В течение одного невыносимого мгновения Рэндольф Меллорс всматривался в умные глаза психосоциализатора, который наклонился над ним в зеленой комнате и опустил ему на лицо маску.

Глаза… глаза…

Вина.

Вина.

ВИНА!

Они не смогли скрыть своей неприязни. Корчась (они связали его, воспоминание вспыхнуло у него в мозгу римской свечой), он видел, как их глаза обвиняюще смотрят на него, а все его гормоны, энзимы и катализаторы бурлили в нем в первый момент социального перерождения, и скоро он почувствовал отвращение.

Вина; он ненавидел вину.

«Эй, вы, сукины дети, — крикнул он перед тем, как они отравили его каким-то газом и превратили в кого-то другого, — вы делаете меня чертовым психом (ХОМ… ХОМ…ХОМ)».

На закате, огненно-красном закате, вызывающем мысли о далеких просторах, которые ждут нас за сосновыми холмами, специальный туристический экспресс «Экскалибур» стоял на обрыве, с которого можно было видеть придорожный магазинчик Лампкина, укрывшись за деревьями и оставаясь незамеченными. Через поднятое заднее стекло высовывалась мощная подзорная труба. Припав к ней, Харлоу Б.С.Баннер наблюдал за тем, что делалось в лавке.

Сквозь чистый, прохладный воздух издалека донесся гул автомобиля. Баннер восторженно прищелкнул языком.

— Что он делает? — спросил доктор Клуг. На самом деле он сказал: «Чтонн счас деллт?», будучи под действием поощрительной премии, выданной ему Баннером за четырехчасовую тайную операцию по перестройке личности. Разумеется, премия состояла в изрядной порции шотландского виски. Ненасытный и торжествующий Клуг уже употребил пинту неразведенного спирта из медицинских запасов. Но даже теперь жадно поглядывал на спиртовку, на которой готовился ужин.

— Пишет записку. — Хихикнув, Баннер подкрутил регулятор резкости. — Так, сейчас я прочитаю…

— Великолепно! — пискнул доктор Рамсгейт откуда-то из глубины салона. Рамсгейт даже не позаботился превратить электронный операционный стол в нормальные сиденья. В действительности это была часть его награды — не складывать операционный стол подольше и провести на нем кое-какие процедуры, о которых Баннер не счел нужным справляться.

— Я так и думал! — воскликнул Баннер. — Он пишет прощальную записку Лампкину. Так, теперь он выходит. Закрывает магазин и… о-ля-ля! Остановилась какая-то машина. Проклятая женщина! Вытаскивает коляску…

— …б-блюдки, — Доктор Клуг рыгнул, обращаясь к своим бывшим коллегам. Он темпераментно потряс пустой фляжкой из-под спирта. — Все б-блюдки. Если мужик плучает удвольствие, эт-та не значит, чт-та он не знает, как эт-та лич… личность…

— Не зазнавайся, — усмехнулся Баннер, настраивая окуляр. — С ним было просто. Кроме того, у него имелись изначально сильные антисоциальные склонности.

— И щас ессь, — поправил его Клуг, несколько накренившись.

Баннер больше не обращал внимания на своего беспутного товарища. Сцена, которую он увидел в трубу, захватила его целиком. Рэндольф Меллорс вышел из магазина, когда миз Маджрок подкатила свою коляску и поставила ее на тормоз. Меллорс стоял в винно-красном солнечном свете с перекинутым через плечо плащом, развязно заложив большой палец за пояс. Он даже не спросил женщину о цели ее визита, а нахально объявил, что она может сама взять, что ей нужно. Когда миз Маджрок вошла в магазин, Рэндольф огляделся по сторонам и быстро нагнулся над коляской. В сумерках было видно, как он торопливо сунул в рот наполовину обсосанную мятную палочку.

Даже с высоты обрыва Баннер мог слышать вопль протеста, вырвавшийся из коляски. Меллорс шагнул с тротуара в пыль, завернул за бензоколонку и показал нос лавке Лампкина. Затем, покачивая плащом и что-то насвистывая, пошел по окружному шоссе № 2 на закат.

— Он улыбался! — радостно вскрикнул Баннер. — Он по-настоящему улыбался! Может, через месяц, а может, и меньше, он совершит преступление — замечательное преступление!

