Страшила ли Петросяна блестящая форма Спасского, эффектность и убедительность его побед? На этот вопрос трудно ответить одним словом. Петросян, как мы знаем, формировался как шахматист в трудных условиях соперничества с целой плеядой выдающихся гроссмейстеров, и его не так-то просто было чем-то или кем-то удивить, а тем более испугать. Когда после победы над Ботвинником его спросили, кого из шахматистов он больше всего опасается как своего будущего противника, Петросян дал исполненный достоинства ответ:
— Я не боюсь соперников за шахматной доской, но всегда отношусь с большим уважением ко всем моим партнерам…
Так было и на этот раз. Глубоко объективный, всегда готовый скорее переоценить своего соперника, чем недооценить его, Петросян не мог не отдать должное воле, великолепному мастерству и универсальности Спасского. Универсальности, которая делала того особенно опасным.
Вместе с тем умение реально, трезво смотреть на вещи позволяло ему, не впадая в крайности, разглядеть в стиле Спасского (а он пересмотрел перед матчем более пятисот его партий) отдельные, ускользавшие от иных комментаторов шероховатости и даже изъяны.
Универсальность… Петросян с его непоколебимой верой в свои тактические способности считал себя в глубине души универсальным шахматистом, но даже самому себе стеснялся в этом признаться.
— Идеальный тип шахматиста, как мне представляется, — скажет он позднее, — это мастер, который все умеет одинаково хорошо. Как всякий идеал, подобный тип шахматиста пока еще недосягаем. Даже такой универсал, как Пауль Керес, что-то делает лучше, чем остальные, и имеет хотя и скрытые, но уязвимые места…
С такими взглядами он должен был с откровенным неудовольствием выслушивать заявления об универсальности стиля своего конкурента, но, странное дело, они его не раздражали.
Надо сказать, что вообще перед матчем Петросян — Спасский в прогнозах недостатка не было, причем многие знатоки отдавали предпочтение Спасскому.
Что обусловило такую точку зрения? Прежде всего, конечно, характер побед Спасского над остальными соперниками. Затем возраст: как-никак Петросяну в год матча исполнялось тридцать семь, Спасский же был на семь лет моложе. Потом «традиция», по которой чемпион должен был проиграть претенденту. И, наконец, всегдашняя, извечная, присущая всем симпатия к претенденту, симпатия, которой три года назад пользовался сам Петросян.
Очень точно определил ситуацию Таль:
— Перед Петросяном, — сказал он в интервью, — стоят две задачи: одна формальная — отстоять звание чемпиона мира, другая моральная — поколебать всеобщую уверенность в поразительной форме Спасского.
Повторяю, однако, что рассуждения об универсальности Спасского (за которыми нетрудно было разглядеть уверенность в его победе) и прогнозы, в большинстве отдававшие предпочтение претенденту, хотя и кололи самолюбие чемпиона мира, но не сердили его. Он, хитрец этакий, понимал: будь даже Спасский старше и искушеннее в жизни, и тогда три победы в матчах над выдающимися гроссмейстерами да еще хор знатоков, не сомневающихся в его грядущем триумфе, притупили бы его бдительность, помешали сконцентрировать в едином усилии волю, физические и духовные силы, мастерство. Пусть, пусть прогнозы убаюкивают его…
Но кто же все-таки противостоял чемпиону мира? И, при всей его универсальности, какие у него были сильные и слабые стороны?
Претендент-66 был, прежде всего, шахматистом яркой одаренности. Уже в шестнадцать лет он становится международным мастером, а в восемнадцать — чемпионом мира среди юношей. Его первым наставником был опытный шахматный педагог Владимир Зак, затем его опекал гроссмейстер Александр Толуш и, наконец, гроссмейстер Игорь Бондаревский. В значительной степени тем, что на него влияли шахматисты столь разных стилей, можно объяснить, что Спасский почти с одинаковой уверенностью ведет игру и в простых, и в запутанных позициях. Именно поэтому в матчах с Кересом, Геллером и Талем ему каждый раз удавалось играть по-разному, навязывая противникам не удобный для них характер боя.
