— Вы потерялись, еще не побывав в бою! Что мне остается сказать? Ну-ка хорошо отдохните, а бои у вас впереди!
В полночь мы должны были отправляться на разведку в составе группы из бойцов нашего батальона, и у нас оставалось еще несколько часов на сон. Однако какой сон перед первым боевым заданием? Нервное напряжение давало о себе знать, и мы почти не спали.
Нашей задачей было провести разведку в перелеске, лежащем к востоку от наших позиций, в секторе второй роты, чтобы проверить, свободен ли он от врага. Ровно в полночь двенадцать солдат и командир патруля, покинув передовые окопы, устремились в направлении позиций противника. Караульные были предупреждены о нашем задании, и мы могли не бояться, что по возвращении нас встретят огнем свои же товарищи.
Мы осторожно с винтовками наготове, двигались на расстоянии двух-трех метров друг от друга за возглавлявшим патруль капралом, который был вооружен пистолетом-пулеметом. Ночь выдалась морозной, и желто-белая луна ярко светила над лесом. Мы не произносили ни слова. Только снег скрипел под нашими ботинками, и время от времени раздавался треск сломанных веток, которые мы задевали, пробираясь между деревьями. Но все шло хорошо, если не считать того, что пару раз члены нашего отряда падали в не замеченные ими воронки от снарядов. Таких воронок в лесу было много, поскольку он подвергался интенсивному огню с обеих сторон.
Однако напряжение давало о себе знать, и наше воображение рисовало перед нами бойцов Красной Армии буквально за каждым деревом и каждым кустарником. Продвигаясь глубже в лес, мы, несмотря на страшный холод, все сильнее потели в наших белых маскировочных костюмах. Каждый раз, когда луна исчезала за облаками, небо на востоке вспыхивало, и все вокруг озарялось от осветительных ракет. Мы всякий раз вздрагивали при этом, говоря себе: «Нас заметили!» Но ракеты гасли, и темнота вновь накрывала лес.
Мы уже начинали верить, что в этом перелеске нет русских, когда грохот русского пулемета вдруг разорвал ночную тишину. Мы тут же повалились на землю, но трассирующие пули пролетели над самыми нашими головами. В панике я попытался зарыться в землю, которая от мороза стала буквально каменной, но не смог. В эти мгновения я уже не чувствовал страшного холода. Мой живот сводило от мысли, что это конец. Неужели я погибну в своем первом бою?
Следующая пулеметная очередь заставила заорать от боли нашего командира. Пули попали ему в позвоночник. Это усилило панику и окончательно парализовало нас. Но так продолжалось недолго. Через несколько мгновений мы уже заставляли себя собраться и вспомнить все, чему нас учили. Каждый занял удобную лежачую позицию или привстал на одно колено, скрытый деревьями. И мы открыли ответный огонь. По всей вероятности, нам пришлось противостоять русскому взводу, который был отправлен в перелесок с тем же заданием, что и мы, то есть выяснить, занят ли он врагом.
Боец, принявший теперь командование нашим патрулем, приказал мне бежать за помощью для раненого капрала. И я, как преследуемый охотниками олень, понесся к выходу из леса. В суматохе я упал, споткнувшись обо что-то, что показалось мне поваленным деревом. Через секунду я понял, что споткнулся о тело погибшего русского солдата. Его остекленевшие глаза были открыты и смотрели на бледную луну.
Задыхаясь, я добежал до передовых траншей. От волнения мне с трудом удалось вспомнить пароль. Я доложил о случившемся на командный пункт роты и вместе с двумя медиками вернулся к раненому капралу. Он к этому моменту уже периодически терял сознание. Мы отнесли его на ближайший пункт первой медицинской помощи. Но в ту же ночь наш капрал умер от полученных ранений.
Боевые будни с самого начала стали походить на ад. Но те, кто выживал, раз от раза все увереннее действовали на поле боя. Однако от смерти это спасало далеко не всех. Я и многие другие, достаточно честные перед собой, задавали себе вопрос: «Вернемся ли мы домой с победой?» Но вопрос этот был бесцельным, поскольку выбора у нас уже не было. Каждый день приносил новые и новые испытания.
Генерал Гудериан однажды сказал, солдат «должен выполнять свое дело, не отвлекаясь на посторонние вещи». Но эти слова уже не были актуальны для тех, кто сражался в центральном секторе Восточного фронта. Мы здесь в любом случае не могли позволить себе такую роскошь, как «отвлекаться на посторонние вещи». Битва за Москву была проиграна. Это понимали как мы, так и все остальные немецкие части, сражавшиеся между Орлом и Доном. Мне довелось слышать мрачную шутку о том, что в России наша победа замерзла до смерти.
