— Вы играете на выигрыш?

И едва не подскочил на стуле, услышав в ответ спокойное

— Да!

Только тут Таль внимательно оценил позицию и увидел, что дела его неважны, чтобы не сказать совсем плохи. Огорчившись, он сделал вдобавок несколько неточных ходов. Словом, к моменту откладывания позиция была проиграна. Олафссон записал ход, и Талю предстояло теперь две партии — в одной сложнейший эндшпиль с маленькими шансами на победу, в другой — простой эндшпиль с маленькими шансами на спасение.

Да, надежда на спасение, пусть и мизерная, все же оставалась, причем надежда чисто психологического характера. Таль понимал, что при нормальных, естественных ходах Олафссон должен легко выиграть. Следовательно, надо было найти парадоксальное продолжение, тем более что Олафссон продумал над записанным ходом 45 минут и при доигрывании не мог подолгу размышлять.

Учтя все это, Таль решил испробовать нелепый на первый взгляд вариант, при котором черный король направлялся не к проходной пешке белых, а в противоположную сторону! Эта причуда черного короля при правильной игре белых не могла спасти партию. Но если Олафссон не считался с такой возможностью, ему трудно было быстро разобраться в неожиданной для него обстановке, потому что маневр с уходом короля «в кусты» таил в себе немало яду.

Таль с Кобленцем считали, что будет нормальным, если доигрывание принесет в целом очко — где-то повезет, где-то не повезет. Но очко было довольно быстро добыто уже в партии с Панно, где Таль неожиданно добился победы без особых волнений.

Настала очередь Олафссона. В психологической борьбе все имеет значение, даже манера поведения. Таль молниеносно делал ходы и с невозмутимым видом прохаживался между столиками, демонстрируя полное спокойствие за исход поединка. И Олафссон, который пришел в зал лишь для того, чтобы добить соперника, вдруг заволновался. После неожиданного отхода черного короля он надолго задумался, и на десять ходов у него оставалось теперь немногим более двух минут. Короче говоря, Олафссон вскоре же сыграл неточно, и выигрыш ускользнул у него из рук.

Назавтра во всех югославских газетах, рассказывавших об этой неожиданной развязке, фигурировали эпитеты: «хитрый Таль», «изворотливый Таль», «ловкий Таль» и, конечно же, «счастливый Таль». Счастливый… Только сам Таль да Кобленц знали, какого огромного нервного напряжения, какой энергичной работы ума стоила ему эта ничья.

К последнему туру у Таля было тринадцать очков — на пол-очка больше, чем у Глигорича и Петросяна. Петросян в этот день был свободен от игры, и его сумел догнать Бенко. Глигорич же сделал ничью с Фишером и обеспечил себе второе место.

Таль встречался с Шервином. После того, как Глигорич согласился на ничью, Таля вполне устраивал такой же исход. Разыграв дебют и получив вполне приличную позицию, он посмотрел в зал и встретился взглядом с Кобленцем. Тренер нервничал. Зная характер своего строптивого питомца, он боялся, что тот пойдет на какую-нибудь авантюру. Таль мысленно улыбнулся. Нет, глупости он не сделает, он уже взрослый. Но упустить случай подразнить маэстро? И, делая вид, что не замечает умоляющего взгляда Кобленца, Таль ходит пешкой, потом ладьей и только после этого предлагает Шервину ничью. Знаменитый гроссмейстер, одержавший выдающуюся победу и зарекомендовавший себя одним из сильнейших шахматистов мира, был уже взрослым, но по-прежнему оставался озорником…

Десятого сентября состоялся последний тур порторожского турнира, а тридцатого сентября в Мюнхене началась XIII Олимпиада — командное первенство мира. Советский Союз представляла могучая плеяда гроссмейстеров — чемпион мира М. Ботвинник, экс-чемпион мира В. Смыслов, П. Керес, Д. Бронштейн. Запасные — М. Таль и Т. Петросян. Стоит ли удивляться, что команда СССР одержала убедительную победу!

Впервые, кажется, в истории олимпиад чемпион страны, да еще после победы в межзональном турнире, играл на запасной доске. Где-то в глубине души Таль был чуточку раздосадован, но он слишком уважал старших коллег, которых считал своими учителями, чтобы думать, что мог занять место кого-нибудь из них. Да и запасным он только числился — ему пришлось сыграть ни много ни мало пятнадцать партий.