Уже в девятнадцать лет Спасский делит первое-третье места в чемпионате СССР и выступает в турнире претендентов в Амстердаме, где делит третье-седьмое места.
Однако затем он в ответственных соревнованиях обнаруживает психологическую неуравновешенность и, проиграв последние партии в зональных турнирах 1958 и 1961 годов, лишается права участвовать в борьбе за мировое первенство. Возвращение Спасского в строй претендентов свидетельствовало в первую очередь о преодолении психологической неуверенности, победы же в отборочных турнирах и матчах говорили о его огромной силе.
— Принято считать, — сказал однажды Таль незадолго до матча, — что сейчас на одном полюсе стоит Петросян, а на другом — Таль. А вот Спасскому повезло — он посередине.
В том же интервью, кстати, Таль сравнил Спасского по стилю с Алехиным, а Петросяна с Капабланкой (добавив, правда, что ставить знак равенства никак нельзя). Прочитав это место, Тигран подивился тому, как все, абсолютно все складывается против него: три года назад Эйве сравнивал его с тем же Капабланкой, а Ботвинника с Ласкером, которого Капабланка, как известно, победил. Теперь он остался Капабланкой, а претендент стал Алехиным, который в свое время выиграл матч у кубинца. Все, все против него. Но — чем хуже, тем лучше!
Еще более определенно высказался о комбинационном мастерстве Спасского Панов. Он не сомневался в том, что Спасский «будет, подобно русалке, тащить упирающегося Петросяна в омут не поддающихся абсолютно точному расчету осложнений. Во всяком случае, выиграть матч у Петросяна можно только так!».
И опять Петросян порадовался совету, который, да еще в такой категоричной форме, давали его противнику. Он знал одно: если русалке и удастся затащить его в омут осложнений, то все будут очень удивлены тем, каким смелым и находчивым пловцом он окажется.
Но все-таки как же ему самому играть матч со Спасским? Что же он знал о своем сопернике? Прежде всего то, что основная сила Спасского — в позиционном маневрировании, в умении незаметно, исподволь, микроскопически малыми дозами накапливать позиционное преимущество, а потом искусно перевоплощать его в реальный, вполне осязаемый материальный перевес, либо — разносторонний Спасский умел и это — создавать прямые угрозы неприятельскому королю.
Позвольте, но ведь точно так же действует и сам чемпион, а позиционное маневрирование — это его родной «омут»! Петросян на месте Спасского игнорировал бы это обстоятельство: каждый должен играть «свою игру». По крайней мере, до тех пор, пока не выяснилось бы, что это невыгодно и что надо менять тактику.
Так бы он играл на месте Спасского, так бы он советовал Спасскому на месте Бондаревского и именно так собирался играть сам. «В конце концов, — сказал он перед матчем, — победит тот, кто будет играть сильнее. Просто сильнее, понимаете? Независимо от стиля, психологии и тому подобного».
А если бы Спасский, послушавшись советов, стал стремиться к осложнениям, к неясной, запутанной игре, Петросян был бы втайне доволен: во-первых, в такой игре он считал себя, по меньшей мере, не слабее Спасского, а во-вторых, соперник тем самым брал бы на себя обязанность завязывать игру, что освобождало чемпиона от многих забот.
Но какую тактику в действительности изберет Спасский, было, конечно, невозможно предугадать, тем более что в зависимости от хода поединка она могла и должна была меняться (что на самом деле и происходило). Поэтому Петросян наметил три варианта — на случай, если бы счет вел чемпион, для периода равновесия и для той нежелательной ситуации, когда впереди мог бы оказаться претендент. К счастью, «план № 3» так и не понадобился.
Как и перед матчем с Ботвинником, заведующим дебютной частью был гроссмейстер Алексей Суэтин. Серединой игры занимался его тренер и секундант гроссмейстер Исаак Болеславский.
В программе подготовки очень большое место занимали физические упражнения. Петросян не был уверен, что он стал играть лучше, чем тогда, когда проходил матч с Ботвинником, но в том, что он стал куда увереннее ходить на лыжах, он не сомневался.
