Что такое: ковчег, и в нем Ной, и голубь, и лист и сучок масличный? Ковчег есть церковь, а Ной — Христос, а голубь — святой дух, а лист и масличный сучок — это милость даруется нам человеколюбием божиим.

   Что значит: стоит белый щит, а на нем сидит сокол; прилетела злая сова и отогнала сокола? Белый щит — этот свет, а на нем сидит сокол — это правда; а прилетела злая сова — это кривда, и отогнала правду, а ложь — кривда осталась.

   Что сильнее всего в человеке? Сильнее всего в человеке правда и любовь; такой человек не побоится ничего; правда и любовь спасает человека от смерти, а если человек воскрешает мертвых и передвигает горы, но нет в нем ни любви, ни правды, то он — ничто.

   Что человеку удивительнее всего? Небо и земля и все дела всевышнего.

  Что тяжелее всего переносить человеку? Тяжелее всего учить глупого и упрямого: вода поднимает большие корабли, а малого камня не поднять и целому морю; невозможно ни моря вычерпать, ни мертвеца воскресить, ни наполнить дырявое судно, — так и глупого и упрямого человека всем миром не научить.

   Что для человека надежнее всего? Надежнее всего для человека добрый разум, умного человека и в чужой стране знают, а глупого и безумного и в своем городе ненавидят; как попутный ветер — радость кораблю, так и добрый разум — украшение человеку.

   Что значит: был некий город, и в нем жили царь с царицею и любимыми друзьями; и пришел в город высокоумный вельможа, и захватил город, а царя из города выгнал; а когда его любимые друзья разбегутся, тогда в том городе заплачет царица, одна, словно плененная голубица? Град этот — человек, а царь — ум, а царица — душа, а друзья — мысли, а высокоумный вельможа — хмель.

   Как велики планеты? Мудрецы нам сообщают, что луна столь широка, что закрывает всю землю, кроме рек и морей; а солнце вдвое больше луны, а планеты такие же, как луна.

   Отчего нам кажутся звезды маленькими? Высота — земное творение, и как если бы солнце стояло так же высоко, как и звезды, то нам бы таким же оно казалось, как и звезды.

   Теперь расскажи о луне. Луна меньше других планет и проходит ближе всех к земле, оттого весь мир судят по ней.

   Аминь.

А и на Дону, Дону, в избе на дому,

 На крутых берегах, на печи на дровах,

Высока ли высота потолочная,

 Глубока глубота подпольная,

 А и широко раздолье — перед печью шесток,

 Чистое поле — по подлавечью,

 А и синее море — в лохани вода.

А у Белого города — у жорнова

 А была стрельба веретенная:

10

 А и пушки, мушкеты горшечные,

 Знамена поставлены помельные,

 Востры сабли — кокошники,

 А и тяжкие палицы — шемшуры,

 А и те шешумры были тюменских баб.

 А и билася-дралася свекры со снохой,

 Приступаючи ко городу ко жорному, —

 О том пироге, о яшном мушнике;

 А и билися-дралися день до вечера,

 Убили они курицу пропащую.

20

 А и на ту-то драку, великой бой

 Выбежал сильной могуч богатырь,

 Молодой Агафонушка Никитин сын.

А и шуба-то на нем была свиных хвостов,

 Болестью опушена, комухой подложена,

 Чирьи да вереды — то пуговки,

 Сливные коросты — то петельки.

 А втапоры старик на полатях лежал,

 Силу-то смечал, во штаны ‹...›;

 А старая бабу, умом молода,

30

 Села ‹...›, сама песни поет.

 А слепые бегут, спинаючи глядят,

 Безголовые бегут, они песни поют,

 Бездырые бегут — ‹...›,

 Безносые бегут — понюхивают,

 Безрукой втапоры клеть покрал,

 А нагому безрукой за пазуху наклал.

 Безъязыкого того на пытку ведут,

 А повешены слушают,

 А и резаной тот в лес убежал.

40

 На ту же на драку, великой бой

 Выбегали тут три могучие богатыри:

 А у первого могучего богатыря

Блинами голова испроломана,

 А другого могучего богатыря

 Соломой ноги изломаны,

 У третьего могучего богатыря

 Кишкою брюхо пропороно.

