И крупные, частые слезы оросили исхудалые щеки Шамиля.

К 10 августу 1859 года русские войска стянулись к Гунибу и со всех сторон окружили его.

Главнокомандующий, князь Барятинский, явившийся 18 августа в войско, приказал подробно осмотреть гору и готовиться к штурму. Но прежде чем решиться штурмовать это недоступное горное гнездо, прежде чем посылать сотни людей на верную смерть, было решено вступить в переговоры с Шамилем.

На одной из высот среди толпы конных мюридов на гнедом кабардинском коне высокий плечистый всадник в праздничном черкесском наряде, как и подобает уполномоченному великого вождя, ожидал появления русского саиба, выбранного для переговоров о мире.

Этот всадник был Кази-Магома, посланный сюда отцом. С ним были приближенные имама: Юнус, Хаджи-Али, Дебира, наиб Хунзахский и Нур-Магомет Суграт-линский, то есть почти оставшиеся верными имаму вожди, пришедшие следом за ним на Гуниб.

Нетерпеливо смотрел вдаль Кази-Магома, стараясь разглядеть, не едет ли русский отряд. Но нет, все попрежнему пусто и тихо на горной тропинке. Не слышно топота коней. Только изредка доносятся из русского лагеря сигналы да смутно долетает гул солдатских голосов.

Кази-Магома, щурясь от солнца, зорко вглядывается в этот лагерь. Сколько там войска! Сколько тысяч нагнал сюда русский сардар. И все это, конечно, устремится на Гуниб, потому что отец ни за что не согласится на условия урусов. Он, Кази-Магома, знает это. Знает и то, что ради проволочки времени приказал ему вести переговоры Шамиль, а сам твердо решил не уступать гяурам своего последнего гнезда. Недоволен этим Магома. Урусы не звери, чего боится отец? Ну возьмут их в плен как почетных аманатов, они выговорят потом право жить в горах… Только войны не будет, этого ужасного кровавого газавата! Можно будет мирно и тихо проживать в своем наибстве да сколачивать понемножку денежку. Богатым хорошо быть: и почет, и уважение отовсюду! Тогда уж не надо бояться за свою жизнь и за жизнь красавицы Керимат.

Вдруг мысли Кази-Магомы прерываются разом. На тропинке показался русский отряд. Впереди он ясно видит фигуру русского саиба-полковника, а рядом с ним своего тестя, изменника Даниэль-Султана, который перешел на сторону русских и сделался их переводчиком в сношениях с горцами. Кази-Магоме вполне понятно поведение тестя. Он не осуждает его. Даниэль изменил имаму, потому что нашел, что дело газавата погибло, что не сегодня завтра русские победят последних мюридов и что поэтому выгоднее жить с русскими в дружбе и согласии. И он, Кази-Магома, на его месте поступил бы так же.

Вот приблизились всадники… Ровно, точно по команде, сразу спешились все — и горцы и урусы. Русские отдали честь, горцы — «селям» обычным прикосновением руки ко лбу, губам и сердцу. Потом все уселись на ковре, разостланном на уступе. Даниэль-Султан, как переводчик, выступил вперед. Его глаза избегали взора зятя. Он не знал, как смотрит на его измену Кази-Магома, и что-то похожее на смущение стесняло слегка сердце перебежчика. Полковник Лазарев сказал ему несколько слов.

— Кази-Магома, сын имама и мой нареченный Аллахом зять, — начал важно Даниэль-Султан, — русский сардар передает твоему отцу через саиба (он указал медленным движением головы на сидевшего на ковре Лазарева), что пусть он смело отдается в руки урусов. Вреда ему не будет, ни ему, ни его семейству. Он получит милость русского государя и богатые дары. Пусть идет к сардару.

— Мой отец, — начал Кази-Магома, в то время когда Даниэль-Султан передавал его слова Лазареву, — уж много раз мирился с урусами. Но урусы снова продолжали сражаться с ним. Мы уже слышали речи о мире от русских сардаров — генерала Граббе, Фези и Клюгенау, а русское войско все-таки продолжало преследовать нас, горцев…

— Не твой ли отец виноват в этом? — снова переведя Лазареву слова Кази-Магомы и получив от него ответ, произнес Даниэль-Султан. — Русские не возобновляли войн, пока Шамиль не поднимал своих племен на новые и новые газаваты. Пусть он подумает, что ждет его, если он добровольно не примет предложения о сдаче. А если Шамиль теперь же сдастся, сардары немедленно будут считать войну оконченной… Сардар — наместник императора, во всем доверенное лицо его. И слова русского сардара надо принимать за слова русского царя.

