О горе мне! Богатыя люди пьють и едят, а того не ведають, что сами умруть, а голенькимъ не дадуть.
Покоя себе, своей бедности не обретаю, лапти розбиваю, а добра не налезу.
Разум мой не осяжеть, живот мои не обрящеть своей бедности, все на меня востали, хотять меня, молодца, въдрук погрузить, а бог не выдасть — и свинья не съесть.
Своей горкой не ведаю, как жить и как мне промышлять.
Тверд живот мой, а сердце с кручины пропало и не осягнеть.
Учинилася мне беда великая, в бедности хожю, весь день неедши; а поесть мне нихто не дасть. Увы мне, бедному, увы, безплемянному, где мне от лихь людей детца и голову приклонить?
Ферези были у меня добры, да лихия люди за долъгь сняли.
Хоронился от должников, да не ухоронилъся: приставов посылають, на правеж ставять, по ногам ставять, а възять мне негде, и отъкупитца нечим.
ОТець мой и мати моя оставили мне имение были свое, да лихие люди всем завладели. Ох, моя беда!
Цел был дом мои, да не велел бог жити и владети. Чюжево не хотелось, своево не лучилось, как мне, бедному, промышлять?
Шел бы в город да удрал бы суконца хорошепкова на однорядку, да денегь нет, а в долгь нихто не верять, как мне быть?
Щеголял бы и ходил бы чистенько и хорошенько, да не в чем. Лихо мне!
Ерзнул бы по лавке в старой аднорядке.
Ерычитца по брюху с великих недоетков, ел бы мяса, да в зубахь вязнеть. Ехать было в гости, да нихто не зовет.
Ючится по брюху с великих недоетков, играть не хочетца, вечер не ужинал, утрос не завтрикал, севодне не обедал.
Юрйл бы и играл бы, да бога боюся, а се греха страхь и людей соромъ. коли бы был богат, тогда бы и людей не знал, а в злых днех и людей не познал.
Юмыслил бы хорошенько да нарядился, да не во что мне. К сей бедности не умеють люди пристать, а с нею опознатца. Псы на милова не лають, постылова кусають, из двора сволокуть. Фома-поп глуп, тот греха не знаеть, а людям не роскажеть, на том ему спасибогь и спасеть богь.
Текст (в списке 1663 г.) публикуется по изданию: Адрианова-Перетц В. П. Русская демократическая сатира XVII века. Изд. 2-е, дополи. М., 1977, с. 229—231 («Дополнения», подготовленные Н. С. Демковой), 149—150, 175—181, 236—237 (комментарии).
ОХЪ ВГОРЕ ЖИТЬ НЕКРУЧИННУ БЫТЬ
А и горя горе гореваньица
а в горе жить некручинну быть
нагому ходить нестыдитися
а и денегъ нету передъ денгами
появилась гривна передъ злыми дни
небывать плешатому кудрявому
небывать гулящему богатому
неотростить дерева суховерхова
неоткормить коня сухопарова
неутешити дитя безматери
нескроить атласу без мастера
а горя горе гореваньица
а и лыкомъ горе подпоясалась
мочалами ноги изапутаны а
я от горя в темны леса
а горя прежде векъ зашолъ
а я отгоря впоченои пиръ
а горя зашолъ впереди сидитъ
а я от горя нацаревъ кабакъ
а горя встречаетъ ушъ пива тащитъ
какъ я нагъ та сталъ насмеялся онъ,
ПОСЛАНИЕ ДВОРИТЕЛЬНОЕ НЕДРУГУ
Господину имя рек имя рекъ челом бьет.
И еще тебЪ, господине, добро доспЪю,
Ъхати к тебЪ не смЪю.
Живешь ты, господине, вкупЪ,
а толчешь в ступе.
И то завернется у тобя в пупЪ,
потому что ты добрЪ опальчив вкруте.
И яз твоего величества не боюсь
и впредь тебЪ пригожусь.
Да велЪлъ ты, господине, взяти взаем ржи,
и ты, господине, не учини в нем лжи,
чтобы, господине, мнЪ очи твои радостно видати,
а тебЪ пожаловать: та моя рожь отдати.
