Маути вздохнула, вспоминая родной остров, находившийся далеко на юге, за материком черных людей — Мономатаной. Если бы их каноэ, унесенное от Хаоху чудовищным, невиданным даже стариками штормом, не подхватило теплое южное течение Путамао, омывающее берега Западных островов, они с отцом, верно, погибли бы без пищи и воды в поисках хоть какой-то суши, но Дневной бог положил конец их испытаниям, когда силы несчастных были на исходе…

Вздохнув еще раз и поклонившись востоку, откуда приходит в мир Дневной бог, Маути извлекла из корзины тушку спрута и бросила ее в кипящую воду. Понаблюдала, как битые, обмякшие щупальца скручиваются в спирали, а темно-коричневая окраска кожи приобретает красноватый оттенок. Порывшись в корзинах и горшках, добавила в потемневший бульон душистых трав и корешков и вновь вернулась мыслями к Тилорну, ставшему после появления на Тулалаоки постоянной темой женских пересудов.

Что бы ни говорили об удивительных деяниях чужеземного колдуна, чего бы достойного изумления ни совершил и ни изобрел он, Маути все же старалась держаться от него подальше: белизна тела навевала воспоминания об утопленниках, постоянная полуулыбка раздражала, руки казались слишком красивыми для мужчины, а глаза… Глаза, в общем, тоже были нехороши. Если бы Маути захотела понять истинную причину своей неприязни к Тилорну, то, вероятно, быстро сообразила бы, что дело тут вовсе не в цвете кожи, форме носа или разрезе глаз. Просто она хорошо помнила, с какой отчужденностью, если не сказать враждебностью, встретили на этом острове ее и Нкакути, и, сама того не сознавая, не могла простить Тилорну, что тот так быстро сумел завоевать расположение мекамбо.

Как бы то ни было, запретить женщинам говорить о новом колдуне девушка не имела возможности и вольно или невольно слушала, когда они вместе собирали ягоды чивири, потрошили и заготовляли рыбу на сезон дождей, во время которого частые штормы не позволяли рыбакам уходить в открытое море. Слушала и когда сверстницы ее по предложению Баули взялись пополнять запас кувшинов, горшков и корчаг, которых, сколько ни сделай, вечно в хозяйстве не хватает.

Красную глину мекамбо копали на восточной, лесистой оконечности Тулалаоки. Там же лепили горшки, выставляли их сушиться на солнце, а потом обжигали, благо сушняка под боком сколько угодно. Девушки уходили туда на несколько дней и жили в наскоро сооруженных шалашах, покуда не изготавливали необходимое количество посуды и не выговаривались друг перед дружкой всласть. Ибо где же, как не вдалеке от дома, и облегчить душу, поделиться накопившимися горестями, печалями и радостями. Вспомнили как-то и нового колдуна: кто хвалил, кто рассказывал о затеях его с опаской, кто со смехом. Не удержалась и Маути — сравнила его бледную кожу со вздувшимся брюхом дохлой рыбы, и надо же было случиться, чтобы в этот именно миг Тилорн вышел из кустов на берег ручья, возле которого девушки возились с глиной.

Чужак не подал виду, что слышал, как нелестно отзывалась о нем Маути. Ласково улыбаясь девушкам, он попросил позволения посмотреть на их изделия, если не нарушит своим присутствием среди них какого-нибудь табу или обычая мекамбо. К тому времени Тилорн уже складно говорил на языке островитян, освоив его в поразительно короткий срок, и так ловко задал вопрос и обратился с просьбой, что ни у одной из приятельниц Маути язык не повернулся прогнать чужака или хотя бы разъяснить ему, что неприлично мужчинам смотреть на женское рукомесло, так же как женщинам не пристало выходить с мужчинами на лов рыбы.

Что-то неладное Тилорн все же почувствовал. Быстренько осмотрел выставленные на солнцепек приземистые неуклюжие корчаги, толстостенные кривобокие горшки, кувшины и миски-развалюхи, покрытые расплывающимся веревочным узором, смазанными, расползающимися точками и черточками, казавшимися девушкам искусным орнаментом. Помял в руках жирную красную глину, понимающе поцокал языком, похвалил мастериц и исчез в лесу так же стремительно, как и появился.

