…Сплоченная прежде партия постепенно начала распадаться. Казалось, Джон Фримонт полностью утратил свой талант руководителя. Он разрешил людям спускаться с гор мелкими группами, которые растянулись по тропе на семь-девять миль.

…Они двигались вниз по реке Рио-Гранде. Запасы продовольствия были на исходе, дичь им не попадалась. Зубы выпадали, лица почернели. Любая царапина превращалась в гнойный нарыв. Даже на ровных участках пути они проделывали не более двух миль в день.

…К 28 января одиннадцать человек — более трети экспедиции — были мертвы.

…Люди не выдерживали единоборства с горами.

Это были первые из многочисленных жертв, принесенных на алтарь строительства трансконтинентальной железной дороги в Калифорнию».

Знал бы полковник Фримонт, как тяжело оправдывать имя, данное пику, может, и не согласился бы на такое увековечивание. Или эта вершина в его карьере возникла преждевременно? Все живое (да, кажется, и каменно-неживое тоже) стремится к своему завершению, к естественно-достойному увяданию. Интересно было бы знать, что скажут о тебе потомки. В Америке высоко чтят известного путешественника, первопроходца на запад континента. Кроме вершины, в его честь названы город и река, в Калифорнии имеются городские парки, которым присвоено его имя. В национальных парках, основанных в тех местах, где пролегали его маршруты, Фримонту отводится немало места в лекциях рейнджеров и гидов. Его без преувеличения можно назвать одним из самых известных путешественников, пролагавших новые пути по Североамериканскому континенту.

Фримонту посвящены десятки книг и исследований, в музеях ему отведены значительные стенды. Кроме И.Стоуна, его высоко оценил Невинс в посвященной ему обстоятельной монографии, назвав его «величайшим искателем приключений на Западе» и отдав должное дарованию, заслугам: «Его сила в том, что в съемку, наблюдения и описания этих дорог и земель он внес научный метод и технику. Для своего времени он был первоклассным геодезистом и математиком и неплохим геологом и ботаником-любителем».

Обидно уйти из жизни, как Жан Николле, его учитель, как сотни, тысячи других, неизвестных подвижников, рядовых и великих, одаренных, выдающихся первооткрывателей и их помощников, уйти, не завершив предназначенного, оборвав нить на полпути или в начале…

Впрочем, Фримонту повезло и на этот раз. Встретившая его жена была убеждена, что помогла ее вера. Все, можно сказать, заканчивалось, как в модном романе с «хеппи-эндом»: на своем калифорнийском ранчо Фримонт нашел золотоносную жилу и стал миллионером, жители Сан-Франциско избрали его сенатором, он получил генеральский чин, удачно выдал замуж свою прекрасную дочь, его заслуги путешественника-пионера получили признание со стороны ряда заграничных обществ. Вот только молодые соотечественники начали оттирать и отталкивать от кормушки — от выгодных «Трудов по изысканию Тихоокеанской железной дороги» (видимо, таково уж свойство молодых — теснить старых пионеров).

Но Фримонт не был бы Фримонтом, если бы не попытался еще дать отпор. Он предпринял на свой страх и риск новую экспедицию в 1853 году для завершения того маршрута, что сорвался пять лет тому назад. Стариком он себя не считал. И правильно делал — это дало ему возможность прожить еще добрых 37 лет!

Был преодолен и перевал через Скалистые горы и массив Васач, но уже по более легкому южному прохожу — Кочетопу. Еще один напечатанный отчет, как заключительный аккорд, как дополнительный документ для благожелательного суда потомков, историков. И этот отзыв последовал (хотя и столетия спустя): «Значительная часть его работы отличается высокой точностью; у него был верный глаз, и он быстро схватывал структуру рельефа местности. Если несколько излишняя торопливость по временам вовлекала его в трудности и опасности, то, с другой стороны, надо иметь в виду, что никакими другими способами он не мог бы достигнуть поставленных себе целей».

Так написал о нем Дж. Бейкер в своей известной «Истории географических открытий и исследований».