В то же время и в тот же час

 На море, братцы, овин горит

50

 С репою, со печенкою,

 А и середи синя моря Хвалынского

 Вырастал ли тут крековист дуб,

 А на том на сыром дубу крековостом

 А и сивая свинья на дубу гнездо свила,

 На дубу гнездо свила,

 И детей она свела — сивеньких поросяточок,

 Поросяточок полосатеньких,

 По дубу они все разбегалися.

 А в воду они глядят — притонути хотят,

60

 В поле глядят — убежати хотят.

 А и по чистому полю корабли бегут,

А и серой волк на корме стоит,

 А красна лисица потакивает:

 «Хоть вправо держи, хоть влево, затем куда хошь».

 Они на небо глядят, улетети хотят.

 Высоко ли там кобыла в шебуре летит.

 А и черт ли видал, что медведь летал,

 Бурую корову в когтях носил.

 В ступе-де курица объягнилася,

70

 Под шестком-то корова яицо снесла,

 В осеку овца отелилася.

А и то старина, то и деянье.

Благословите, братцы, старину сказать,

 Как бы старину стародавную.

 Как бы в стары годы, прежния,

 Во те времена первоначальныя

5

 А и сын на матере снопы возил,

 Молода жена в при́прежи была,

 Ево матушка обленчива,

 Молода жена зарывчева,

 Молоду жену свою поддерживал,

л. 72 об., 10

 Он матушку || свою подстегивал

 Своим кнутиком воровинныем,

 Изорвался кнутик, он — березиной.

Как у нас на селе заспорил Лука с Петром, сомутилася вода с песком, у невестки с золовками был бой большой; на том на бою кашу-горюху поранили, киселя-горюна во полон полонили, репу с морковью подкопом взяли, капусту под меч приклонили. А я на бой не поспел, на лавочке просидел. В то время жили мы шесть братьев — все Агафоны, батюшка был Тарас, а матушка — не помню, как звалась; да что до названья? Пусть будет Маланья. Я-то родом был меньшой, да разумом большой. Вот поехали люди землю пахать, а мы шесть братьев руками махать. Люди-то думают: мы пашем да на лошадей руками машем, а мы промеж себя управляемся. А батюшка навязал на кнут зерно гречихи, махнул раз-другой и забросил далеко.

Уродилась у нас гречиха предобрая. Люди вышли в поле жать, а мы в бороздах лежать; до обеда пролежали, после обеда проспали, и наставили много хлеба: скирда от скирды, как от Казани до Москвы. Стали молотить — вышла целая горсть гречихи. На другой год батюшка спрашивает: «Сынки мои возлюбленные, где нам нынче гречиху сеять?» Я — брат меньшой, да разумом большой, говорю батюшке: «Посеем на печке, потому что земля та порожняя; все равно круглый год гуляет!» Посеяли на печке, а изба у нас была большая: на первом венце1 порог, на другом потолок, окна и двери буравом наверчены. Хоть сидеть в избе нельзя, да глядеть гожа.

Батюшка был тогда больно заботлив, рано утром вставал — чуть заря занимается, и все на улицу глазел. Мороз-то и заберись к нам в окно да на печку; вся гречиха позябла. Вот шесть братьев стали горевать, как гречиху с печи собирать? А я — родом хоть меньшой, да разумом большой. «Надобно, — говорю, — гречиху скосить, в омет2 свозить». — «Где же нам омет метать?» — «Как где? На печном столбе: место порожнее». Сметали большой омет.

Была у нас в дому кошка лыса: почуй она, что в гречихе крыса, бросилась ловить и прямо-таки о печной столб лбом пришлась; омет упал да в лохань попал. Шесть братьев горевать, как из лохани омет убирать? На ту пору пришла кобыла сера, омет из лохани съела; стала вон из избы бежать, да в дверях и завязла: таково-то с гречихи у ней брюхо расперло! Задние ноги в избе, а передние на улице. Зачала она скакать, избу по улице таскать; а мы сидим да глядим: что-то будет! Вот как брюхо у кобылы-то опало, я сейчас в гриву ей вцепился, верхом на нее ввалился и поехал в кабак. Выпил винца, разгулялся добрый молодец; попалось мне в глаза у целовальника ружье славное. «Что, — спрашиваю, — заветное аль продажное?» — «Продажное». Ну, хоть полтину и заплатил, да ружье купил.