Париж всегда останется Парижем, это абсолютная убежденность. Но с какого же времени Париж стал Парижем? В конце III века большая часть римского населения покинула город, и он стал почти полностью галльским. С этого момента можно с уверенностью сказать, что название Лютеция используется все меньше и меньше. Первое свидетельство этому, которым мы располагаем, – мильный камень, датируемый 307 годом, обнаруженный в 1877 году. На нем не обозначена Лютеция, но написано Civitas Parisiorum, город паризиев… Именно в эту эпоху Париж проявляется из Лютеции. Этот камень в эпоху меровингов повторно использовался для саркофага и сейчас представлен в музее Карнавале.

Этот город паризиев, в III веке в основном располагавшийся на острове Сите, окружен крепостной стеной. Часть этой стены, чудом сохранившейся, мы можем увидеть в Археологическом музее крипты паперти Нотр-Дам (crypte archе ologique du parvis de Notre-Dame). Кроме того, очертания ее в проеме дома № 6 по улице Коломб (rue de la Colombe) свидетельствуют о ее толщине.

Таким образом, Юлиана можно назвать первым любителем прогулок по Парижу, первым, кто любит город не за его тактическое военное значение или его важность для потребностей имперской власти. Он любит Париж за его остров, одновременно такой близкий и такой далекий, доступный и окруженный стеной. Он любит Париж, когда вода в реке спокойно течет, он любит Париж, когда река внезапно вздувается бурунами и волны лижут подножия стен домов, расположенных на берегах. Он любит Париж, когда просто гуляет, как обычный легионер, пробираясь по грязным переулкам, когда из широко открытых лавок наружу выпирают гроздья вяленого мяса, колбас, свиных голов, когда рыбаки только что наловили свежей рыбы, а молочные прилавки ломятся от разнообразных сыров, когда в воздухе чувствуется запах перебродившего ячменя, перемешанный с мятой, – он знает, этот запах распространяется из пивной лавки, где варят la cervesia – кельтское пиво, страстно полюбившееся паризиям. Он любит Париж, когда радостно приветствует купца:

– Эй, хозяин, нет ли у тебя вина, сдобренного перцем?

– Конечно есть.

– Не наполнишь ли мою флягу?

К тому же солдат, ставший Юлианом, не равнодушен к военной флотилии – она дрейфует перед островом Сите, а также к войскам, размещенным на правой стороне Сены. Это военная мощь неизменно успокаивает вице-императора: он чувствует себя защищенным от блеска и славы мира, аккуратно спрятанным в своем небольшом царстве, которое он сам же и построил. Эта его малая родина находится в центре пересечения речных и наземных дорог империи, месте пульсирующем и очаровательном.

Юлиан не только первый влюбленный в Париж, но и первый его певчий. Он проводит ночи без сна и пишет, пишет, пишет о своей страсти к Лютеции: «Этот небольшой по площади остров расположен посередине реки и весь окружен крепостной стеной; в него можно попасть с любого берега по деревянным мостам». Что касается Сены, то он видит в ней источник жизни и чистоты: «Вода в реке очень красивая и очень чистая, на нее можно смотреть или пить, кому как нравится. На самом деле, когда живешь на острове, воду надо брать преимущественно в реке».

Юлиану все нравится в Лютеции, за исключением «грубости галлов и суровой зимы». Действительно, галлов сложно назвать примером для культурного подражания. Они преимущественно говорят на своем языке, соблюдают обычаи и поклоняются богам, неизвестным римскому аристократу… Варварское в них может искоренить только великая цивилизация.

