Эта ночь казалась мне невероятно долгой. Я так и не смог заснуть, думая о том, какая судьба ждет меня завтра. На следующий день я оказался перед комиссией даже быстрее, чем я ожидал. Помещение, где проходил осмотр, было наполнено сигаретным дымом. В нем находились русские и немецкие врачи, переводчик, а за столом главы комиссии сидела… та самая русская девушка, на которую мы так засматривались вчера! Это означало, что она была военным врачом, хотя по ее внешности мы могли подумать, что она просто студентка.

Чтобы осмотреть мое ранение, она осторожно сняла повязку с моей руки и столь же осторожно ощупала участок вокруг пулевого отверстия. На тот момент моя рука была почти парализована, но я ощущал мягкие прикосновения ее длинных и тонких пальцев. Тем не менее в нужный момент я вскрикнул, как научил меня Маркварт во время своего «курса симуляции». Он также объяснил мне, что моя рана не заживет быстро, если я не буду носить свою руку на перевязи, и поэтому, чтобы оттянуть свое выздоровление на как можно более поздний срок, я пользовался перевязью очень редко. Результат этого теперь был налицо. Мое состояние действительно было плачевным, хотя и не таким плохим, как у некоторых других.

Врачи начали обсуждать мою судьбу. За время своего общения с иванами я уже научился немного понимать по-русски. В их дискуссии я разбирал слово «хорошо». Неужели оно означало, что я достаточно хорош для работы? Неужели меня не собираются отпустить? С замиранием сердца я смотрел, как возглавлявшая комиссию красавица несколько минут перешептывалась со своим коллегой в белом халате. Потом она повернулась ко мне и, улыбнувшись, сказала:

— Дуй домой!

Это означало, что меня отпустили из плена!

Смысл ее слов я полностью осознал, только выйдя из комнаты, где проходила комиссия. Меня отпустили! Случилось ли это благодаря советам по симуляции моего друга Маркварта, или я просто оказался симпатичен русской девушке, которая была моей сверстницей? Мне было не суждено узнать это. В любом случае, ее решение спасло меня от Сибири, спасло мою жизнь! Ошеломленный, но счастливый, я поспешил в свою комнату, чтобы поделиться своей радостью с товарищами. Однако большинство из них были отнесены в первую группу. Мне стало ясно, что мои восторги еще сильнее подавят их. И я не мог утешить их, у меня не было слов для этого. Я просто стоял в комнате, а из монастырского сада до нас доносилась меланхоличная игра гармони. Исполнявшаяся мелодия была известна каждому, кто носил униформу. И эта музыка заменила собой все ненужные слова. Она выражала отчаяние одних и надежду других. Я повторил про себя строчки из этой песни: «Все проходит, все проходит мимо…»[26]

Теперь война для меня закончилась. Потсдамская конференция, проходившая с 17 июля по 2 августа 1945 года, поставила точку в последнем акте силезской драмы. Союзники отняли Бреслау у Германии и отдали Польше. Впрочем, польский флаг начал развеваться над городской стеной еще в середине мая. Город Бреслау даже перестал называться этим именем, он получил польское имя Вроцлав. Его 700-летняя культура была отдана полякам и польскому правительству, которые могли распоряжаться ею по своему усмотрению. Германия потеряла одну из столиц своей империи.

И это не было неожиданностью. Судьба восточных провинций Германии была решена еще на Ялтинской конференции в феврале 1945-го. Союзники делили их, словно военные трофеи. И хотя Польша потеряла ряд территорий, которые отошли к Советскому Союзу, ее границы расширились на 250 километров за счет передачи полякам немецких земель. Возможность подобного решения обсуждалась еще в ходе Тегеранской конференции в начале 1943 года, где Уинстон Черчилль сухо сказал: «Ничего не поделаешь с тем, что приходится наступать на пальцы немцам».

