Голос у нее был довольно спокойный, а неистовость страсти сосредоточилась в ее сердце. Это была не речь — будто сцена из фильма!

Мадам Лай повернулась и выкрикнула в темноту чье-то имя. Быстро и суетливо застучали по палубе босые ноги, кто-то побежал к корме, затем из люка появился невысокий мужчина, почти голый, лишь в красной набедренной повязке. Мадам Лай звонко хлопнула в ладоши и хрипло что-то приказала. Энни достал из пачки вторую сигарету и прикурил, миловидная служанка растворилась в темноте, как ночной мотылек.

Из люка вылезли еще двое, волоча тяжелую ношу. Пленник был крупным мужчиной, у него были длинные волосы, на старый манер заплетенные в косу; такую прическу в соответствии с маньчжурским законом носили все китайские мужчины вплоть до свержения династии в 1911 году. Его ступни и запястья были сзади привязаны к шее, судя по всему, его хорошо отделали ротанговыми палками, как предписывалось не только китайским законом, но и британским, действовавшим в тюрьме «Виктория». Похоже, его били не единожды, а в течение нескольких дней. Его спина имела ужасный вид. Одного взгляда Энни было достаточно, чтобы понять: больше смотреть на этого человека не стоит, он обречен. Поэтому Энни отвернулся и стал любоваться огнями гавани Абердина. На самой вершине пика Виктория он заметил новый огонек — красный, это была радиомачта новой радиостанции, самой мощной к востоку от Индии. Он подумал, что можно было бы съездить туда и поговорить о делах с бывшим сержантом-связистом британских военно-морских сил, который отвечал за работу станции.

За спиной Энни слышались какие-то звуки, но он не оборачивался. Из своей каюты, располагающейся на корме рядом с каютой мадам Лай, вышел капитан Ван Хэ и тут же начал отдавать приказы. Уснувших расталкивали, они просыпались, недовольно огрызаясь, но, поняв, что их ждет нечто увеселительное, удовлетворенно загудели. Резким окриком капитан Ван заставил их замолчать. Теперь Энни слышал только приглушенное дыхание, похожее на хрипы больной собаки.

Лай Чойсан заговорила на своем языке спокойно и быстро, и тут любопытство заставило Энни обернуться.

Связанный пленник неподвижно лежал на боку, а команда слушала, что говорит госпожа. Толстяк в британских армейских ботинках, чью грудь крест-накрест перепоясывали ремни с двумя «люгерами», держал пленника за косу так, чтобы лицо его было развернуто в сторону выносившего приговор. Мучители лишили его глаз, но обезображенный лик еще не утратил способности выражать эмоции. Человек внимательно слушал женщину, по чьему приказу был обречен на истязания, и надеялся, что она скоро избавит его от мучений.

Лай Чойсан выкрикнула еще одно имя. Выступил маленький жилистый человек, с многочисленными кинжалами, висевшими на нескольких поясах. С выражением собственной значимости на лице он выслушал указания мадам. Затем подошел к связанному, схватил его левую ногу, положил ступню себе на колено и вмиг отсек средний палец, после чего попытался засунуть этот палец в рот его бывшему владельцу. Тот не желал открывать рот, жилистый коротышка ножом разомкнул челюсть и засунул палец. Истязаемый сопротивлялся как мог. Тогда коротышка что-то сказал ему, видимо смертельно напугав, и несчастный заработал челюстями. Для здорового, крепкого мужчины разжевать собственный палец задача не из легких, а для этого, истерзанного, она и вовсе была не по силам.

Через минуту-две публика заволновалась, выказывая скуку. Заскучала и мадам Лай. Она что-то резко сказала жилистому коротышке (его звали Ди Цай). Он почтительно поклонился, затем повернулся к мальчишке, стоявшему неподалеку с каким-то длинным предметом, завернутым в красную тряпку. Мальчишка торжественно развернул тряпку, и обнажился меч. Это был превосходный меч, какие традиционно делали в Мукдене, с изогнутым, необычайно острым лезвием. (Эти мечи были на вооружении личных телохранителей вдовствующей императрицы.)

Человек в красной набедренной повязке рывком дернул лежавшего за косу, приводя его в вертикальное положение, но тот продолжал кулем заваливаться на бок. Нетерпеливо, на кантонском Цай сказал:

— Ладно, сойдет.

