Станица наша превратилась в вооруженный лагерь. Все хутора правобережья оказались во власти повстанцев. Левобережные же хутора хотя и были еще нейтральными, но брожение среди казаков шло и там. Каждую минуту можно было ждать, что все они примкнут к мятежникам.

Мы ждали нападения. По ночам выходили на окраины станицы и заставы, напряженно всматривались в темень, прислушивались, не шелестит ли трава. Но все было пока спокойно. Днем повстанцы поливали станицу с горы свинцовым дождем, ночью открыто напасть на нас, видимо, опасались.

Мост через реку нами усиленно охранялся, и тут как будто никаких неожиданностей не могло быть. То же самое и у брода в станицу. Но вот другое дело у хутора Красноярского, расположенного в двух километрах от станицы. Там тоже был брод. У нашего командования возникло опасение, что повстанцы могут переправиться у этого хутора, а потом напасть на нас с тыла.

Человек пятнадцать конников, молодых парней с нашего хутора, направили на Красноярский охранять брод.

Это распоряжение начальства мы приняли с удовольствием. Пребывание на Красноярском сулило нам много приятного: на хуторе у нас были знакомые девушки.

…Жили мы на Красноярском вольготно. Днями дулись в подкидного, купались. Вечерами к нам приходили девушки, парни. Мы пели, танцевали… Ночами же посты зорко наблюдали за бродом…

Иногда, правда, с противоположного берега, заросшего густым леском, с злобным жужжанием, как разгневанные шмели, неслись пули. Мы отвечали залпами. А потом снова наступала тишина.

Мы понимали, что это обстреливали нас из озорства хуторские ребята, находящиеся теперь в повстанческом отряде.

Такая «забава» нас некоторое время развлекала, но хуторян она приводила в смятение. Старухи и детишки, как только начиналась стрельба, стремглав мчались прятаться в погреба…

Каким-то образом наши родственники узнали, что мы находимся в хуторе Красноярском, и иногда кто-нибудь из них, рискуя быть пойманным повстанцами, пробирался к берегу. Чаще всех приходила комсомолка Лиза, сестра Петра Дементьева, который и на этот раз был у нас начальником.

Каждый раз, как только она появлялась на противоположном берегу, Петр плыл к ней. Девушка передавала ему важные сведения. Дементьев сообщал о них в станицу.

Однажды Лиза показалась на берегу, давая знать брату, чтобы он подплыл к ней. Петр поплыл.

Девушка сказала ему что-то такое, что заставило Дементьева тотчас же, с таинственным видом ускакать в станицу.

Вернулся Петр с еще более таинственным видом, чем уехал. От важности на его лице даже конопушки отсвечивали каким-то самодовольством. Он загнал нос, а мы на него посматривали с завистью: вот, дескать, человек так человек, все знает, а мы ничего…

Только на закате дня наконец выяснилась тайна Дементьева. Сестра сообщила ему сведения о численности повстанцев на нашем хуторе. Петр доложил об этом в станице. А там решили, воспользовавшись малочисленностью сил противника на хуторе, произвести налет на него. Для этой цели к нам, на Красноярский, из станицы прибыл небольшой кавалерийский отряд, человек в пятьдесят, под командованием все того же Безбородова. Мы присоединились к нему и тотчас же, перебравшись через брод, ворвались в свой хутор.

Нас никто даже и не обстрелял. Повстанцы выскочили из хутора и скрылись неведомо где.

Безбородов послал Андрея Земцова и меня за хутор, посмотреть, не видно ли там где повстанцев.

Мы с Андреем отправились в путь. Проехали Щепетнов ветряк.

— Ни черта тут никого нет, — сказал Андрей. — Они так, должно, с испугу драпанули, что пятками сверкают уже под Долгим. Поедем назад.

— Давай еще немного проедем, — предложил я.

— Ты езжай к тому вон оврагу, а я к этому. А потом вернемся.

Через некоторое время мы съехались у ветряка и направились в хутор докладывать Безбородову о результатах своей поездки.

Но Безбородов вел конников уже из хутора. Мы подождали их и доложили о том, что никого здесь из повстанцев не видели.

— Ну и ладно, — сказал Безбородов. — Поехали с нами.

Мы присоединились к отряду.