Русские власти из Кремля начали широко распространять мнение, что немецкую армию ждет та же судьба, что и армию Наполеона, столкнувшуюся с непривычной для нее суровостью русского климата и природы. Однако мы, сидя в своих окопах, видели вокруг только бескрайние заснеженные равнины и мало знали о том, что происходит за пределами нашего сектора. Тогда, в декабре 1941 года, мы еще не подозревали, что совсем скоро нам придется сражаться на нашем участке уже даже не ради победы, а просто чтобы уцелеть.
Проблема во многом коренилась также и в том, что не существовало адекватных теоретических работ о ведении войны в условиях, с которыми мы столкнулись в России. Эта страна была такой огромной, что казалась нам бесконечной, и была населена народами, названия которых нам ни о чем не говорили. Из истории мы могли вспомнить только два примера войны на русской территории. Во-первых, проигранную кампанию Наполеона. Во-вторых, боевые действия во время Первой мировой. Реалии обеих войн содержали в себе бои в зимний период, когда противникам России приходилось противостоять огромным массам ее солдат.
Так же массированно на наши слабо укрепленные линии обороны наступали свежие сибирские и монгольские полки. Одетые в толстые ватные куртки с меховой подкладкой и теплые сапоги, они подползали к нашим передовым траншеям по ночам. И нам приходилось отступать с боями от одной деревни к другой. Ни днем, ни ночью у нас не было возможности соорудить себе сколь-либо серьезные укрытия. Рыть окопы в каменной от морозов земле с нашим очень плохим оснащением было пыткой, и нам мало что удавалось.
Наступление Красной Армии в декабре 1941 года привело к появлению немыслимых зигзагов и изгибов в немецкой линии обороны. Один из офицеров нашей роты показал нам на карте наше местоположение. Это была крайняя точка немецких позиций на востоке. Мы слышали от него географические названия Елец, город Ефремов, Русский Брод, Воронеж, но где все это было расположено относительно нас, мы не знали, да и не стремились узнать, поскольку нам это знание мало что давало тогда.
Наше зимнее обмундирование до сих пор не прибыло, поэтому мы, чтобы не замерзнуть, пользовались любыми покрывалами и меховыми изделиями, которые попадали в наши руки. Каждый надевал под свою летнюю униформу всю одежду, какая у него только была. Но даже при всех этих ухищрениях мы все равно жестоко страдали от холода. Если нам приходилось долго лежать на скованной морозом земле, многие сильно обмораживались. Раненые, которым не получалось быстро оказать помощь, порою замерзали до смерти. Только счастливчикам удавалось раздобыть русские валенки. Глядя же на зашнурованные кожаные ботинки, которые были у большинства, наши финские братья по оружию только качали головой и говорили, что мы можем «с тем же успехом бегать пo снегу, в носках». Более того, у нас даже не было меновых головных уборов. И под холодными стальными касками мы носили лишь вязаные подшлемники.
В Германии был объявлен сбор меховых изделий и других теплых вещей. Население откликнулось на этот призыв и жертвовало теплую удобную одежду, веря, что она поможет «мальчикам на фронте», когда они получат ее. Но, к сожалению, до нас доходила лишь небольшая часть этой одежды, в то время как горы теплых вещей оставались на сборных пунктах.
В ходе непрекращающихся боев численность фронтовых полков сократилась до трети от номинальной. Но мороз продолжал косить ряды тех, кто уцелел. От обморожений мы лишились едва ли не большего количества бойцов, чем в результате боев. «Общие потери немецких войск на Восточном фронте на декабрь 1941 года составили 750000 человек. Таким образом, немецкая армия в России лишилась каждого четвертого своего солдата, который был убит или ранен», — такова статистика, которую приводит Пауль Карелл в своей книге «Операция „Барбаросса“». В конце года к этой цифре можно было добавить еще 65000 бойцов, сраженных разнообразными инфекциями, которые стали следствием отсутствия возможностей для соблюдения элементарной гигиены. Только от тифозной лихорадки умерло около 800 бойцов. Обморожений, однако, было гораздо больше. На конец февраля в немецкой армии было зафиксировано уже 100000 случаев серьезных обморожений.
