Слово: 8. В полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже… История: Слаби есмы противитися римляном, яко же и лук спряжен (кн. II, гл. IX, с. 260).

В «Истории» находятся также выражения: «обаполы», «трубы трубят», «луци напряжени», «стружие», «уши закладаше» («гневом затвориша уши»), «жалощами», «заступив путь». Некоторые из этих совпадений относятся к церковным источникам или штампам воинских повестей («Луци напряжены» см. Пс. 7: 13 и др.).[Потебня. Слово. С. 156–157.] Оборот «трубы трубят» встречается в Ипатьевской летописи (1151 г.) и Задонщине. В этой же летописи неоднократно встречается выражение «обаполы» (1151, 1256 гг.). Выражение «жалощами» в Слове взято из контекста Задонщины, где есть слово «жалостно» («грозно и жалостно… слышати, зане же трава кровию пролита бысть, а древеса тугою к земли приклонишася»). Фрагменты № 1,2, 3, 4 и 5 (взятые из III и IV глав «Истории Иудейской войны») есть в Задонщине. Фрагмент № 6 есть в более близком контексте в Ипатьевской летописи («стрелам яко дожду идущу» 1245 г., «идяху стрелы акы дождь» 1097 г.). Он близок к Флавию («яко дождь») и к Слову («идяху»). И это естественно: составитель летописи, как известно, пользовался «Историей Иудейской войны», а его текст в свою очередь находился в распоряжении автора Слова о полку Игореве. Фрагмент № 7 находит аналогию в былинах:[

формула «снопы стелють головами» — народная, близкая к украинской, перекликается и с апокалипсисом.[Потебня. Слово. С. 125; Перетц. Слово. С. 295–296.] Фрагмент № 8 состоит из церковной фразеологии.[Перетц. Слово. С. 310.]

Итак, если мы можем допустить влияние Иосифа Флавия на Задонщину и Ипатьевскую летопись, то нет никаких реальных следов того, чтобы этим произведением воспользовался автор Слова о полку Игореве.

В ранних изданиях своего курса «Истории древнерусской литературы» Н. К. Гудзий сопоставлял Слово о полку Игореве с Словом о воскрешении Лазаря, находя в них параллельные тексты.[Гудзий И. К. История древнерусской литературы. 3-е изд. М., 1945. С. 167. Позднее эту параллель он снял (То же. 5-е изд. М., 1953. С. 131).] Однако это соответствие имеется только в начале Слова о полку Игореве, восходящем к Задонщине. Возможно, что Словом о воскрешении Лазаря пользовался еще автор Краткой Задонщины.[См. об этом главу I.]

Теперь обратим внимание на следующее обстоятельство. Если не учитывать библейские реминисценции и спорные отзвуки поэм Гомера, то наряду с Задонщиной и летописями (Ипатьевской и Радзивиловской) в Слове можно обнаружить следы Девгениева деяния, Повести об Акире (позднего извода) и «Снов Шахаиши». Первые два произведения находились в сборнике со Словом о полку Игореве, а второе и третье к тому же — в сборнике Ундольского, содержащем Задонщину. И больше ничего из памятников древнерусской литературы! Совпадение более чем странное. А еще более странно, что в Задонщине (если считать ее производной от Слова) и следов этих реминисценций нет. Такое «изъятие» нельзя объяснить намеренностью, а придется считать случайным совпадением. Если же полагать, что Слово вторично по сравнению с Задонщиной, то заимствование его автором материалов, содержавшихся в сборнике с этой повестью о Куликовской битве, будет весьма естественным.

Одним из аргументов в пользу позднего происхождения Слова о полку Игореве уже давно являлось полное отсутствие его реминисценций в древнерусской письменности XII–XVII вв. Все попытки найти следы влияния этого памятника на другие литературные произведения не могут быть признаны убедительными.

К наиболее ранним созвучиям Слова и других древнерусских источников относят рассказы о сне князя Святослава и князя Мала из Переяславского летописца.[Кирпичников А. И. К литературной истории русских летописных сказаний//ИОРЯС. 1897. Т. 2, кн. 1. С. 61; Айналов Д. В. Сон Святослава в Слове о полку Игореве//ИпоРЯС. 1928. Т. 1, кн. 2. С. 477–482.]

