Есть еще четвертый вариант — «лим». Ставка делается на один номер, еще один считается нейтральным, два остальных — проигрышные. При выигрыше ставка увеличивается в три раза. Говорят, что в соответствии с какими-то мистическими законами только люди, родившиеся в год Крысы, могут играть в «лим», и они, как правило, выигрывают. Все остальные неизменно проигрывают. Каждый игрок в «фан-тан» мог бы засвидетельствовать непреложность этого вселенского правила.
Корзины взлетали и падали с верхнего этажа, старые локи нараспев провозглашали ставки клиентов, а Энни, облокотившись о гладкие перила из тикового дерева, наблюдал. В левой руке он вертел маджонг (подарок мадам Лай). Пела канарейка в клетке, висевшей в ближайшем к нему проеме небольшого окна, ставни которого были наполовину прикрыты, защищая от полуденного зноя. Гул игорного дома заглушал звуки улицы. Здесь, наверху, Энни окружали серьезные игроки.
Тут же играли несколько туристов, в основном англичане из Гонконга. Напротив Энни стоял инженер с округлым розовым лицом. Его плечи по ширине не уступали плечам Энни. Судя по всему, инженер играл по-настоящему, а не валял дурака. Англичане — самые заядлые игроки в мире после китайцев. Это странное обстоятельство определенным образом сказалось на будущем Гонконга.
Белая голова старшего крупье поблескивала, как перезревшая дыня. Перед ним лежала горка медных монет, называемых китайцами «наличными». Монеты были старого образца, с просверленной посредине дыркой, что позволяло носить их нанизанными на веревку. Старший крупье получил знак от своих помощников о результате ставок. Когда он увидел на столе достаточно денег, то поднял металлическую чашу с металлической шишкой, диаметром около шести дюймов, и накрыл ею кучку «наличных». Это было сделано быстро, без особых церемоний и пафоса. Некоторое время крупье двигал чашей. Догадаться, сколько под ней скрыто монет, было невозможно.
Он выждал несколько мгновений, сквозь стекла очков обвел игроков острым взглядом. Это был миг финального неистовства для тех, кто никак не мог решить, какую ставку сделать. Томительные моменты жизни часто бывают отягощены страхом перед надвигающимся решением судьбы. Подавленные видом металлической чаши, скрывавшей только ей известную тайну, игроки сверлили ее молящими взглядами, поддаваясь иллюзии сверхъестественного видения, что стимулировало азарт и увеличивало суммы ставок. Часто в эти минуты, казавшиеся бесконечными, количество денег на столе возрастало в два, а то и в три раза. Именно теперь локи инженера скинул вниз корзину с двумя сотнями долларов на «чин». Затем молодой, интеллектуального вида китаец в изысканно расшитом синем халате превзошел все пределы, поставив пятнадцать сотен.
Крупье накрыл чашу правой рукой. Воцарилась мертвая тишина. Энни слышал жужжание мух и легкий шорох одежд.
Крупье поднял чашу. «Наличные» предстали всеобщему обозрению. Он взял палочку из слоновой кости, похожую или на дирижерскую, или на изысканную палочку для еды, и элегантным движением разделил монеты на три кучки. Затем кончиком палочки начал подтягивать их к себе, формируя четыре кучки. Как правило, монет было от тридцати до шестидесяти. Задолго до того, как старший крупье закончил свою работу, эксперты успели их пересчитать, радостные или горькие голоса выкрикивали результаты, часто возникали неистовые споры, и наконец наступал момент истины: на столе оставалось четыре монеты, три, две, одна… Теперь становился ясен результат.
Разочарованный, Энни Долтри выпрямился, спрятал маджонг в карман штанов и стал спускаться по лестнице. Он сел на паром, отправлявшийся в Гонконг и обещавший доставить его как раз к ужину.
Несколько дней ушло у Энни на то, чтобы уладить все дела, и «Морской флюгер», выдыхая клубы дыма, ушел курсом на запад, затем повернул на юг, в пролив Сулфур, обогнул крайнюю западную точку и направился к Абердину, расположенному на южной стороне острова.
