Также однажды нам довелось наткнуться на казацкую лошадь, стоявшую рядом со своим мертвым хозяином. Как долго она простояла так, мы не знали, но слабеющее ржание этого животного заставило нас еще острее почувствовать ужас войны, которую развязали люди.
Впрочем, смерть животных не вызывала в нас того сострадания, какое она могла вызвать в мирное время. Мы сами постоянно ходили на волосок от смерти. Осознание этого пришло к каждому из молодых добровольцев, как только у нас появились первые раненые и погибшие. Глядя на выпученные глаза, на пожелтевшие лица павших товарищей, мы понимали, что их смерть редко оказывалась легкой. Мысль о том, что любого из нас может ждать такая же судьба, вторглась в наше сознание, как только погиб первый из наших товарищей. Совсем незадолго до этого он был полон жизни, шутил, рассказывал нам о своем доме и семье, так что мы уже почти знали его родителей, сестру и братьев. Теперь для него не осталось ничего из этого, только смерть.
Безмолвно стоя над телом, мы думали о том, как будет рыдать его мать, которая в этот момент еще не знает о том, что ее сын погиб. И о том, что теперь какой-нибудь медик в холодном укрытии или ротный писарь вычеркнет имя нашего товарища из списка бойцов роты, сняв с него солдатский опознавательный медальон и вынув из его кармана залитую кровью армейскую расчетную книжку, после чего напишет матери погибшего стандартное письмо с соболезнованиями, которое, конечно, будет включать слова о том, как храбр он был перед лицом смерти, а также сколь хорошим товарищем он был для однополчан.
Получив приказ вырыть ему могилу, мы сделали это с помощью ручных гранат. Земля была настолько скована морозом, что ее не могли взять лопаты. И мы, расчистив снег, с помощью лома сделали три углубления, в которые поместили гранаты. Затем мы налили в эти углубления немного воды, которая быстро замерзнув, надежно удерживала гранаты там, куда мы их поместили. Теперь оставалось только выдернуть чеку и со всех ног бежать в укрытие. Взрыв подбросил в небо огромные комья промерзшей земли. Мы взяли еще три гранаты и повторили ту же последовательность действий. Так повторялось до тех пор, пока с помощью ледоруба мы не смогли расширить могилу до размеров, достаточных, чтобы туда поместилось тело нашего товарища. Этим способом мы обычно и рыли могилы в ту зиму, хороня наших товарищей в конце деревни или у дороги.
Война стала нашей суровой реальностью, и каждый день мы просто старались выжить, не совершая при этом актов героизма, индивидуального или массового. Если быть честным, наши боевые будни были вовсе не такими, какими их представляют многие, кто не был на войне. А наша жизнь мало походила на то, что описывается в романтических книгах, где на каждой странице герои, подвиги и исключительная смелость. Да и многие ли из нас были бесстрашными солдатами?
Перед каждым боем у нас сводило животы. Я, помимо страха попасть в плен, ужасно боялся, что меня ранят в голову, как будто ранение в живот или в грудь было чем-то лучше… Мы все неосознанно или осознанно старались избегать опасностей, когда это было возможным. Да и как иначе, если каждому человеку присущ инстинкт самосохранения? О его проявлениях во время войны говорить не принято, иначе тебя могут обвинить в трусости. Но, скажу откровенно, те из нас, кто был безрассудно смел, очень быстро нашли себе могилу. В бою гораздо важнее, чем смелость, единство внутри роты и внутри батальона. Уравновешенный и дисциплинированный солдат стоит гораздо больше, нежели отчаянно смелый, но не обладающий этими качествами. По крайней мере, таков мой опыт. И в моих глазах всегда были на вес золота те товарищи, на которых я мог положиться, которые не шли на необдуманный риск и понимали, что и зачем они делают.
