Янин В. Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. М., 1956. С. 160–161. Термин «резана» встречается в Новгородской 1 летописи под 1137 г. (НПЛ. С. 25) и в рукописании новгородца Климента конца XIII в. (Памятники русского права. М., 1953. Вып. 2. С. 109). Вопрос о рязанских «резанах» XIV–XV вв. выходит за рамки настоящего исследования. Резану находим и в берестяных грамотах XI–XIII вв. (Арциховский А. В., Борковский В. И. Новгородские грамоты на бересте (Из раскопок 1953–1954 гг.). М., 1958. № 84. С. 36, 60, 69).] В Пространной редакции Русской Правды резаны уже нет. Но в таком случае появление новгородской резаны в Слове о полку Игореве, если считать, что это произведение написано в конце XII в. да к тому же на юге Руси, — совершенно необъяснимо.[Ф. Я. Прийма ошибается, говоря, что резана и ногата употреблены в Слове «в повествовании не о настоящем времени, а об идеализируемом им прошлом» (Прийма Ф. Я. О гипотезе А. А. Зимина. С. 81). Автор Слова называет резану и ногату в обращении ко князю Всеволоду Юрьевичу Большое гнездо.]

Однако резана встречается в издании Пространной редакции Русской Правды, осуществленном А. И. Мусиным-Пушкиным при участии И. Н. Болтина. Здесь в ст. 9 читается текст: «полоть или двѣ ногаты, а в среду рѣзана».[Правда Русская… С. 17.] Как установил С. Н. Валк, это было сводное издание, в котором Пространная редакция Русской Правды пополнялась по Академическому списку Краткой[Влияние Слова на мусин-пушкинское издание Пространной Правды исключено уже потому, что «резана» и «ногата» в контексте Пространной редакции встречаются еще в Академическом списке Краткой редакции Русской Правды, которой пользовался издатель 1792 г. (контекст же Слова более отдаленный).] (где в соответствующем месте вместо «куна» помещено «рѣзана»). Но если в XII в. резаны на юге Руси не было, а ее в одном тексте с ногатой (т. е. в том же сочетании, что и в Слове) можно встретить в мусин-пушкинском издании Русской Правды, то перед нами явный след влияния на Слово Русской Правды, изданной А. И. Мусиным-Пушкиным в 1792 г.[Валк С. Н. Русская Правда в изданиях и изучениях XVIII — начала XIX века//АЕ за 1958 г. М., 1960. С. 142. А. Л. Никитин без каких-либо серьезных доказательств утвержадет, что у Болтина был «недошедший текст» Русской Правды XIV в., который он тщательно издал (Никитин A. Л. Болтинское издание Правды Русской//ВИ. 1973. № 11. С. 53–65). Построение Никитина начисто игнорирует все текстологические исследования Пространной редакции Русской Правды, которые проводились В. П. Любимовым, С. В. Юшковым и М. Н. Тихомировым, и основывается на чистом логическом «вероятии» («а может быть…»).] Это было в том самом году, когда появилось в печати первое известие о Слове. Кстати, для комментатора Русской Правды именно резана— «самая мелкая монета из ходячих».[Правда Русская… С. 18.] Поэтому на ней и остановил свой взгляд Мусин-Пушкин, чтобы сказать о дешевизне пленников. Интерес его к собиранию старинных русских монет широко известен (Мусину-Пушкину принадлежала, в частности, русская монета XI в. «Ярославле серебро»). Напомним также, что в 80-е гг. XVIII в. выходят труды по истории русской монетной системы М. М. Щербатова и М. Д. Чулкова.[Подробнее см.: Спасский И. Г. Очерки по истории русской нумизматики//Нумизматический сборник. М., 1955. 4. 1. С. 84 и след.]

Сведения, давшие А. И. Мусину-Пушкину материал для этой вставки, находились не только в Русской Правде. Так, «чага» и «кащей» упоминаются под 1170 г. в Ипатьевской летописи, а под близким к этому годом (1169 г.) — в Софийской 1 летописи, также известной Мусину-Пушкину, и в Новгородской 1 летописи встречается фраза «продавааху суздалца по двѣ ногатѣ».[ПСРЛ. Т. 5, вып. 1. С. 172; НПЛ. С. 33, 221. Сходное выражение обнаружил Л. А. Дмитриев в трех из 48 списков «Сказания о битве новгородцев с суздальцами» (ГПБ, собр. Погодина, № 863, № 640, F.I.243, XVI — нач. XVII в.): «суздальцов стали продавать по две ногату, а по три на резану». Первая часть формулы восходит к Новгородской 1 летописи, а вторая появляется только в отмеченных трех списках {Дмитриев Л. А. Реминисценция «Слова о полку Игореве» в памятнике новгородской литературы//Культурное наследие Древней Руси. М., 1976. С. 50–54). В данном случае позднейший переписчик говорил о резане как о монете, хорошо известной в Новгороде по названию, но ее соотношение с ногатой указал неверно, ибо сама монета давно вышла из употребления.] Эта ремарка могла послужить отправным толчком для составления вставки (в обоих случаях говорится о продаже захваченных пленников за ногаты).[Абсолютно бездоказательна трактовка этого текста, предложенная Ю. А. Щербаковым. Считая, что «чагой» называли женщину-мать (он ссылается на это значение термина в Югославии), а «кощеем» — «обозного», Ю. А. Щербаков переводит следующим образом интересующую нас глоссу: «Если бы ты был (с нами), то была бы женка по ногате, а кощей (Кончак) по резане» (Щербаков Ю. А. Об изучении «Слова о полку Игореве» на уроках истории в средней школе//Некоторые вопросы преподавания истории и обществоведения в средней школе. Краснодар, 1966. С. 107). Под «женкой» Ю. А. Щербаков разумеет дочь Кончака, «кощей» для него — бранная кличка самого этого половецкого хана.] В самом Слове к тому же упоминалось «кощиево сѣдло», в которое пересел плененный половцами Игорь.