Дожил Фримонт и до результатов своих поисков. По следам землепроходцев через Кордильеры хлынула невиданная волна переселенцев на Дикий Запад. Еще задолго до того, как через многие перевалы потянулись стальные рельсы, по еле заметным тропам и дорогам двинулись искатели счастья, золотодобытчики, всевозможные любители легкой наживы и приключений. Но счастье давалось нелегко: застигнутые в горах холодом, голодом, болезнями, жаждой путники порой доходили до людоедства, безумия, убийств. Одно из таких зловещих мест — в калифорнийской Долине Смерти. Она находится между хребтами Амаргос и Панамит. Там горы препятствуют свободному доступу влажного воздуха с океана. Такие закрытые со всех сторон котловины страдают от недостатка осадков. В расположенной между горами впадине у Амаргоса летом осадки не выпадают вовсе. Температура воздуха здесь достигает невиданных значений — свыше плюс 50 градусов (в 1915 году — 56,7 градуса по Цельсию). Это близко к абсолютному максимуму, когда-либо отмеченному на поверхности Земли.

Таковы условия замкнутого горного окружения. В долине на пути в Калифорнию нашли свою гибель многие путники — пионеры. Не спасли их ни оснащенные всем необходимым конные повозки, ни запасы воды и продовольствия — им не удалось пересечь это безжизненное пространство: поэтому и нарекли они зловещее место Долиной Смерти. Но за пионерами на Дальний Запад пошли многие переселенцы. Как скажут позже о Фримонте — «из пепла его костров возникли города». А со временем по колее от колес его повозки, через плато и перевалы, легли и железнодорожные рельсы. Та битва за выход к тихоокеанскому побережью напоминала лонгфелловские строчки из его знаменитой «Песни о Гайавате»:

Благодаря своему монарху, носившему имя Генрих Мореплаватель, португальцы смогли найти то, что так упорно разыскивал Колумб, — легендарные Индии. Помимо этого, они проложили и нанесли на карты новые морские пути, которые протянулись через половину окружности земного шара до самой Японии.

«Будто зачарованные, стояли мы на носу нашего суденышка и смотрели, как волны вскипают белой пеной, перекатываясь через рифы по левому борту. Справа на многие мили протянулся песчаный пляж, обрамляющий зеленое побережье Кении. Бриз наполнил мешковатый латинский парус нашего доу, очень похожего размерами и оснасткой на каравеллы португальских первооткрывателей, и повлек нас прочь от архипелага Ламу, к высокой, тяжелой зыби Индийского океана.

Матросы то принимаются лихорадочно возиться с парусами, то замирают у фальшборта или на палубе. Кто болтает, кто похрапывает. Они стройны, кожа их лоснится. Должно быть, именно таких матросов знавали еще португальские первопроходцы.

— Джамбо! — приветствует меня капитан.

— Джамбо! — откликаюсь я, разом исчерпав весь свой словарный запас суахили.

В XVI веке мы бы общались с ним на португальском языке, господствовавшем тогда в Индийском океане и Восточных морях. Он распространился на огромном пространстве — до Индонезийских островов на востоке, Малаккского пролива и Японии на севере».

Весь мир не так давно отпраздновал 500-летний юбилей открытия Америки Колумбом — достижения, изменившего лик и судьбы мира в большей степени, чем любое другое историческое событие. Профессиональные историки географических открытий и историки-любители толпами бросились в море, чтобы повторить плавание великого генуэзца. Но американский путешественник и историк открытий Мерл Сивери, рассказ которого о начале путешествия мы привели выше, сумел устоять против «колумбова бума». Он решил пройти по путям, проложенным португальскими пионерами, и поискать остатки удивительной империи, созданной такими людьми, как Диаш, да Гама, Кабрал, Альбукерке, Магеллан и их менее знаменитыми, но отнюдь не менее отважными соотечественниками. Именно они были первыми европейцами, вступившими в схватку с южными морями в стремлении достичь Индий, Островов Пряностей, Японии и Китая — тех самых заманчивых стран, которые искал Колумб, унесший с собой в лучший из миров святую веру в то, что он их нашел.