Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

В конце 1955 года в Риге проходил полуфинал XXIII чемпионата СССР. В турнире выступали такие серьезные бойцы, как Болеславский, Корчной, Фурман, Борисенко, Иливицкий. Всего пять лет назад Болеславский играл матч с Бронштейном за право оспаривать у Ботвинника титул чемпиона мира! И вот девятнадцатилетний Таль как равный допущен в такое общество.

Таль никого не боялся, за доской для него не существовало авторитетов. Но только за доской! «В миру» Таль благоговел, например, перед Давидом Бронштейном, которого считал своим духовным учителем, перед Паулем Кересом, перед Рашидом Нежметдиновым, своеобразным шахматным умельцем и смельчаком, да и перед многими другими шахматистами.

Нельзя считать случайным, что почти после каждого турнира Таль совершенно искренне считал, что кто-то другой играл лучше, чем он. После чемпионата 1957 года, например, Таль публично заявил, что, по его мнению, Бронштейн играл в турнире сильнее всех и должен был по праву стать первым. После турнира претендентов Таль признал, что Керес в своих партиях превзошел всех — без исключения! — соперников.

Итак, до и после турнира Таль был полон почтительности к своим противникам. Но когда он шел с ними играть, то свое почтительное отношение оставлял на вешалке, вместе с пальто.

Счастливое качество! И благодарить за него Миша должен был в первую очередь отца. Доктор Таль, этот бывший петербуржец, воспитанный в лучших традициях старой русской интеллигенции, не имел привычки млеть перед именами.

— Министр и шофер — для меня только пациенты, — с гордостью говаривал он. — И каждого я должен лечить с одинаковым старанием. Никаких привилегий!

Эти свои взгляды доктор Таль постарался привить и Мише. Ему это удалось настолько блестяще, что он стал даже опасаться за характер сына. Но добрый доктор мог быть спокоен: мягкий, уступчивый, всегда готовый помочь товарищу, Миша ни к кому не проявлял неуважения, особенно к старшим.

Гроссмейстер Тартаковер однажды обронил такой афоризм: «В шахматах есть только одна ошибка — переоценка противника». На первый взгляд это звучит более чем парадоксально. В самом деле, так ли уж плохо отнестись к своему сопернику пусть даже с большей серьезностью, чем он того заслуживает, — кашу маслом ведь не испортишь.

Но помните рассказ О’Генри о талантливом боксере-неудачнике, который в уличной драке, не зная, с кем имеет дело, нокаутировал чемпиона мира, а на ринге, стоило ему услышать имя прославленного соперника, вконец терялся и бывал жестоко бит? В шахматах, где имена и звания действуют чуть ли не с гипнотической силой, с робостью далеко не уедешь.

Словом, Таль безгранично верил в свои силы. Эта вера в себя, этот оптимизм его таланта составляют одну из главных прелестей шахматного облика Таля. Именно дерзкая убежденность в том, что он вправе швырнуть перчатку любому турнирному бойцу, позволяла Талю действовать с таким риском, с такой бесшабашной удалью. Конечно, самоуверенность, готовность к рискованным экспериментам приводили в отдельных случаях к фиаско, но это были неизбежные и не очень ощутительные издержки стиля. Прибыль с лихвой окупала брак.

Уже перед последним туром он обеспечил себе первое место! Несмотря даже на то, что его легкомыслие по-прежнему давало себя знать.

К встрече с Борисенко Таль готовился, например, в троллейбусе, по дороге на турнир. Разумеется, троллейбус не лучшее место для обдумывания дебютных экспериментов. И Таль очень быстро понял это. Хотя придуманный им ход был сам по себе не так уж плох, возникшая позиция требовала вдумчивой и очень планомерной игры, чего Таль не любил. В результате он ошибся и быстро оказался в тяжелом положении. Правда, ему удалось основательно запутать противника, вдобавок у того оставалось мало времени.

В цейтноте добродушный и симпатичный Борисенко, увлекшись, играл очень смешно — он жевал кончик карандаша, раскачивался, вдруг хватал себя за штанину и тянул ее. Смешливому Талю достаточно было половины этих жестов, чтобы расхохотаться. Он сидел, кусая губы и стараясь изо всех сил сохранить серьезность, чтобы не обидеть партнера. Кончилось тем, что Таль не сумел сосредоточиться на игре и последним ходом перед откладыванием партии подставил фигуру. Вмиг он посерьезнел, но дело было сделано — пришлось сдаться.