— Мой отец желает свершить паломничество в Мекку, к священному гробу Магомета, — произнес Кази-Магома снова, — отпустят ли его туда, если он сложит оружие как военнопленный?

Даниэль-Султан перевел Лазареву и этот вопрос зятя.

— Непременно, — поспешил ответить тот, — передай ему это, Даниэль-Султан! Скажи, что, если он добровольно сложит оружие, его проводят с почетным караулом до границы и что по возвращении из Мекки ему будет разрешено выбрать для жительства какое угодно место в горах. Скажи ему еще, что государь наш добр и милостив и что только из жалости к его неповинным женам и детям предлагает ему мир. Пусть он примет его скорее, потому что когда его гнездо разнесут вдребезги наши молодцы, то с ним будет уже поступлено иначе! Передай твоему зятю все это, Даниэль-Султан! И скажи, чтобы он уговорил отца не медлить с решением.

Последний точно исполнил приказание Лазарева и слово в слово передал речь полковника. Кази-Магома угрюмо кивнул головою.

— Я не последний уполномоченный отца, — произнес он сурово, — сейчас прискачет гонец с Гуниба, который и привезет его окончательное решение.

Действительно, вскоре показалась стройная фигура всадника, несшегося во весь опор по горной тропинке. И русские, и горцы с затаенным волнением ждали его. И те и другие слишком много видели на своем веку бесцельно пролитой крови, чтобы не стараться избегнуть ее.

От ответа Шамиля зависело все.

Вот ближе и яснее значится фигура всадника, вот он уже совсем близко у ковра… Вот спешился и идет прямо к Лазареву.

Как он еще молод, этот уполномоченный Шамиля. Молод, а глаза горят глубокой мыслью. На высоком челе печать мудрости. Полны выражения и неизъяснимого благородства тонкие, красивые юношеские черты.

Вдруг взор Шамилева гонца приметил Даниэль-Султана. Гневом исказилось прекрасное лицо юноши. Уничтожающим презрением блеснули гордые глаза.

— Я рад, что вижу тебя, изменник, — произнес он громко, сверкнув своими черными глазами, — и что в твоем присутствии могу выразить волю имама, чтобы научить тебя, как должны поступать верные слуги его. Слушай, саиб! — произнес он, повернувшись лицом к Лазареву, и смуглое лицо его вспыхнуло нежным юношеским румянцем. — Мой тесть и повелитель, великий имам, приказал передать следующее русскому сардару: «Гуниб — гора высокая. Я стою на ней. Еще выше меня Аллах надо мною. Русские внизу — пусть штурмуют!» Я повторяю слово в слово то, что сказал имам. И это его последнее решение! Переведи, — властно бросил он Даниэль-Султану, даже не удостоив взглядом того.

И, сказав это, юный горец быстро отдал прощальный поклон русским, еще раз презрительным взором окинул Даниэль-Султана и, вскочив на коня, умчался, быстрый, как вихрь, по горной тропинке, ничуть не заботясь о том, следуют ли за ним Кази-Магома и остальные.

Это был второй и любимый зять Шамиля, гордость маленькой Патимат, ее муж Абдурахим.

«Гуниб — гора высокая. Я стою на ней, еще выше меня Аллах надо мною. Русские внизу — пусть штурмуют!» — таков был переданный Лазаревым Барятинскому ответ Шамиля, и после такого ответа оставалось только одно: штурмовать Гуниб. И войска приступили к штурму.

Было решено наступлением на восточный склон горы отвлекать внимание Шамилевых защитников, но нападение произвести с какой-либо из противоположных сторон. В ночь на 24 августа ширванские и апшеронские стрелки двинулись к укреплениям восточного ската, а на следующую ночь другие войска приблизились к северной стороне горы, усеянной скалами.

Главнокомандующий объявил охотничьей команде Апшеронского полка, что наградит орденом Георгия 2-й степени тех трех храбрецов, которые первыми взберутся на высоту. И разумеется, такие храбрецы нашлись и охотно согласились полезть на Гуниб, туда, где парили только горные орлы и где самый могучий из них нашел свое последнее убежище…