Испытав чувство неловкости, Маути постаралась поскорее забыть неприятный этот случай и, вероятно, забыла бы, но дней двадцать спустя Тилорн неожиданно пожаловал на ее огород и вручил корзинку, в которой стоял неправдоподобно ровный тонкостенный горшок, покрытый изысканным, четко вытесненным узором.

— Неужели ты сам это сделал? — поразилась девушка, которой прежде подобной посуды видеть не доводилось.

— Я сделал две дюжины горшков и кувшинов. Высушил сначала в тени, а затем на солнце, но одному мне их не обжечь, и главное, я не знаю, как отнесутся мекамбо к тому, что я занялся женским делом. За время пребывания на этом острове я невольно нарушил столько всевозможных запретов, что хочешь не хочешь приходится осторожничать, — ответил Тилорн, доверительно улыбаясь, и Маути подумала, что кожа у него светло-золотистая, а вовсе не белая, глаза глубокие и выразительные, что же касается удлиненных изящных пальцев, то сила в них, похоже, таится немалая, и умелости их позавидует любой обитатель Тулалаоки.

Тилорн рассчитал верно: любопытство и желание научиться лепить редкостной красоты посуду, равно как и стремление загладить обиду, нанесенную чужаку заглазной хулой, привели к тому, что Маути отправилась смотреть на изготовленные им сосуды и приложила все силы, чтобы обжиг их прошел успешно. Две самых больших корчаги, правда, лопнули, но остальная посуда обожглась на славу, причем ровный красно-коричневый загар Тилорновых горшок не шел ни в какое сравнение с пятнистым цветом керамических изделий мекамбо. Воду они держали — лучше некуда, звенели — заслушаешься, да и разбить их было не так-то просто. Когда же чужак объяснил Маути, что никакого колдовства здесь нет, показал, какие добавки, кроме песка и золы от водорослей, использовал для приготовления глиняной массы, и научил работать на гончарном круге, девушка преисполнилась такого энтузиазма, что сама вызвалась поговорить с Баули и Тофра-оуком. По ее мнению, изготовленная по рецепту Тилорна посуда могла не только украсить любой родовой дом мекамбо, но и служить ходким товаром при обмене с негонеро и матуави.

Познакомившись с гончарными творениями Тилорна, женщины поселка пожелали иметь такую же посуду, и это нисколько не удивило Маути. Так же, как их, в свою очередь, нисколько не удивило, что чужеземный колдун, закончив создание нового гончарного круга, который, в отличие от первого, не скрипел и не качался, рискуя развалиться по частям, что в конце концов и произошло, перебрался жить из покосившегося от ветхости сарая для сушки рыбы в хижину Маути — чужак чужаку пара. А произошло переселение Тилорна следующим образом.

Часть изготовленных колдуном горшков и кувшинов стараниями Маути перекочевала в родовой дом ра-Вауки, часть — в хижину Тофра-оука, остальные же Тилорн во что бы то ни стало желал подарить своей помощнице, потратившей уйму времени и сил на их обжиг. Маути для вида отнекивалась, но чужак за два приема перенес к ее хижине все свои керамические изделия и сообщил девушке, что новый гончарный круг готов, а от учениц нет отбоя, о чем ей, разумеется, было известно лучше его, и все они ждут не дождутся, когда она даст им первый урок. Научив девушку изготовлять горшки на гончарном круге, устройство которого она поняла без долгих объяснений, Тилорн, как это часто с ним бывало, охладел к созданному детищу и всем желающим научиться лепить такую же ровную, прочную и красивую посуду, какая выходила из его рук, советовал обращаться к Маути. С одной стороны, это льстило девушке, с другой же — означало, что их совместной с чужеземным колдуном работе пришел конец. Сейчас он, ласково улыбнувшись на прощание, повернется и уйдет. Уйдет, чтобы заняться прилаживанием к каноэ мекамбо косого паруса или перенимать искусство метать гарпун. Уйдет и забудет о Маути. Она была хорошей помощницей, но ведь девушки ничего не понимают в парусах и не умеют метать гарпун…

И тогда Маути сделала то, чего не сделала бы на ее месте ни одна из девушек мекамбо, негонеро, матуави и ее родного острова Хаоху, — она пригласила мужчину чужого рода в свою хижину.