Он сказал:
— Это совсем просто. У вас Норма. Я в вашей власти, здесь, в вашем веке. Нужно быть дураком, чтобы сопротивляться.
Доктор Лель посмотрел на него почти с жалостью. Но насмешка опять появилась в его голосе, когда он заговорил:
— Мой дорогой профессор Гарсон, обсуждение на таком уровне несерьезно. Моя цель — просто выяснить, являетесь ли вы тем человеком, которого мы могли бы использовать в наших лабораториях. Если нет, то альтернатива: деперсонализирующая камера. Могу сказать больше: люди с вашим типом характера, в среднем, не могут успешно пройти наши тесты.
Каждое слово его речи казалось пронизывающим острием. Несмотря на его усмешку и презрение, этот человек был безразличен Джеку Гарсону. Только тест, что бы он собой не представлял, и его собственное сознание, поставленные на карту, волновали его. Важно было остаться спокойным и продолжать настаивать на сотрудничестве. Прежде, чем он смог ответить, доктор Лель сказал на удивление скучным голосом:
— У нас есть машина, которая испытывает человеческие существа на степень неподчинения. Машина наблюдения поговорит с вами прямо сейчас!
— Как вас зовут? — спросил голос из пустоты рядом с Гарсоном.
Гарсон подпрыгнул. Жуткий момент, выбивший его из равновесия. Несмотря на решение, он «уснул на посту». Не осознавая этого, он, по существу, находился в состоянии опасного напряжения: С усилием Гарсон пришел в себя и заметил, что доктор Лель опять улыбается, и это ему помогло! Вздрагивая, он откинулся на спинку кресла, но через мгновение снова почувствовал волну гнева, которая холодной волной прошла по его телу. С едва уловимой дрожью в голосе он начал отвечать:
— Меня зовут Джон Беллмор Гарсон — тридцать три года — ученый-исследователь — профессор физики в университете — группа крови номер…
Было очень много вопросов, требующих исчерпывающих подробностей истории его жизни и желаний. Высказанная правда холодным грузом легла ему на душу. Его жизнь, его сознательная жизнь была поставлена на карту. В этом не было ничего смешного — только точный, полный, машиноподобный допрос с пристрастием. Он должен пройти испытание.
— Доктор Лель! — ворвался настоятельный голос машины. — Каково состояние разума этого человека в настоящий момент?
Доктор Лель быстро ответил:
— Состояние ужасного сомнения. Его подсознание — в смятении неопределенности. Едва ли мне нужно добавлять, что этим, его подсознанием, определяется его характер.
Гарсон испустил глубокий вздох. Он чувствовал себя больным и просто деморализованным. К тому же добавилась еще одна новая деталь. Здесь была машина, не нуждавшаяся ни в телефоне, ни в радио — если это машина! Собственный голос резал слух даже ему самому, когда он фыркнул.
— Пусть мое подсознание катится к черту! Я благоразумная личность. Я подчиню себе свой разум. Я хочу сотрудничать с вашей организацией.
Молчание, последовавшее за этим, было неестественно долгим; и когда, наконец, машина заговорила, Гарсон чувствовал облегчение до тех пор, пока не прозвучали последние слова:
— Я пессимистка, но возьмем его для испытания после обычных подготовительных испытаний.
Он почувствовал себя лучше, когда пошел за доктором Лелем по серо-голубому коридору. Хоть и маленькая, но победа. Какие бы ни были остальные испытания, как могли они пренебречь его определенным убеждением, что он хочет сотрудничать с ними?
Это было больше, чем просто остаться в живых. Для человека его подготовки мир будущего предлагал бесконечные возможности. Несомненно, Гарсон мог подчиниться своей судьбе на время войны и сконцентрироваться на поразительной необъятности науки, включающей перемещение во времени, огненные шары и машину наблюдения, говорящую из пустоты и судившую людей с холодной, безжалостной логикой. Гарсон насупился. Там должна быть какая-то хитрость, какой-нибудь динамик в ближайшей стенке. Будь он проклят, если поверил, что какая-то сила могла сфокусировать звук без промежуточных инструментов, точно как Норма не могла стать старше в тот день в полицейском участке без посредства чего-либо механического.