Летописец: Сон часто зряше Мал князь: се бо пришед Олга дааше ему пръты многоценьны червены, вси жемчюгом иссаждены и одеяла чръны с зелеными узоры и лодьи, в них же несеным быти, смолны.[Летописец Переяславля Суздальского, составленный в начале XIII века (между 1214 и 1219 гг.)/ Издан М. Оболенским. М., 1851. С. 11.]

Слово: Святъславь мутенъ сонъ видѣ… одѣвахъте мя, рече, — чръною паполомою… сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ великый женчюгь на лоно… бѣшa дебрьски сани (в изд.: дебрь Кисаню) и несошася (в изд.: не сошлю) къ синему морю.

Как видно из сопоставления, в деталях ничего общего между рассказами, кроме слова «жемчюг» и черного покрывала как предвестника несчастья, нет. Содержание же сна следует отнести за счет обычных дурных примет в сновидениях. Но такое совпадение еще не дает основания говорить о взаимосвязи памятников. Мотив вещего сна слишком хорошо известен и церковной литературе, и фольклору, и памятникам художественной исторической прозы. Жемчуг же в обоих памятниках упомянут в совершенно различных контекстах. Поэтому когда Д. С. Лихачев говорит, что речь идет не о влиянии одного памятника на другой, а об «общности верований и представлений», то он недалек от истины.[Лихачев Д. С. Сон князя Святослава в «Слове» // Лихачев. «Слово» и культура. С. 231. Ссылаясь на Д. С. Лихачева, Б. А. Рыбаков считает, что сон князя Мала был «отголоском» Слова (Рыбаков. «Слово» и современники. С. 23). У Д. С. Лихачева, как мы видим, мысль иная.]

Б. А. Рыбаков выдвинул смелое предположение, согласно которому некоторые сюжеты миниатюр Радзивиловской летописи навеяны Словом о полку Игореве. Воздействию этого памятника мог подвергаться иллюстратор киевской летописи конца XII в., владимирский художник из окружения Всеволода или его ученого сына Константина в 1200–1212 гг. «Теоретически» допускает Б. А. Рыбаков влияние Слова и на самих творцов Радзивиловского списка (XV в.), но считает это допущение маловероятным.[Рыбаков. «Слово» и современники. С. 20.] Итак, какой же материал миниатюр, по мнению Б. А. Рыбакова, мог быть извлечен из Слова, а не из текста летописи? Первая миниатюра изображает в полном соответствии с текстом летописи захват полоцких веж (л. 232 об.). На миниатюре видны два князя: Игорь и Всеволод, которых упоминает летописец. На второй изображено начало боя. Там мы видим князя и воина, стреляющих из лука. И этот мотив взят из летописи («и сняшася с ними стрелци»). На третьей видно, как половцы одолевают русских воинов, лошади и люди повержены («друзи с коней сседоша, кони бо бяху под ними изнемогли и побежени быша»). Еще один русский воин отстреливается из самострела. В четвертой Б. А. Рыбаков усматривает рассказ о том, как Игоря в левую руку ударяет половчанин, а затем князь пленен половцами. Человек же в княжеской шапке продолжает отстреливаться из лука. Это уже нечто необычайное, ибо «ни один из мастеров Радзивиловской летописи не дерзал изобразить князя с луком». Изображение навеяно Словом, где о Всеволоде сказано «прыще-ши на вой стрелами». Конечно, Всеволод не был простым лучником, он лишь отдавал приказания лучникам. Миниатюрист просто неверно понял текст Игоревой песни.[Рыбаков. «Слово» и современники. С. 18, 19.] Все это в лучшем случае чистая догадка. Лук в руках князя необычен, но он является естественным следствием летописного текста и второй миниатюры. Отождествление князя с луком с Всеволодом — простое допущение Б. А. Рыбакова (хотя оно и не исключено). Возможно, перед нами три эпизода рассказа о пленении Игоря (сначала он бьется из лука, затем в его щит попадает копье половца, затем его пленяют). Впрочем, воин со щитом без шапки, и его можно не отождествлять с Игорем, тем более что в летописи говорится, что княжеская дружина была «язвена» (изранена). «Лишней» же эту миниатюру (в противовес Б. А. Рыбакову) назвать нельзя, ибо она посвящена особому эпизоду — пленению князя, который есть в летописи.