Баннер щелкнул пальцами.

— Все в порядке, Клуг, Рамсгейт — собирайтесь! Нам нужно в следующий город. На очереди сексуальный маньяк. Ну, я покажу этим бюрократам! — В праведном негодовании Баннер погрозил кулаком краснеющим соснам. — Они хотели уничтожить преступность? Решили переделать преступников в паинек? Законно это или нет, но я докажу, что они не имеют права вмешиваться в дела свободных предпринимателей. Им не удастся разрушить мой бизнес!

— Прркрасно, — сказал доктор Клуг. — Вам харрашо, мне харрашо.

— Будьте уверены, все будет отлично! — вскричал старый иссохший скелет. — После десяти лет бюрократии… я почти банкрот… ну нет, не на того напали. — Он обнял необъятного Клуга, и его шельмовское лицо просияло. — Наконец-то, наконец-то «Баннер Ньюспейперс» получит сенсации, которые достойны печати!

Раль плыл — слабая волна электрического импульса в пустоте Вселенной. Он смутно сознавал, что умирает, проваливается в ничто и скоро превратится в нечто бессмысленное, бездушную пустую оболочку без сознания и единения. Но ничего уже нельзя было сделать; его гибкий импульс распался на миллиарды различных мыс-леформ, и выхода из ситуации не предвиделось.

Его импульс содрогнулся от воспоминания о Великой Системе, существовавшей бессчетное количество веков назад. Тысячи похожих на него импульсов, объединенных в единое целое в пустынном пространстве космоса; тысячи импульсов, колеблющихся, меняющих мысли и эмоции, связанных друг с другом в одну центральную Великую Систему, эту огромную хрупкую кристаллообразную электрическую структуру.

И они давали друг другу жизнь, пополняя свои силы за счет друг друга и существуя во Вселенной тысячелетие за тысячелетием.

До Катастрофы. Со временем появились импульсы, которые устали от старой системы объединения и захотели создать новую; они противостояли другим импульсам, более спокойным, которые упрямо придерживались старого образца. Мятежники, как их называли, создали новую тщательно продуманную систему. В результате две структуры наложились друг на друга, вступили в противоречие и взорвали все сообщество.

Только слабый импульс Раля выжил после Катастрофы. Он был сильно поврежден и не мог двигаться; в течение тысяч лет после взрыва он дрейфовал в темноте, ожидая сигнала от другого импульса, с которым мог бы вступить в контакт. Но сигнала не было, и Раль от слабости и голода начал медленно превращаться в иную систему, которой никогда не существовало в старом сообществе.

Он превращался в каннибала.

Только центральная мыслеформа, которая поддерживала в нем жизнь, могла найти импульс и поглотить импульс; втянуть свободный импульс в его неустойчивую оболочку и приспособить к системе. За счет этого Раль жил, за счет этого мог просуществовать, создавать новые импульсы и находить свободные, съедать их и приспосабливать к своей системе.

Но длительный процесс распада почти закончился; он мог переформировывать свои мыслеформы ценой огромных мук и усилий, а о том, чтобы создавать новые, не могло быть и речи. Он понимал это и медленно готовился к выполнению последней команды отключения — команды смерти.

Но когда его слабый голубоватый импульс уже начал меняться, он почувствовал легкий, почти призрачный импульс вне границ своей формы. Он приостановил процесс изменения и, собрав все силы, скользнул ему навстречу.

Импульс становился сильнее; сложная кристаллическая система Раля регистрировала его. Сила нового импульса все росла, пока не достигла небывалой мощности.

Голод грыз Раля уже несколько веков, но теперь он наконец-то будет удовлетворен. Его система уничтожения себе подобных активизировалась, ожидая, когда новичок подойдет на допустимое расстояние. И тогда…

Но он остановился. Он был здесь всего мгновение и теперь исчез. Раль в отчаянии выбросил вперед захватывающие лучи, подумав, что уже никогда не сможет зарегистрировать такой мощный импульс, и обнаружил…

Еще один. Он был мал, всего лишь в сто раз больше, чем импульс Раля; и вдобавок состоял из пяти секторов, присоединенных к центральному. Импульсы в пяти секторах были схожи между собой, но по-разному воспринимались центральной частью. Раль выделил и распознал все пять восприятий, он был полон любопытства и смутного страха.