Мысль ушла. На мгновение Гарсон уставился полупарализованным взглядом вниз, туда, где должен был находиться пол. Но его там не было! У него перехватило дыхание; Гарсон схватился за непрозрачную стену, а потом, когда донесся низкий смех доктора, снова почувствовал твердую опору под ногами, сказавшую о том, что это — иллюзия. Взяв себя в руки, он посмотрел вниз, удивленный и очарованный.
Под ним находилась часть комнаты, пределов которой он не мог увидеть, поскольку темные стены ограничивали зрение с обеих сторон. Двигающиеся толпы людей заполняли каждый свободный фут пространства, насколько он видел.
Иронический голос доктора Леля донесся до его ушей, отдаваясь эхом в его мыслях:
— Люди, да, люди! Новобранцы всех времен. Солдаты из разных веков, они еще не знают своей судьбы.
Голос затих, а неописуемая сцена осталась. Люди толпились, толкались, боролись. Повернутые вверх лица демонстрировали загадочное, раздраженное, страшное желание развлечения и все комбинации эмоций. Там были люди в одеждах, сверкающих всеми цветами радуги, были и одетые в тускло-коричневое. Последних было больше, чем Гарсон мог сосчитать.
Гарсон мысленно перенеся в гущу толчеи. Вместо радикального отличия в стилях одежды у людей, барахтающихся как овцы в загоне перед бойней, было что-то общее. Это могло означать только одно…
— Вы правы! — снова раздался холодный, язвительный голос. — Все они — американцы, все из одного города, ныне именуемого Делла. От наших нескольких тысяч машин, расположенных в различных веках, из Деллы мы получаем около четырех тысяч людей в час в течение дневного времени. То, что вы видите внизу — главная приемная комната. Новобранцы прибывают, скользя вниз по желобу времени, надлежащим образом приводятся в чувство и вталкиваются туда. Естественно, на этой стадии происходят беспорядки. Но давайте пройдем дальше.
Гарсон едва заметил, когда твердый пол снова появился у него под ногами. Он подумал, что не видел, чтобы доктор Лель нажимал на кнопку или управлял прозрачностью пола как-либо иначе — ни когда машина говорила с чревовещательным колдовством, ни когда пол стал прозрачным, ни сейчас, когда он опять стал темным. Возможно, здесь присутствовал какой-нибудь тип мысленного контроля. Мысли Гарсона вернулись к личной безопасности. Зачем устроили этот показ? Они демонстрировали ему ужасы, а потом наблюдали его реакцию? Он почувствовал внезапную ярость. Чего они ожидали от человека, воспитанного в XX веке? Ничего они не сделают с его уверенностью в том, что он должен сотрудничать. Но… четыре тысячи человек в час из одного города! Он почувствовал, что потрясен и несчастен.
— А здесь, — произнес доктор Лель, и голос его остался также спокоен и безмятежен, как пруд с лилиями, — одна из нескольких сот меньших комнат, образующих большой круг вокруг главной машины времени. Вы можете увидеть, что беспорядка тут меньше.
«Это преуменьшение», — подумал Гарсон. Тут вообще не было беспорядка. Люди сидели на креслах и стульях. Некоторые рассматривали книги. Другие болтали, их губы шевелились, но ни один звук не проникал сквозь иллюзорно прозрачный пол.
— Я не показал вам, — донесся спокойный, ровный, уверенный голос, — промежуточной стадии, ведущей к этой спокойной атмосфере. Тысяча напуганных людей, противостоящих опасности, могли причинить нам беспокойство. Но мы их отсеиваем, психологически и физически, до тех пор, пока у нас не останется один человек, идущий сквозь эту дверь в конец комнаты… ах, один сейчас идет. Давайте последуем за ним. Видите, в этой точке мы порождаем голую действительность.
Действительность оказалась металлической штукой в форме котла с дверцей, как топка; и четыре звероподобных человека просто хватали испуганного вошедшего и засовывали в дверцу ногами вперед.
Человек, должно быть, кричал; на мгновение его лицо повернулось вверх, искаженное страхом, с почти идиотически разинутым ртом. И тут до Гарсона дошло, словно он получил страшный удар. Будто издалека донеслись до него слова доктора Леля:
