Через два часа они вмонтируют последние приборы, задраят люк и, сами того не зная, оставят на корабле Кейна — единственное существо из плоти и крови среди металла, керамики и горючего.

Кейн не боялся, что его обнаружат. Никто не знал о существовании его тайника. Он не значился в чертежах. Техники и строители не подозревали, что оставили свободное место в корпусе.

Кейн все устроил сам. Он не отдавал себе отчета в том, как именно сделал это. Но сделал. Он не раз замечал свое воздействие на людей, не понимая, как и почему воздействует на них. Взять, например, этого Хэммера, того, кто руководил постройкой и наиболее поддавался воздействию. Из всех смутных фигур, окружавших Кейна, он был наименее смутной. И порой Кейн четко сознавал его присутствие — когда проходил мимо него в своих неторопливых и неопределенных блужданиях по строительной площадке. Только это и требовалось — пройти мимо.

Кейн помнил, что так случалось и прежде. Особенно с теоретиками. Когда Лиза Мейтнер решила провести проверку на барий среди продуктов нейтронной бомбардировки урана, Кейн был рядом — никем не замеченный бродил по соседнему коридору.

Он сгребал опавшие листья и мусор в парке в 1904 году, когда мимо, размышляя, прошел молодой Эйнштейн. Внезапно Эйнштейн зашагал быстрее, словно подгоняемый неожиданной мыслью. Кейна словно током ударило.

Но как это делалось, он не знал. А паук знает архитектурные теории, когда начинает плести паутину?

Впрочем, истоки уходили глубже в прошлое. В тот вечер когда молодой Ньютон смотрел на луну и в голове у него забрезжила некая мысль, Кейн был поблизости.

И еще глубже в прошлое.

Пейзаж Нью-Мексико, обычно пустынный, был весь усеян человеческими муравьями, которые копошились возле металлической колонны, устремленной острием вверх. Она не походила на все предшествовавшие ей конструкции. Она достигнет Луны и обогнет ее, прежде чем вернуться обратно. Бесчисленные приборы сфотографируют Луну, измерят ее теплоотдачу, проверят радиоактивность и с помощью микроволн установят химический состав. Автоматически колонна выполнит почти всю программу, которую выполнил бы человеческий экипаж корабля. И полученная информация позволит в следующий раз отправить на Луну корабль с человеческим экипажем.

Но только в определенном смысле и этот первый имел на своем борту человека.

Возле стартовой площадки собрались представители разных правительств, разных промышленных компаний, разных общественных и экономических групп. Были там и телеоператоры, и журналисты.

При нулевом счете заработали двигатели, и корабль начал внушительный подъем.

Кейн словно бы откуда-то слышал вой рассекаемого воздуха и чувствовал гнет ускорения. Он высвободил свое сознание, приподнял его и выдвинул вперед, оборвав прямую связь между ним и телом, чтобы не замечать боли и других неприятных ощущений.

Как сквозь туман он понимал, что его долгое путешествие близится к концу. Ему уже не надо будет принимать хитрые меры, чтобы люди не поняли, что он бессмертен. Ему уже не надо будет держаться незаметно, вечно скитаться, меняя имена и личности, манипулируя чужим сознанием.

Конечно, не все шло гладко. Например, возникали легенды о Вечном Жиде и Летучем Голландце… Но он уцелел. Его не разоблачили.

Он видел свое место в небе. Видел сквозь всю плотную массу корабля. Ну, не то чтобы «видел». Но более точного слова у него не находилось.

Хотя он не сомневался, что точное слово существует. Он не мог бы объяснить, как он узнал хотя бы ничтожную часть того, что знал. Просто пока одно столетие сменялось другим, он постепенно обрел эти знания с уверенностью, которая не нуждалась в объяснениях.