И все же в рижском полуфинале начал уже отчетливо вырисовываться, открыто заявлять о себе стиль Таля. Помните партии с Грушевским, Высоцкисом, Гипслисом? Там Таль только пробовал, хотя и не без успеха, так называемые «кривые» ходы, то есть ходы, не вытекающие из духа позиции и даже иногда ухудшающие ее. Еще раньше, в период шахматного младенчества, он из мальчишеского упрямства иногда применял, случалось, заведомо забракованные варианты — а вот докажу! Теперь он приходит к выводу, что такая игра может определенно оказаться полезной. И если прежде он играл подобным образом, кроме всего прочего, и потому, что ему нравилось искушать судьбу, то теперь это постепенно становится у него системой, методом. Многозначительной в этом смысле была партия с Лебедевым.

Партия эта развивалась так, что при нормальном течении должна была закончиться вничью. Турнирное положение Таля было довольно благополучным. Лебедев воздвиг прочные оборонительные рубежи и, как видно, не возражал против ничьей. Но Таль, как мы уже знаем, жадно любил играть — сам процесс игры доставлял ему неизъяснимое наслаждение. И не только играть — он хотел выигрывать. Как молодой олень, у которого чешутся рога, он повсюду искал боя. С такими настроениями он не мог спокойно мириться с ничейным исходом.

Что же было делать? Лезть напролом? Бессмысленно. Противник прочно окопался, и лобовой атакой его не возьмешь. Обходных путей тоже не видно. Остается одно — соблазнить партнера на вылазку. Но для этого надо дать ему какую-то приманку.

Таль так и поступил. Он пошел на трудный, почти безнадежный вариант, позволявший, однако, вести оживленную, насыщенную тактическими моментами игру. И хотя Таль долго балансировал на краю пропасти, его замысел в конце концов оправдался: в комбинационной буре, разразившейся на доске, Лебедев растерялся и потерпел крушение.

Победа Таля в полуфинале говорила о многом. Прежде всего о том, что талант его крепнет и мужает. Этот с виду бесшабашный весельчак и шутник был, оказывается, далеко не так прост, и за его легкомыслием (истинным или иногда притворным) скрывалось огромное честолюбие — умное, энергичное, деятельное. Характер же партий Таля, в частности встреча с Лебедевым, убедительно доказывал, что у него складывался очень своеобразный, динамичный, бескомпромиссный стиль.

Теперь у него был тренер — мастер Александр Кобленц. Приметив на своих занятиях с молодыми шахматистами занятного шустрого паренька, Кобленц быстро почувствовал в нем незаурядные способности. Он стал захаживать домой к Талю, давал советы, помогал во время матча с Сайгиным.

Опытный Кобленц, спокойный, даже флегматичный, был полной противоположностью своему порывистому ученику. Но именно поэтому, наверное, он был для Таля особенно полезен.

Под опекой Кобленца Таль несколько посерьезнел. Настолько, что впервые стал хоть как-то готовиться к предстоящему чемпионату. С этой целью он просмотрел привезенные ему Кобленцем партии других полуфиналов, где играли его будущие соперники.

Но все равно, он еще оставался мальчиком! Во-первых, Таль по-прежнему разбирал лишь полностью записанные партии, то есть доигранные до конца. Запись же только дебютных ходов его не занимала — скучно! Во-вторых… Во-вторых, девятнадцатилетний Миша Таль поехал в начале января 1956 года на финал чемпионата в Ленинград, с твердым намерением занять ни больше ни меньше первое место!

Самое забавное было в том, что после четырех туров Таль с тремя очками был единоличным лидером турнира. Сделав ничью в первый день с Антошиным, он затем очень красиво, с эффектными жертвами фигур, выиграл у Хасина и Симагина. Затем он едва не обжегся на Болеславском, которому необоснованно пожертвовал пешку. Но в критический момент Таль затеял на доске такую суматоху, что Болеславский махнул рукой и предложил ничью.

9
{"b":"199058","o":1}