Литмир - Электронная Библиотека
A
A

В ночном бою она была для них просто служанкой Азерги, которую надо было по распоряжению комадара захватить во что бы то ни стало целой и невредимой. На устроенном ранним утром коротком привале было объявлено, что пленница — избранница Богини, и отношение к ней резко изменилось: нашелся и плащ, чтобы прикрыть оставшиеся от одежды лохмотья, и конь под изящным седлом. На нее стали поглядывать со страхом и уважением, что было для девушки непривычно, но удивительно приятно. Когда же Тайлар, видевший до этого Ниилит лишь издали, подъехал поближе, чтобы получше разглядеть носительницу дара, и, узнав ее, назвал во всеуслышание своей спасительницей, девушка почти физически ощутила расположение и любовь незнакомых доселе людей, каждый из которых хотел не только посмотреть на нее вблизи, но и коснуться — на счастье — хотя бы краешка ее одежды. Еще бы им этого не хотелось!..

Легенда творилась прямо на глазах. Легенда, которую уже завтра из уст в уста будут передавать в самых отдаленных уголках Саккарема. Избранница Богини подобрала в камышах раненного шадскими прихвостнями комадара, метко пущенной из арбалета стрелой наповал уложила готового растерзать его кабана, а потом выходила чуть живого, ибо оказалась ученицей самого многомудрого Зелхата Мельсинского, высланного некогда из столицы зловредным и недалеким Менучером — недостойным сыном великого Иль Харзака. Да неужели сыщется в Саккареме хоть один певец, хоть один стихотворец, который не захочет пересказать эту историю? Ведь даже конец ее не надо додумывать, он так и просится в песню! Злобный маг похитил носительницу дара из храма Богини Милосердной, чтобы использовать в своих отвратительных колдовских обрядах, но доблестный комадар — защитник угнетенных, поборник добра и справедливости — отбил ее у мерзкого чародея и… Ниилит тихонько фыркнула и покраснела, подумав, что хорошо было бы отдохнуть и не забивать себе голову глупыми мыслями.

Окинув затуманенным взглядом большое полупустое помещение, она заметила, что Найлик уже о чем-то договаривается с хозяином постоялого двора, а одетая в ратный доспех девушка нетерпеливо подталкивает ее к лестнице, ведущий на второй этаж, где обычно располагались одна-две комнаты для состоятельных путешественников.

— Тайлар просил меня позаботиться о тебе. Наверно, ты захочешь помыться, переодеться и отдохнуть перед тем, как мы снова пустимся в путь? — сказала девушка, заметив, что избранница Богини взирает на нее с опаской и удивлением.

— Да, хочу, — подтвердила Ниилит, все еще не веря в столь стремительный и, главное, неожиданно благополучный поворот судьбы. Он нее не укрылось сквозившее во взглядах Тайлара восхищение. Ниилит знала, что приглянулась ему еще в Чирахе, а ведь с тех пор она подросла и похорошела, превратившись из обычной девчонки-замарашки в избранницу Богини, носительницу дара…

Непривычное к долгой скачке тело болело и ныло, мысли путались, вновь и вновь возвращаясь к Тайлару, и Ниилит была рада, что назвавшаяся Ичилимбой девушка обращается с ней, как с малым неразумным ребенком. Выпив какого-то горьковатого и очень душистого напитка, она послушно скинула изорванную и запыленную, пропахшую конским потом одежду и, встав в деревянную лохань, лениво начала обливать тело водой, в которую были добавлены толченые семена мыльника. Она чувствовала, что засыпает на ходу, и не стала протестовать, когда заметившая ее состояние Ичилимба, успевшая к тому времени освободиться от доспехов и оставшаяся в одной короткой рубахе, решила всерьез взяться за избранницу Богини.