Подъехав к ветряку, Безбородов оглянулся.

— Шашки вон! — негромко скомандовал он.

Молниями блеснули выхваченные из ножен шашки.

— Рассыпайсь! — снова скомандовал Безбородов.

Мы рассыпались лавой.

— Вперед! За мной! — крикнул Безбородов и, дав шенкеля своему лысолобому рыжему жеребцу, поднял шашку и помчался к золотистому полю ржи… Мы с гиканьем устремились за ним.

Подскакав к хлебам, Безбородов остановился и внимательно всмотрелся в гущину ржи. Мы тоже остановились, прислушиваясь. Могильная тишина. Я смотрел на командира.

— Никого тут, конечно, нет, — пробормотал он. — А сказали, что во ржи засели… Но все-таки прочешем рожь… Шагом!.. Арш!..

…Небо пламенеет в багряном закате. В зареве вечерней зари, как в вишневом соку, плавает огромный раздувшийся, раскаленный шар солнца. Встревоженно лопочут о чем-то степные птицы, усаживаясь на ночлег.

Продвигаемся тихо, густая высокая рожь бьет нас по ногам тугими колосьями.

Вдруг выстрел… еще и еще… Стреляют из ржи.

Всадники в нерешительности останавливаются. Кое-кто из наших, прикладываясь к ложам, стреляет наугад в рожь… Оттуда слышатся стоны. Стрельба с обеих сторон усиливается. Над головой противно посвистывают пули. Рядом со мной казак как-то странно вскрикивает и с храпом валится с лошади. Испуганная лошадь с ржанием мчится в степь.

Безбородов взмахивает шашкой:

— Впе-еред.

Я привстаю на стременах, поднимаю шашку и во весь голос кричу:

— Ура-а!

Мчится по ржаному полю вся наша лава.

— Ура-а!.. Ура-а!.. — слышатся голоса моих товарищей.

В балку бегут повстанцы, конники наши взмахивают над ними шашками, стреляют им в спину. А потом все вдруг замолкает. Мы возвращаемся в хутор.

Постояв с неделю на нашем хуторе, Безбородов увел конников в станицу.

Мы же, хуторские парни, пока еще оставались здесь. Повстанцы с этих мест куда-то отхлынули, и в хуторе стало спокойнее жить.

Ночами, выставляя караулы, мы спали все вместе в чьем-нибудь саду. Но каждый раз меняли место ночевки.

К нам примкнули еще несколько хуторских парней-комсомольцев: братья Храмушины, Алферов, Опрометкин, Юдин.

Так мы прожили в хуторе недели две, держа постоянную связь со станицей. По распоряжению Безбородова часто выезжали далеко за хутор. Но повстанцев не обнаруживали, их и след простыл. Они словно провалились сквозь землю.

В хуторе существовала комсомольская ячейка, в которой состояло человек тридцать молодежи. Я очень гордился этой ячейкой, так как она была создана при моем участии.

Как член станичного комитета комсомола, я попытался было собрать хуторских комсомольцев, чтобы побеседовать с ними о создавшемся положении.

Но, кроме тех комсомольцев, которые состояли в нашем отряде, пришли на собрание всего пять девушек. Остальные боялись идти: а ну вернутся белые, что тогда будет?

С Лизой Дементьевой в этот раз пришла хорошенькая девочка-подросток в розовом платьице.

— Ты тоже на собрание? — спросил я девочку.

— Да, — тоненько протянула она и засмущалась.

— Как тебя зовут?

— Таня.

— А фамилия?

— Затямина.

— О! — воскликнул я. — Так это же старая знакомая!.. Это с тобой, Таня, тогда, на пасху-то, происшествие было?

— Со мной, — сказала девочка.

— Большая ты стала. Сколько же тебе лет?

— Четырнадцатый идет, — важно ответила она.

— Уже совсем взрослая. В комсомоле ты еще не состоишь?

— Нет, — с огорчением произнесла девочка. — Три раза подавала заявление, и все отказывают, говорят, мала еще… Когда, говорят, сравняется четырнадцать, тогда примем…

— Ну, подожди. Сколько тебе осталось до четырнадцати лег ждать?

— Девять месяцев.

— Ну, эти девять месяцев скоро пролетят, — успокоил я Таню. — На то лето примем тебя в комсомол.