Однако что касается холодного сезона, то Юлиан остерегается его не напрасно. Вторая зима его пребывания в Лютеции выдается особенно лютой, и Юлиан рисует нам апокалиптическую картину: «Река несет, будто мраморные плиты… эти огромные замерзшие ледяные блоки сталкиваются между собой, но сейчас же снова продолжают свое движение, настоящая дорога в течении…»

Необходимо отапливать резиденцию на острове. Зажигают все жаровни, Юлиан требует большего, так как он коченеет в этом омерзительном климате. Наконец приходит долгожданный сон… Неожиданно он просыпается от приступа сильного кашля, он задыхается, вся комната в дыму, глаза слезятся, а горло пересохло, он не может дышать, так как каждый вздох, кажется, разъедает его внутренности… Он кричит, зовет на помощь, но затем туман застилает глаза, и он погружается в тяжелую дремоту… Но его вопли услышаны. Рабы бросаются в комнату и выносят безжизненное тело во двор. Свежий воздух возвращает Юлиана к жизни. Тлеющие угли чуть было не прервали неудержимый взлет. Что стало бы с Парижем, если бы ночью эта выдающаяся личность задохнулась в дыму? Он превратился бы еще в один небольшой город, который боится суеверных римлян? Стал бы скромной галльской крепостью с отвратительной репутацией?

Но нет, Юлиан уцелел. Когда наконец-то весна растапливает лед, он отправляется в сторону Рейна, восстанавливает крепости, договаривается с мелкими королями варварских племен, переходит границу между алеманнами и бургундами и к концу осени возвращается в Лютецию. Поговаривали, что этот деятельный генерал не намерен больше покидать свою резиденцию. К нему приезжает жена Елена. Вне всякого сомнения, его жизнь на берегах Сены была бы безмятежна, если бы не политика. Последняя подбрасывает очередную неприятность…

Поскольку Юлиан обеспечил стабильность в Галлии, его солдат затребовали для похода на восток, на войну с Персией. Оставить милую Лютецию? Изнурять себя в пустынях Месопотамии? Да ни за что в жизни! В феврале 360 года легионеры восстают. Они проходят через весь город, бранясь и сквернословя, крича, что никогда не оставят Юлиана. Манифестации на улицах Парижа… Такого здесь еще не видели!

Тогда вице-император задействует свой авторитет. Он обращается к галльским солдатам: он услышал и понял их и сделает все возможное, чтобы они не отправились на восток.

– Я умоляю, пусть гнев ваш успокоится на время. Того, что вы требуете, легко добиться без бунта и революционных козней. Поскольку тяга к родной земле сдерживает вас и вы опасаетесь неизведанных стран – я понимаю, как они непривычны вам, – то в настоящий момент возвращайтесь по домам. Вы не увидите ничего за пределами Альп, поскольку вы этого не хотите. Я лично принесу извинения императору Константину и приведу ему веские оправдания вашим действиям. Будучи дальновидным государем, он способен услышать здравые доводы.

Эти прекрасные слова, как и должно случиться, немного успокаивают солдат, но весной недовольство вспыхивает с новой силой, и легионеры, римские и галльские, решают активно брать судьбу в свои руки.

– Юлиан Август!

Этим дружным криком они признают Юлиана своим императором. Они больше не будут бояться интриг далекого императора – его никто никогда не видел, но он умудряется постоянно держать всех в страхе.

Солдаты заполняют резиденцию и требуют, чтобы император надел на себя венец. Венец? Какой еще венец? Все равно, что это будет, но на голову молодого человека просто необходимо надеть нечто напоминающее корону для того, чтобы провозгласить его императором вместо другого императора. Кто-то предлагает колье его жены Елены. Юлиан отказывается. Никто не вправе посягать на драгоценности государыни. А что если взять круглую золотую бляшку, которая украшает сбрую лошади? Юлиан морщится: украшение какой-то клячи, пусть даже из золота, ему кажется не достойным его величия. Ситуация выглядит безвыходной…

Тогда один из центурионов по имени Мавр снимает с себя витое ожерелье и кладет его на лоб Юлиана, наделяя его властью. Дело сделано. Этот простой жест, который поддерживает вся армия Галлии, делает Юлиана императором.

– Я обещаю всем по пять золотых монет и фунту серебра! – бросает в толпу новый суверен.

Неудивительно, что после этих слов сильные руки подхватывают его и поднимают на большом щите пехотинца. Вновь провозглашенного императора несут четыре человека. Именно так Юлиан предстает перед толпой жителей города, и те на всякий случай выдавливают из себя несколько радостных криков приветствия новому владыке. А что с императором Константином? Пал, все просто и ясно.