С другой стороны, мы были элитным формированием, и требования к нам были подобающие, особенно в плане дисциплины. Соответствовать этому уровню было не всегда легко. Вся наша подготовка с суровой муштрой была направлена на то, чтобы наши действия на поле боя были быстрыми и четкими, закрепленными на уровне рефлексов. Так же быстро, четко и без колебаний мы должны были выполнять приказы. Кроме того, наша военная подготовка и идеалы не позволяли нам проявлять слабость, когда мы сталкивались с экстремальными боевыми ситуациями. При этом мы руководствовались не страхом перед военным трибуналом, к самопожертвованию нас подвигали исключительно психологические мотивы. Мы говорили себе: «Мы должны сделать это, иначе все будет потеряно!» Именно такая мотивация преобладала в войсках СС.
Для сравнения скажу и о Красной Армии. По распоряжению Сталина все дезертиры и трусы должны были расстреливаться на месте без военного трибунала. Недостаточная стойкость, проявленная войсковым формированием, навлекала суровое наказание на весь его состав. Сдавшихся в плен по возвращении на Родину ждали лагеря. Более того, их семьи лишались государственного пособия и помощи, а порою и отправлялись в ссылку. Все это осуществлялось согласно приказу Сталина № 270 от 16 августа 1941 г.
«Наш мир — это вечный заговорщик против отваги», — сказал американский генерал Дуглас Мак-Артур. Он был прав. В разгромленной Германии оппортунисты воспользовались шансом осмеять достоинства и достижения немецкого солдата. Его награды и знаки различия были приравнены к новогодней мишуре. Его усилия, жертвенность и верность долгу оказались заслоненными клеветой, господствовавшей долгие годы после войны. Даже наш девиз «Моя честь — это моя верность» был по-своему интерпретирован клеветниками.
Для нас же все это значило очень много. В упорных и свирепых боях мы снова и снова полагались на надежность и верность наших товарищей. Так было и в декабре 1941 года, когда перед самым Рождеством мы начинали марш к большому городу, расположенному к востоку от нашего предыдущего места дислокации. Этот город имел огромное стратегическое значение. Части вермахта перед лицом превосходящего противника не рассчитывали удержать город своими силами. И для решения проблемы были привлечены войска СС. Инстинктивно мы чувствовали, что ничего хорошего нас не ждет, но мы выполняли свой долг.
В путь мы вышли около полудня и впечатляющей массой хорошо вооруженных солдат в белом камуфляже двинулись через пустые, продуваемые всеми ветрами равнины. Когда начинало темнеть, мы увидели вдали первые деревья. Вскоре мы достигли арьергарда вермахта. Он представлял собой удручающее зрелище. Учась в школе, я именно так представлял себе наполеоновскую армию, отступавшую из Москвы.
Везде были подводы, нагруженные завернутыми в покрывала оледеневшими покойниками, которых забрали с передовой. На мертвых не было ни ботинок, ни теплой одежды. Все это сняли с них и раздали тем, кто продолжал сражаться. Из-под покрывал торчали желтые и немытые голые ноги мертвецов, иногда на них были носки с зияющими дырами или самодельные портянки. Но погибшие хотя бы уже не чувствовали холода. Однако там были и сани с ранеными, которые тащили изнеможенные лошади. Эти раненые лежали в санях на залитой кровью соломе, укрывшись старыми покрывалами и другим тряпьем, которое позволяло хоть немного согреться. На них было тяжело смотреть. Их раны сковывал мороз, и они громко стонали от боли. Обеспечить уход каждому из них совершенно не было возможности, и многие раненые умирали прямо на санях.
Увиденное не могло поднять наш боевой дух. Бойцы, проходившие мимо нас, пережившие ад на земле, бросали на нас пустые, безжизненные взгляды. Некоторые из них всматривались в нас с жалостью и, вероятно, думали: «Вот новое пушечное мясо, такое же, как и мы». Это отнюдь не придавало нам веры в победу. Нам пришлось заставлять себя собраться, говоря друг другу: «Гвардеец умирает, но не сдается!» Собраться было очень трудно, но жизненно необходимо.
В своей книге «Солдаты смерти» американский писатель и историк Чарльз В. Сиднор отмечал: «Когда на каком бы то ни было участке фронта складывалась наиболее опасная ситуация и надежда на успех была равна нулю, именно войска СС спасали положение своими контратаками, которые наводили ужас на противника». Так было и на этот раз.