Таль направился в Мюнхен окрыленный порторожскими успехами. Он находился в том вдохновенном состоянии, когда все удается, когда любая, самая трудная задача оказывается по плечу. В Мюнхене он находился в центре всеобщего внимания, завязывал знакомства с шахматистами всех континентов, улучал каждую свободную минуту, чтобы сражаться в легких партиях с иностранными мастерами. В шумной атмосфере Олимпиады, этого шахматного Вавилона, кипучая натура Таля с его ненасытной жаждой побед нашла для себя идеальную обстановку.

В дни Олимпиады Мюнхен отмечал свое восьмисотлетие, и Таль хотел в первый же день осмотреть город. Врач, однако, потребовал, чтобы все участники хорошо отдохнули. Но искушение было слишком велико. Таль выставил вторую пару туфель за дверь своего номера, после чего потихоньку улизнул из гостиницы. Он с наслаждением прошелся по вечернему городу и так же незаметно вернулся домой. «Изворотливый Таль» был очень доволен очередной удавшейся затеей.

Игра происходила в несколько мрачном на вид концертном зале Национального музея. Участники были отделены от публики только канатами. Близость зрителей кое-кому мешала, но Таля только подбадривала. Он великолепно сыграл в Мюнхене и получил приз за лучший результат на пятой доске — тринадцать с половиной очков из пятнадцати, что было вообще абсолютным рекордом Олимпиады.

Среди трех шахматистов, которым удалось устоять против напора Таля, был югославский гроссмейстер Трифунович. Этот шахматист славился необычайным упорством и искусством в защите. Перед партией Трифунович сказал:

— А ну-ка я проверю мальчика… А то только и слышишь: Таль, Таль…

Увидев, что ветеран решил испытать его, Таль постарался создать очень сложную позицию, он «крутил» на обоих флангах, ставил бесчисленные ловушки, но Трифунович разгадывал все. И Талю пришлось признать, что в этой партии он не сумел пробить брешь в обороне противника.

Подписав бланк, Трифунович, довольный собой, сказал:

— Знаете, когда вы выигрывали в Портороже, я что-то не очень верил в ваши победы. Теперь вижу, что с вами действительно трудно играть. Но зато и я давно так здорово не играл…

Таль на Олимпиаде чувствовал себя настолько уверенно, что позволял себе довольно рискованные эксперименты. Выиграв белыми партию у Трингова, Таль в матче с Чехословакией применил тот же вариант, но уже за черных, против Фихтля. С австрийцем Локвенцем он разыграл ту же дебютную систему, которая случилась в проигранной партии с Матановичем из межзонального турнира.

Словом, в Тале бурлил избыток шахматной энергии, и он пробовал силушку, создавая себе иной раз даже дополнительные трудности. Он любил подразнить иногда капитана команды Котова и так рискованно запутывал позицию, что при правильной игре противника мог оказаться в критическом положении. Но противники, как правило, так боялись его (и Таль это великолепно использовал), так «верили» ему, что даже там, где можно было попытаться спастись, покорно шли на эшафот.

В последний день соревнований команда СССР встречалась с командой Швейцарии. К этому времени советские шахматисты уже обеспечили себе первое место. Таль поэтому рассчитывал быстро свести вничью партию со своим противником Вальтером и пойти в находившееся рядом кафе, где можно было посмотреть по телевизору проходивший в Лондоне матч сборных футбольных команд Англии и СССР.

Таль, игравший черными, бодро сел за столик и приготовился немедленно сделать ответный ход: нельзя было терять ни минуты. Но отвечать было не на что: Вальтер около десяти минут продумал над первым ходом! Бывший вратарь ерзал на стуле — такую пытку ему еще никто не устраивал, — но делать было нечего. На второй ход Вальтер потратил столько же времени. Таль почувствовал, что футбол, кажется, состоится без него. А вскоре в нем проснулся инстинкт охотника, и он кинулся по следу. На 34-м ходу после отчаянного, но безуспешного сопротивления Вальтер сдался.