Происшедшее привело к принудительной конфискации собственности и изгнанию с родных земель 15 миллионов немецких жителей. В результате этого погибло три миллиона людей. «Земля смерти от Одера до Нейссе, где творится беззаконие» — так сказал об отданной Польше территории журналист Роберт Юнг 26 ноября 1945 года на страницах цюрихской газеты «Вельтвохе».

Я был освобожден из плена 20 сентября 1945 года. Мне была выдана справка об освобождении и буханка хлеба. В Бреслау мне разрешалось оставаться в течение всего 24 часов. Но я нелегально пробыл там целый год. Перед освобождением мне сказали: «Дуй домой!» Но где теперь был мой дом? Я не хотел и не мог вернуться в Голландию, какой она стала после войны. Я знал, что официальные власти Голландии во время войны были на стороне Советского Союза. Основываясь на этом, я решил, что вернувшихся на родину добровольцев войск СС в Голландии не может ждать ничего, кроме репрессивных мер. Позднее выяснилось, что я ничуть не ошибся в своем предположении. Однако, даже оставаясь в Бреслау, мне нужно было найти себе новый дом.

Признаюсь, радость буквально переполняла меня, когда я оказался на свободе. Наконец-то свободен! Свободен! Теперь я мог жить без русских надзирателей и запертых дверей неволи. Армейская дисциплина и постоянный страх смерти военных лет также больше не давили на меня. Я был предоставлен самому себе. Впрочем, со мной не было не только русского конвоя, но и моих надежных товарищей, с которыми можно было пережить любые беды. Неожиданно я ощутил страшное одиночество. Но затем ко мне пришло осознание того, что теперь я должен самостоятельно выработать стратегию выживания в эти непростые годы. Она, без сомнения существовала, но мне еще только предстояло ее найти.

Моя униформа к этому времени превратилась в лохмотья. Я был похож на бродягу. Но именно это делало мой вид схожим с обликом разрушенного города. Я зашагал к дому молодой военной медсестры, жившей в Бреслау. Она получила освобождение немного раньше меня и теперь жила со своей матерью в пригороде Карловиц. Выйдя на свободу, она смогла отыскать мои личные вещи (это был мой дневник и дорогие для меня старые фотографии), тайно вынести их из госпиталя и спрятать в надежном месте.

Дома у этой медсестры я переоделся в костюм ее брата, которые не жил с ними тогда. Теперь я мог выйти на улицу. Правда, делать это было опасно и в гражданской одежде, поскольку свирепствовал польский террор. Каждого молодого человека моего возраста неизбежно подозревали в том, что он был солдатом. А если ты давал им слабину, то поляки тут же разрывали в клочья твою справку об освобождении.

В конце войны польская милиция, официально именовавшаяся «органом общественной безопасности», согласно задумке коммунистов должна была поддерживать в стране новый социалистический режим. Однако среди новоиспеченных милиционеров оказался довольно высокий процент криминальных элементов, которые нередко занимались откровенным грабежом. Одеты польские милиционеры были в кожаные куртки, хотя порою позволяли себе наглость напяливать на себя немецкую униформу и носить немецкое оружие. Они ощущали свое господство над остальным населением и обворовывали его и днем, и ночью. Многим из милиционеров за время войны не довелось даже понюхать пороха, но они все равно считали себя «победителями», которым все позволено.

Как ни странно, но в этой обстановке польского террора именно представители воцарившейся в стране советской власти становились спасителями немцев, живших в Бреслау. Последние очень быстро нашли верную систему действий. И теперь, когда поляки пытались ворваться в немецкое жилище, его обитатели тут же предупреждали соседей криками и звоном посуды, те поднимали такой же шум, и сигнал о вторжении польских бандитов, переходя от дома к дому, распространялся по всей улице и в итоге доходил до какого-нибудь командира русской части, находившейся в Польше. Последний тут же высылал на автомобилях солдат, которые были только рады возможности задать трепку полякам. По отношению к ним иваны были безжалостны и часто открывали огонь.