Вернее, такого исключительного счастья удостоился я, капитану было предписано обождать в приемной.
– Ах, вот ты каков, сукин сын! – заметил генерал, привстав из-за стола и глядя на меня с трудно скрываемым негодованием. – Ну, давай… расскажи, чем недоволен. А то как-то странно: заместитель министра в курсе того, что в дивизии происходит, а я вроде как… китайский наблюдатель.
Я моментально смекнул, в чем дело, и подобрался, как при схватке с опасным и безжалостным противником.
– Вы имеете в виду Василия Константиновича? – спросил я с высокомерной небрежностью.
Генерал удивленно вскинул брови.
– Именно…
– Да, он интересовался бытом, уровнем нашей подготовки…
– И что вы ответили? Что ваша учебная рота – воплощение Освенцима?
– Ничего подобного. Я не скрывал: условия у нас жесткие, однако лишь в таких… обстоятельствах может закалиться настоящий советский воин. Он мне, правда, возразил, что нагрузки чрезмерно велики, но я сказал, что у нас не было даже случая простуды…
– Только сотрясение мозга, – изрек командир дивизии.
– Я овладевал брусьями…
– Ну ты и фрукт! – Генерал кинжальным взором впился в мои честные серые глаза, но, не обнаружив в них ничего, кроме доброжелательной невозмутимости, нервно заходил по кабинету.
Я находился в расслабленном варианте стойки «смирно», искоса поглядывая на пешие маневры главы нашего высшего командного состава.
– Ты с ним познакомился в госпитале? – последовал резкий и нервный вопрос.
– Так точно.
– В адъютанты к себе он тебя, случаем, не приглашал? – произнес генерал с издевочкой.
– Нет, – спокойно ответил я. – Просто оставил свои телефоны, сказал: если что, звони…
– Если – что?.. – вкрадчиво переспросил генерал.
– Честно? – с грубым напором спросил я.
– Ну… честно, – произнес военачальник, от напора опешивши.
– Предлагалось служить в Москве. – Я надолго задержал в груди воздух.
– Так…
Молчание.
– Где именно? – взволнованно спросил генерал.
– Я пока не определился с решением в принципе, – ответил я вдумчивым тоном идиота. – Концептуально, как говорится.
– Пшел вон, – процедил генерал растерянно.
Вызванный к нему следом за мной командир роты получил, видимо, какие-то особые распоряжения относительно моей персоны и на обратном пути в казарму косноязычно мне приказал:
– Эта… Ты после госпиталя… нуждаешься в поправлении самочувствия… Убываешь, в общем, в увольнение. На три дня. Форма эта… парадная.
«Яволь!» – подумал я, но ответил по уставу, степенно:
– Есть…
Полагаю, я справедливо заслужил это увольнение!
6
Прошло неполных три месяца с того дня, когда я покинул свою московскую квартиру, однако по возвращении она показалась какой-то странно отчужденной от меня сегодняшнего: пространство комнат сузилось, знакомые вещи не узнавались, и почему-то невольно приходила мысль о душе, обходящей после смерти свой земной дом перед неизбежным уходом из него в неведомое.
Грустное сравнение… Даже тягостное. Я всячески старался отмежеваться от него: дескать, подумаешь – каких-то два года армии, пройдут – не заметишь, но отчего-то занозой засело в сознании предощущение, что если и возвращусь я в эти стены, еще недавно оберегавшие мою юность, то нескоро, если вообще возвращусь…
Утром, на второй день увольнения, я встретил в магазине школьную учительницу английского – некогда молоденькую миловидную выпускницу пединститута, страшно смущавшуюся моего присутствия на занятиях. Имею в виду не себя как личность, а свое американское происхождение и связанное с ним знание языка.
Прошедшие годы учительницу отнюдь не состарили, а что же касается миловидности, то ее даже прибавилось, хотя угол зрения солдата срочной службы при встрече с дамой – величина, определяемая преломлением светового потока через некий магический сексуальный кристалл, так что за достоверность спонтанно родившейся характеристики: «она была как сон чудесный» – не поручусь.