H. M. Карамзин еще в 1814 г. говорил К. Ф. Калайдовичу о том, «что хранящаяся у него Волынская летопись имеет великое сходство в языке с Песнию о походе кн. Игоря и что в оной летописи встречаются слова харалужный и тлъковина».[Полевой. Любопытные замечания. С. 20.] Термин «харалужный» есть только в трех памятниках: в Слове, Задонщине и Сказании о Мамаевом побоище (Печатного извода). Поскольку нам известно, что существует редакция Ипатьевской летописи, содержащая в своей заключительной части Сказание о Мамаевом побоище, вполне допустимо предположить, что именно этот ее вариант находился у Карамзина. В Слове и Сказании (Печатного извода) термин «харалужный» встречается в одном контексте («трещать копия харалужныя», Слово). Выше было показано, что автор Слова использовал для создания своей Песни Ипатьевскую летопись со Сказанием. К А. И. Мусину-Пушкину попал целый ряд рукописей из собрания Быковского. А так как Карамзин широко пользовался рукописными материалами графа, то не исключено, что список Ипатьевской летописи со Сказанием Карамзин получил от Мусина-Пушкина.[К А. И. Мусин-Пушкину мог попасть и список Задонщины из собрания Иоиля. В составе библиотеки Черткова находилось 16 рукописей А. И. Мусина-Пушкина, в их числе «Сказание о Донском бое». В настоящее время рукописи Черткова находятся в Государственном Историческом музее (Иконников В. С. Опыт русской историографии. Киев, 1892. Т. 1, кн. 2. С. 1245). Пока «Сказание» не обнаружено. Интересно, что такое заглавие совпадает с заголовком Ждановского списка Задонщины, дошедшего до нас в отрывке. «Сказанием» называется и Задонщина по Синодальному списку. Впрочем, 4 из 200 списков Сказания о Мамаевом побоище носят такое же заглавие (по нумерации Л. А. Дмитриева, см.: Повести. № 16, 32, 69, 71). Что за произведение скрывалось под названием «Сказание» и входило в состав библиотеки А. И. Мусина-Пушкина, определить, к сожалению, пока не удалось. Какое-то отношение рукописи графа имели к Ярославской семинарии. Сохранился список с Хронографа XVII в., сделанный с копии Ярославской духовной семинарии (ГБЛ, собр. Румянцева, № 472). Эта копия сделана с рукописи, принадлежавшей в свое время А. И. Мусину-Пушкину.] Это предположение можно подкрепить еще одним наблюдением. Дело в том, что А. И. Мусин-Пушкин был знаком с Ипатьевской летописью: слово «чага» из его вставки встречается только в этом источнике. Дальнейшая судьба мусин-пушкинского списка Волынской летописи неизвестна. К. Ф. Калайдович сообщает, что H. М. Карамзиным была обнаружена в составе рукописей Хлебникова еще какая-то Волынская летопись (речь идет о Хлебниковском списке Ипатьевской летописи).[Калайдович К. Об ученых трудах митрополита Киприана//Вестник Европы. М., 1813. Ч. 72. С. 210.] Это подтверждается чтениями отрывков Волынской летописи, приведенными H. М. Карамзиным.[Карамзин. История государства Российского. Т. 3, примеч. № 114, 189; Т. 4, примеч. № 3, 101, 102.] Вместе с тем Карамзин называет Волынской летописью и Густынскую. Поэтому возможно, что это название у Карамзина покрывало несколько сходных по содержанию летописей. К Ипатьевской летописи проявлял несомненный интерес А. Ф. Малиновский, в бумагах которого на л. 9—12а (водяной знак 1814 г.) помещается писарская копия летописного рассказа о походе князя Игоря. Она сделана писарским почерком с явной стилизацией под XVII в.[Опубликована фототипия в кн.: Дмитриев. История первого издания. С. 193 и след.] М. Н. Сперанский и Л. А. Дмитриев считали, что перед нами копия с неизвестной рукописи Ипатьевской летописи. Однако, скорее всего, в распоряжении копииста был текст Ипатьевского списка (ср. общее чтение «кончавошуюся», «пути» вместо «поту» и др.), хранившегося в Библиотеке Академии наук.