Добро тебЪ надо мною подворити,
и в такой старости з голода не уморити,
и тебЪ, господину моему, недостатакъ своих,
что проел,— животишек — не забыти.
И я на тебя к богу плачюся,
что проел я останошною свою клячю.
И ты, господине, на благочестие уклонися,
а нам смилуйся, поплатися!
Милость покажи,
моей бедности конец укажи.
А докуду твоего платежу ждати?
И я а том не тужу
и сам себЪ не разсужу.
А тебя не вЪдаю, как положити и чем тебя одЪти:
шубою тебя одЪти —
и тебЪ опрЪти,
а портным одЪти —
и ты здрожышь,
у нас убежишъ,
и людей насмешишь,
а себя надсадишь.
А челом бы тебЪ ударил гостинца, да нечим,
потому что много к тебЪ послати не смЪю,
и ты все обреешъ,
чести не знаешь.
А мало послати к тебЪ не смЪю,
боюсь тебя: с сердца ушибешь
и гостинец не приимешь.
И ты нам дай сроку ненадолго,
и мы, как здумаем,
и тебЪ, что ни буди, пошлем.
Да пожалуй к нам в гости ни ногою,
а мы тебя не ждемь,
и ворота запираем,
а хлЪбъ да соль у нас про тобя на воротах гвоздием прибита.
И писать было к тебЪ немало,
да разуму не стало.
И ты пожалуй,
на нас не пеняй.
ПОСЛАНИЕ ДВОРЯНИНА К ДВОРЯНИНУ
Благих подателю и премудрому наказателю, нашего убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жителства присносущу питателю, государю моему имярек и отцу имярек, жаданный видЪти очес твоих свЪтло на собя, яко же преже бЪ не сытый зримаго и многоприятнаго милосердия твоего Фуников Иванец, яко же прежней рабец, греха же моего ради яко странный старец.
ВожделЪн до сладости малаго сего писанейца до твоего величества и благородия, не простирает бо ся сицево писанейцо за оскудЪние разума моего и за злу фортону сердца моего. Точию pЪx ти: буди, государь, храним десницею вышнаго параклита.
А по милости, государь, своей, аще изволишь о нашем убожествЪ слышати, и я, милостию творца и зижителя всяческих, апрЪля по 23 день, по-видимому, в живых, а 6Ъдно убо и скорбно дни пребываю, а милосердия твоего, государя своего, всегда не забываю. А мнЪ, государь, тулские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки,
да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска,
и взяла меня великая тоска,
а послана рогожа, и спать не погоже.
Седел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядЪлъ.
А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахЪ,
за старые шашни хотЪли скинуть з башни.
А на пытках пытают, а правды не знаютъ,
правду-де скажи, а ничего не солжи.
А яз имъ божился и с ног свалился и на бок ложилъся:
«Не много у меня ржи, нЪт во мнЪ лжи,
истинно глаголю, воистинну не лжу».
И они того не знают, болши того пытаютъ.
И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кнутом.
Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил,
баня дурна да и мовник глуп,
высоко взмахнулъ, тяжело хлыснул,
от слез добрЪ великъ и по ся мЪста болит.
Прикажи, государь, чЪмъ лечить,
а мнЪ, государь, наипаче за тебя бога молить,
что бог тебя крепит, дай, господи, и впредь так творит. Да видЪх, государь, твоего, государя моего имярек, рукописание, прослезихся,
и крепости разума твоего удивихся,
а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся, и богу моему за тобя, государя моего, помолихся.
Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то ж сотворяю.
А тЪм, государь, твое жалованье платить,
что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро-де онъ так творитъ.
Да писал бы, государь, немало,
да за великой смуток разума не стало.
Приклоних бо главу свою до земля, рЪх ти: здравствуй, государь мой, о ХристЪ. Аминь.
Да немало, государь, лЪтъ,
а разума нЪт, и не переписать своих бЪд.
Розванъ, что баранъ, разорен до конца, а сЪд, что овца.
Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола.
Рожь ратные пожали, а сами збежали.
А нынЪ воистинну живем в погребище и кладем огнище, а на ногах воистинну остались однЪ голенища, и обились голенища.
