Тогда, впервые за все годы охоты за сокровищами, я увидел мерцание золота на морском дне. После пятнадцати лет бесплодных усилий и повторяющихся неудач в моих руках наконец-то был чистый, светлый металл: сначала маленькое кольцо, затем часть изящной цепочки.

Но что делать теперь? Нас было только двое, без команды, без оборудования, без средств, и у нас в руках было потрясающее открытие. Мы решили сохранить наш секрет и вернуться сюда в будущем году, более основательно подготовившись к работе. Мы сложили наши находки в подводной пещере и вернулись на континент.

Спонсором нашей новой экспедиции стал мой друг Анри Делоз, первый водолаз Марселя. Он снабдил нас необходимым оборудованием. Начальные средства мы извлекли из собственных карманов, но затем они увеличились за счет поступлений из Национального географического общества. Больше всего мы нуждались в свободном времени. Мой работодатель, нью-йоркская компания «Оушен системз инкорпорейтед», любезно предоставила мне отпуск.

В апреле 1968 года мы вернулись в Портбаллинтрэ с двумя французскими профессиональными водолазами, Морисом Видалем и Луи Горсом. Франсис Дюмон, студент-архитектор, был привлечен к участию в экспедиции в качестве картографа и художника. В обязанности Марка входило фотографирование и сохранение наших находок.

Мы были в нужном нам месте, хорошо экипированные, горевшие желанием начать работать — и ничего не могли сделать. Днем мы видели бушующее море, чья ярость, казалось, никогда не утихнет. Ночью ледяной ветер из Гренландии просачивался через плохо подогнанную раму моего окна, и прежде чем он проскальзывал под дверь, мой нос успевал замерзнуть. Каждое утро я судил о погоде по шуму прибоя: если буруны разбивались на пляже перед нашим коттеджем, я мог возвращаться спать.

Мы намеревались наносить на карту каждый предмет, найденный на место кораблекрушения. Для этого надо было разбить территорию дна на одинаковые квадраты, как это делается в наземной археологии. Но место упокоения «Жироны» не поддавалось такой систематизации. Единственные прямые линии, которые здесь можно было установить, проходили от одного берегового ориентира до другого.

Когда море наконец-то дало нам возможность начать работу, мы провели эти линии при помощи крепких веревок, пометив их концы определенными номерами. Все это дало нам основу для составления карты.

Мы определили границы участка, где могли быть обнаружены остатки кораблекрушения. Только самые тяжелые предметы должны были все еще оставаться где-то около места гибели корабля, но даже они должны были постепенно сдвигаться по дну к их нынешнему местонахождению. Остатков корпуса корабля обнаружить не удалось. Но проведенные нами линии дали точки отсчета и помогли найти дорогу через завал заросших водорослями глыб. Ориентиры продержались два дня. Затем море разбушевалось и разнесло всю систему.

Несмотря на волнение, Луиджи делал все возможное, чтобы восстановить ее, но ничего не получилось. Мы отступили на глубину и продолжили охоту.

С самого начала удача сопутствовала нам. Мы нашли золотые монеты с арагонской короной, отчеканенные в Севилье, золотые пуговицы, серебряные вилки и множество серебряных и медных монет. Однажды утром, меньше чем за час, я наполнил банки из-под варенья и горчицы и коробку от аптечки золотыми и серебряными монетами. Жара, излучаемого этим богатством, было почти достаточно, чтобы нейтрализовать ужасный, сковывающий тело холод, возраставший с каждым погружением от простого дискомфорта до мучительной боли.

И все равно, плавая среди булыжников, я был доволен. «Добрался, — повторял я. — Я в том самом месте, где хотел быть, делаю именно то, что хотел делать». Я почти приветствовал холод, усталость, тошноту морской болезни…

В этот момент моя правая рука скользнула, обнажив какой-то желтый предмет. Золото? Нет, кажется, всего лишь раковина. Я подобрал ее и внимательно рассмотрел, чтобы в следующий раз не обмануться такой находкой. И все-таки это оказалась не раковина, а золотой медальон.