– Толя? – искренне обрадовалась моя бывшая учительница и поцеловала меня в щеку. – Ну, как ты?..
Если вопрос касался текущего момента, то ответ на него прозвучал бы, думаю, для автора вопроса шокирующе, ибо, повествуя о своей армейской долюшке, я усиленно размышлял, под каким бы предлогом к себе красавицу учительницу пригласить, тем более маман была на работе и квартира бесполезно и преступно простаивала.
– Может, посидим, по рюмке коньяка… – обтекаемо предложил я, получая из рук продавщицы пакет с апельсинами.
– С удовольствием, – с какой-то даже готовностью согласилась она. – Но я жду звонка… Так что только если ко мне… Ты как?.. Коньяк, кстати, есть…
«Ты как?» Интересный вопрос!
Не знаю, какого она ждала звонка и был ли таковой, но последующие двое суток увольнения я всецело посвятил упоительным прелестям молодого женского тела, полностью растворившись в нем. Учительницу именовали Ксения, и этим именем следовало бы называть тайфуны.
С двухчасовым опозданием, качающийся от бессонницы, пропахший распутством и дамской парфюмерией, с криком маман в ушах: «Вот ты какой!» – я прибыл под испытующий взор своего капитана, произнеся неповинующимся, деревянным языком зазубренные словосочетания о готовности продолжить священный долг…
Комроты выразительно посмотрел на часы. Помедлив, изрек с хмурым осуждением:
– Вы… сильно отстали от занятий. Придется наверстывать. И усиленно, товарищ курсант.
– Так точно, – просипел я.
На занятиях, вдумчиво пяля глаза на принципиальную электрическую схему приемного устройства радиолучевого датчика, я видел, как из просвета в абракадабре сопротивлений, диодов и прочих полупроводников мне подмигивает лукавый женский глаз моего бывшего преподавателя.
Да, преподавателем она оказалась высочайшей квалификации, имею в виду, конечно же, не английский, тем более и общались мы с ней эти двое суток в основном междометиями…
Я безоглядно и слепо влюбился. И сознавал с каким-то обмиранием в сердце, что вот и у меня появилась та самая девушка, ждущая своего солдата. Да, пусть я был у нее далеко не первым, но к чему лицемерие, я ведь тоже не отличался, увы, целомудрием, о чем сейчас как-то даже и сожалел.
Но что те, прошлые увлечения! Так, неизбежные издержки физиологических инстинктов… И разве сравнимы они с любовью нынешней, истинной, окрыляющей, дарующей смысл бытия…
Я даже с полнейшей серьезностью воспринимал стишок из армейской газеты, опубликованный в рубрике «Литературное творчество наших воинов»:
У солдата в штанах есть заветное место,
Это место солдату дороже всего.
Это место – карман.
И в нем – фото невесты,
Что в далеком краю ожидает его.
Через три дня я почувствовал неприятное жжение при мочеиспускании.
– У вас опять сотрясение мозга? – спросила меня старуха-майор, когда я наведался в подведомственный ей департамент.
– Кажется, да, – честно и грустно ответил я.
Ознакомившись с результатами анализов, старуха сказала:
– Триппер. Я всегда была против увольнений и отпусков для лиц срочной службы. Хотя и офицеры… – Она выдержала паузу. Затем спросила тоном следственного работника прокуратуры: – Кто эта женщина?
– Я не помню.
– То есть?
– Ну, в общем, угар любви, случайная встреча…
– Вы какой-то диверсант, – обреченно сказала старуха.
На неделю я снова угодил в лазарет – в отдельный бокс, запираемый снаружи на крепкий запор.
Листая скучнейшую подшивку идейно выдержанных журналов «На боевом посту», с лживой радужностью живописавших прелести службы во внутренних войсках, я предавался философским размышлениям о любви и ее превратностях, однако о своем педагоге вспоминал, как ученик благодарный, ибо горечь ее последнего урока компенсировалась его безусловной полезностью в плане обогащения моего жизненного опыта.