Она терла и скоблила Ниилит, как породистую кобылицу, рассказывая при этом о битвах и взятых городах, об оставшемся близ Шиллаки огромном войске, о том, как радуются появлению мятежников в деревнях и селах, но больше всего Ичилимба говорила о Тайларе. Это было единственным средством не дать уснуть Ниилит, которая, несмотря на внезапно навалившуюся усталость, не только внимательно слушала обо всем, так или иначе относящемся к бывшему комадару, но и пыталась задавать вопросы. Причем больше всего ее интересовало, был ли предводитель мятежников действительно таким жестоким, как о нем рассказывали в Чирахе и в Мельсине. Слухи, в основном, как и положено слухам, были преувеличены, и Ичилимбе не составило труда опровергнуть их. Почти не кривя душой, она рассказывала Ниилит о Тайларе то, что та хотела услышать о спасенном ею человеке, и заколебалась, говорить ли ей правду, лишь один раз, когда, уже лежа на постланном на скрипучую деревянную кровать сеннике, носительница дара спросила: в самом ли деле предводитель мятежников отдал на поругание своим людям дочь Байшуга — нового комадара северного Саккарема? Поколебавшись, Ичилимба сказала: «Да», — поскольку считала, что у Тайлара были на то основания. Впрочем, избранница Богини ответа ее, судя по всему, не расслышала. Глаза ее сами собой закрылись, и она погрузилась в глубокий сон смертельно уставшего человека.

Присев в ногах спящей, Ичилимба думала, что совсем недавно была такой же глупой наивной девчонкой, как Ниилит, хотя та и является избранницей Богини. И прозревать начала, лишь попав к мятежникам, когда, превратившись в рабыню, вынуждена была увидеть то, чего раньше не замечала, и понять то, чего раньше не только не хотела, но и не способна была понять.

В первый раз прозрение пришло к ней, когда руки ее отказались спустить тетиву лука и стрела не вонзилась в грудь человека, которого она считала виновником гибели отца. Хотя, если быть точной, привычный мир, в котором добро и зло были разложены по полочкам, исподволь начал меняться еще когда Найлик, по прежним ее представлениям злодей, насильник и убийца, поклялся не прикасаться к ней, рискуя при этом вызвать гнев своего командира, приказа которого ослушался, и стать посмешищем в глазах подчиненных. Мир продолжал меняться, когда она видела похожие на трещины улыбки, расколовшие лица давно разучившихся улыбаться селян, которым мятежники раздавали гниющее в закромах знатных вельмож зерно, собранное, вымолоченное и провеянное их же руками. Привычный мир трескался и крошился, когда ей доводилось заглядывать в убогие хижины тех, кто создавал все то, чем она с рождения привыкла пользоваться так же бездумно, как дышать. Он содрогался и рушился, когда она видела, как насилуют ее изысканных подруг, а днем позже те, чтобы избежать лишнего удара кнута, бесстыдно предлагают себя вчерашнему рабу и в присутствии десятка гогочущих зрителей удовлетворяют его похоть самым противоестественным способом. Законы, казавшиеся ей незыблемыми, перестали действовать, грех и добродетель потеряли четкие очертания, и, чтобы сохранить разум, Ичилимба как за последний якорь цеплялась за оставшуюся ей в наследство от прежнего миропорядка месть. Быть может, если бы Тайлар испугался… Но испугался не он, а безвестная рабыня. Испугалась за предводителя мятежников, ровным счетом ничем не изменивших ее тяжкой участи…

Нет, мир определенно сошел с ума, и Тайлар, немедленно не отдав приказа предать ее самой жестокой, самой чудовищной казни, лишний раз подтвердил это. Лежа в придорожной пыли и слушая разговор Найлика с Кихаром, она неожиданно поняла простую, но ужаснувшую ее до глубины души истину: все эти люди живут по настоящим, а не вымышленным законам этого мира. Они, в отличие от нее, глядящей на происходящее вокруг сквозь искажающее стекло впитанных с молоком матери представлений, видят мир таким, каков он есть на самом деле. Потому-то поступки их кажутся ей порой бессмысленными, в то время, как глупости и несуразности делает она сама. Подобно слепцу, она путается под ногами зрячих! Те милосердно отодвигают ее с дороги, подобно стоящей на пути вещи, она же в ослеплении и неведении своем снова и снова лезет им под ноги. И в конце концов кто-нибудь из этих зрячих, самый милосердный из всех, выберет момент и, оторвавшись от действительно важных дел, перережет ей глотку, дабы избавить от блужданий в потемках.

Все это представилось лежащей в пыли Ичилимбе так ясно, что она даже не особенно удивилась, когда Найлик перевернул ее на спину и, склонившись над ней, задумчиво произнес.

62
{"b":"19963","o":1}