Аккуратно примерившись, движением косца он нанес удар по шее жертвы, но голова не отлетела. Человек в набедренной повязке засмеялся и, должно быть, посоветовал жилистому коротышке попробовать еще раз. Глянув на него со злостью, оконфузившийся коротышка махнул мечом так, что не только завершил свое дело, но чуть не оскопил и насмешника — меч прошел в миллиметре от его набедренной повязки. Зрители радостно загоготали, когда Цай поднял вверх мертвую голову со сгустками стекавшей из перерезанных артерий крови. Стоящие близко отпрянули, со смехом толкаясь, словно дети, резвящиеся под струями садовой поливальной установки.

Энни сел на пушку, на которой совсем недавно сидела мадам Лай. Поднял стоявшую на палубе бутылку и плеснул себе живительного напитка в крошечную чашечку. В эту минуту подошла мадам, оживленная, с извиняющимся видом, будто она вынуждена была отойти к телефону и вот теперь вернулась, чтобы продолжить деловой разговор.

— Плошу площения, — сказала она. — Этот пес был одним из моих людей, мы между собой называть его «брат», вы понимать? А он затеять какие-то дела с русскими, он давать им информацию, печальная история. И результат один из наших братьев получить четыре пули в опиумном рейде. Он умирать потом. А сейчас этот… — она кивнула в сторону темной лужи крови, — он отправляться в иной мир без глаз и без пальца. В следующей жизни он родится слепым червяком. Такова вера моего народа.

У нее хватило наглости элегантно хмыкнуть, показывая, что она сама далека от подобных суеверий.

— Хотите еще чаю, капитан Даутли?

— Нет, спасибо, — ответил Энни.

Они дошли до заключительной стадии переговоров.

— Я ведь живая, — сказала мадам Лай с необыкновенным изяществом.

Борода Энни качнулась.

— Вы не рассердитесь, если я рассмеюсь?

— Конечно же рассержусь.

— Хорошо, давайте вернемся к вопросу, сколько я получу. — Энни постучал кончиком пальца по скошенному набок носу.

— Я еще не решила. Вы должны думать сейчас, и я должна думать сейчас.

— Мадам, мне кажется, мы оба уже достаточно подумали. Мой внутренний голос подсказывает, что моя гордость может разлучить нас, и очень надолго, если вы не назовете сумму.

«Боже правый, — подумал Энни, — что я такое несу? Какая гордость? Где приютилась эта милая домашняя зверюшка? В мошонке, что ли? Под шляпой у Барни или в моем потерянном зеркальце?».

Мадам Лай решила взять инициативу в свои руки:

— По сложившейся у нас традиции мы делим добычу. Эта традиция живет тысячу лет. Но я не думала о вашей доле.

— А мне сдается, что думали. И уже определились. Я это вижу по блеску ваших глаз.

Энни сделал паузу. Вообще-то в блестевших глазах Лай ничего нельзя было прочесть. Темный кружок радужной оболочки растворял черную бусинку зрачка и сливался с ней.

— Думаю, пятьдесят на пятьдесят — это будет справедливо. Половину вам, половину мне.

Мадам Лай расхохоталась. Миловидная служанка улыбнулась, отчего ее округлое личико сделалось похожим на раскрывшийся желтый цветок. Приглушенное хихиканье донеслось с кормы. Энни обернулся и посмотрел на мистера Чуна:

— Вы хотите оказаться за бортом? У себя за спиной я разрешаю стоять только моему черномазому штурману. Вам понятно?

Энни вновь повернулся к мадам Лай, но он слышал, как «мастер записей» отошел подальше.

«Ловко я щелкнул его по носу, — подумал Энни. — Хотелось бы взглянуть в лицо этому типу».

Мадам Лай улыбалась. Казалось, она была довольна, что мистера Чуна поставили на место. Энни сказал:

— Как ни крути, солнышко, а меньше чем за половину я и пальцем не шевельну.

— У нас есть закон, — заговорила мадам Лай. — Мы морские волки, и каждому известно, что и у волков в лесах Сычуаня есть законы. Я — вожак, мне принадлежит треть всей добычи. Остальное поровну делится между моими людьми, но закон гласит, что капитан получает шестнадцать долей от общего, помощники капитана и штурман по семь, мой «тау-му» — пушкарь — четыре и… как называется «то-кунг»?