Перед подъемом на поверхность я заметил черную, сцементировавшуюся груду камней, ядер и металлического лома. Я рассказал о ней моим коллегам, профессорским тоном проинформировав их, что это типичный балласт испанского судна, и для нас этот факт очень много значит.

— Но, — спросил Морис, уже осмотревший мою находку, — почему испанцы сложили навигационные инструменты в балласт?

— И к тому же, — добавил Луи, — почему среди этого многозначительного балласта есть золотые монеты?

Моя теория пошатнулась и полностью рухнула на следующий день, когда я нашел превосходную золотую цепь, исчезнувшую в черной массе камней и снова появившуюся с другой стороны. Похоже, балласт был естественный, сформировавшийся из ржавчины и пороха, смешанных с известняком сломанных раковин и сцементировавшихся между собой обломков кораблекрушения.

Мы не могли разделить эту мешанину под водой, не повредив заключенные в ней предметы; кроме того, работа была слишком трудоемкой для людей, работающих в аквалангах. Надо было поднять большие куски этого материала и вытащить их на берег, где мы могли бы на досуге расчленить их. В этих бесформенных комках оказались монеты — пиастры и дукаты, реалы, эскудо; медные пряжки, золотые цепи, куски керамики, свинцовые ядра, ножи, ложки и вилки.

Одна из самых богатых находками сцементировавшихся глыб была извлечена из пещеры, скрытой двумя огромными каменными блоками, по сотне тонн весом каждый. Сдвигая глыбы агломерата, а среди них были такие, на которые опирались блоки, мы сильно рисковали, что своды пещеры обрушатся на нас. Чтобы избежать несчастья, пришлось кое-где оставить подпорки из сложенных в колонны камней, поддерживавших свод. Если бы они вдруг сдвинулись, мы немедленно превратились бы в трупы или, точнее в лепешки.

Я настаивал на предельной внимательности:

— Давайте будем осторожнее в пещере. Лучше оставить там несколько монет, чем кого-нибудь из нас.

Верное предостережение; но дело было в том, что среди камней, поддерживавших этот дамоклов свод, был заклинен серебряный подсвечник в отличном состоянии. Я мог потрогать его, но не мог освободить. Он был зажат парой камней. И если вынуть эти камни, поддерживающие другие камни, укрепляющие колонну, упирающуюся в свод… Лепешки!

И все-таки я хотел достать этот подсвечник. Я вытянул руку с ломиком и осторожно потыкал колонну, одним глазом наблюдая за потолком пещеры, а другим — за выходом из нее. Вдруг раздался звук катящихся камней, и я вылетел наружу. За мной выскочил Морис. Конечно, это он, ненормальный, почти разрушил свод.

Я строго погрозил ему и просигналил: «Смотри, осторожнее!», показав на сдвинувшиеся огромные блоки, а затем на сплющенный в лепешку кусок металла. Морис также жестами ответил мне, что если кто и просчитался, то это, конечно же, не он; что он сдвинул только несколько голышей, которые не могли так повлиять на архитектуру пещеры, а вот я действовал с безответственным пренебрежением к нашей обоюдной безопасности.

На следующий день я достал мой подсвечник. Но на дне отверстия, из которого он был извлечен, тускло мерцал второй, и кроме того, там виднелось золотое украшение, самое большое из всех найденных. Но как до него добраться? Нужна была определенная ловкость. Но как оно сияло!

Час спустя я освободил его. «Золотое украшение» оказалось всего лишь медной ручкой горшка. Но рядом с ним лежала часть золотой цепи, исчезнувшей под основанием колонны. Пещера все еще на месте, но уже без опор — ее колонны рассыпались. Она стоит, как вызов силе тяготения, памятник безрассудной смелости.

К середине мая море стало спокойнее и иногда выглядывало солнце. С тех пор как мы жили в море, мы редко видели это светило. На краснеющий курносый нос четырехлетнего Джона Макконаги, нашего самого верного поклонника, своим цветом показывал нам состояние погоды наверху. Крошка Джон — младший сын нашего хозяина в Портбаллинтрэ — каждое утро приходил на берег, чтобы посмотреть, как мы начинаем работать, и каждый вечер возвращался на берег, чтобы наблюдать за разгрузкой нашей лодки.