Первоначально Абердин был китайской деревушкой. Гавань, прикрытая со стороны моря маленьким, находившимся на небольшом расстоянии от берега островком, служила пристанищем для десяти тысяч джонок. Это было популярное у рыбаков место. Когда особых дел не было, Энни любил бросить здесь якорь, тем более что плата (даже для кораблей водоизмещением в девяносто тонн) составляла здесь всего двадцать пять центов в день.
В 1925 году ему необычайно везло, но это — отдельная история. Энни поставил дизельный двигатель «Перкинс-4» — стоящую штуковину для того времени. Здесь, в дельте Сицзян, где располагался Кантон, Энни обошел всех конкурентов, владевших моторными шхунами. Конечно, на больших расстояниях экономию на ветре приходилось принимать во внимание, но даже при соотнесении доллара потери к доллару прибыли, если груз составлял около шестидесяти тонн, Энни оставался в выигрыше. С командой, состоящей из четверых-пятерых мальчишек-малайцев и одного старика плюс Барни, расходы были не особенно большими, если даже трюм заполняли лишь несколько дюжин тюков шелка или ящиков чаю либо иного товара. (Энни предпочитал моряков малайцев или индийцев. Они довольно быстро привыкали к западной оснастке шхуны, а китайцы, те ни в какую не соглашались с ней ладить. Что до филиппинцев — уж очень они эмоциональны!) Он имел дело с агентами фирмы «Крауфорд и Перри», которая не брезговала грузами малых объемов и закрывала глаза на множество нелепых правил, таких, как отсутствие расписки или таможенной декларации. В конце концов, малые объемы оказывались выгодными во всех смыслах.
От опиума капитан Долтри отказался раз и навсегда, и не из моральных соображений, а потому, что период созревания опиума в Гонконге совпадал с невыносимой жарой. Весь Китай был наводнен этим зельем. Как в больших провинциях — Юньнань и Чжуань, так и в провинциях поменьше — Хунань, Гуйчжоу и Цзянси, маковые плантации занимали огромные территории, значительно большие, нежели рисовые поля, ибо это была самая товарная культура. Подсчитали, что в городах около семидесяти процентов населения курили маковую соломку или сосали лепешки сырца. В Гонконге британцы сильно занервничали, когда контрабанда опиума начала выходить из-под контроля. Коррумпированная полиция оказалась совершенно бессильна выполнять свою функцию. «Виктория» показала Энни, во что эти «правоохранители» превратились!
Мальчишка, которого Энни окрестил майором Мак-Набсом, стоял у руля. Он был совсем зеленый, но смышленый моряк с острова Борнео, неплохо овладевший премудростями обращения с дизелем, за который отвечал Барни. Брат Мак-Набса, Сок, которому было около пятнадцати, отвечал за фок-мачту. Энни испытывал расположение к этим парням. Поэтому время от времени он даже платил им жалованье. Иногда он обращался с ними по-отечески, иногда же вдруг становился жесток. Воистину непредсказуемый! Тем не менее он выбрал верный стиль поведения, так что юные мореплаватели вовсе не собирались его покинуть. Да и старик таитянин работал у него уже несколько лет.
Монотонный звук ударов по одной и той же клавише пианино плыл над бурлящим кильватером. В двух милях к востоку почти отвесно к воде стояла гора Дэвис. На запад к горизонту уходили рыбацкие джонки, числом никак не менее сорока. Пока Барни настраивал пианино, Энни сидел на койке и пришивал пуговицу к своей лучшей рубашке номер два. Звуки настраиваемого пианино могли раздражать кого угодно, но только не Энни. Его слух они как раз ласкали, для него эти звуки служили символом покоя, торжества гармонии. А гармония, в свою очередь, проистекала из витавшего в воздухе бодрящего предчувствия успеха. Барни, а он хорошо знал повадки своего непредсказуемого компаньона, уже давно заметил: если Энни втягивает носом воздух и начинает пришивать к рубашке пуговицы, это означает: корабль готовится к отплытию.
Впервые после выхода из тюрьмы Энни и Барни были благодушно настроены по отношению друг к другу. Вероятно, плеск волн действовал на них умиротворяюще.