Возник он как яйцо (или как нечто, для обозначения чего слово «яйцо» было наиболее подходящим), положенное на Земле еще до того, как бродячие охотники, которые позднее стали называться «людьми», построили города. Его родитель выбрал Землю с большим тщанием. Далеко не всякий мир был пригоден для такой цели.

Но какой мир подходит? Какие существуют критерии? Этого Кейн и сейчас не знал.

А разве оса-помпила должна прежде изучить арахнологию, чтобы отыскать паука единственного подходящего для ее потомства вида и парализовать его укусом, сохраняя в нем жизнь?

В конце концов он вышел из яйца, принял облик человека, стал жить среди людей и обороняться от людей, И его единственной целью было заставить людей пойти путем, который завершится кораблем и тайником внутри корабля, с ним самим внутри тайника.

Потребовалось восемь тысяч лет усилий и разочарований. Теперь, когда корабль покинул атмосферу, место в небе стало более четким. Это был ключ, отпиравший сознание. Это был последний кусочек головоломки, завершающий картину.

В том месте поблескивали звезды, невидимые невооруженному человеческому глазу. Одна пылала особенно ярко, и все существо Кейна устремлялось к ней. Слово, которое столько времени зрело в нем, вырвалось наружу.

— Мой дом, — прошептал он.

Он знал? Изучает ли лосось картографию, чтобы найти верховье речки, где за несколько лет до этого он вышел из икринки? Завершился последний этап в медленном взрослении, которое потребовало восьми тысяч земных лет, и Кейн был уже не личинкой, а взрослой особью.

Взрослый Кейн вырвался из человеческой плоти, которая оберегала личинку, и вышел из корабля. Он устремился вперед с немыслимой скоростью — к своему дому, откуда когда-нибудь он отправится блуждать по космосу, чтобы отложить яйцо на какую-нибудь планету.

Он мчался через Космос, не вспоминая корабль, в котором остался пустой кокон. Он не думал о том, что гнал целый мир к овладению техникой и космическими полетами для того лишь, чтобы нечто, называющееся Кейном, могло стать взрослым и исполнить свое предназначение.

Какое дело пчеле до цветка, когда она кончает сосать нектар и улетает?

Перечитывая «Какое дело пчеле?», я невольно вспоминал издателей и редакторов, с которыми работал, и то, как некоторые из них вдруг проваливаются в никуда.

Были редакторы, которых я видел часто, так что между нами возникала близость. Затем по той или иной причине они оставляли свой пост и исчезали из поля моего зрения. Горация Голда я не видел уже много лет, например, и очень давно не видел Джеймса Л. Куинна, который купил «Какое дело пчеле?» и еще несколько моих рассказов. У него был южный говор, насколько помню. Обаятельнейший человек! А теперь я не знаю, где он находится, да и жив ли он.

О следующем рассказе «Они не прилетят» лучше будет сказать лишь несколько слов, не то комментарии займут больше места, чем сам рассказ. Написал я его 29 июля 1957 года, и его отвергли два журнала, прежде чем Боб Лаундес любезно оказал ему гостеприимство. Он вышел в февральском номере «Фьючер» за 1958 год.

Нарон, представитель умудренной жизнью ригеллианской расы, был галактическим летописцем в четвертом поколении.

У него было две книги — большая, содержавшая перечень многочисленных разумных рас из всех галактик, и поменьше, куда заносились лишь цивилизации, достигшие зрелости и мастерства в той степени, которая позволяла им вступить в Галактическую Федерацию.

Из большой книги были вычеркнуты те расы, которые в силу разных причин потерпели крушение: невезение, биохимические или биофизические несовершенства и социальная несправедливость взимали свою дань.

Зато ни один из членов Федерации, внесенных в малую книгу, не был оттуда вычеркнут.

Грузный и неправдоподобно древний Нарон поднял глаза на подошедшего гонца.

— Нарон! — воскликнул тот. — Единственный Великий…

— Ну-ну, поменьше церемоний. Что такое?

— Еще одна группа организмов достигла зрелости.