Константин шагнул к окну в попытке обойти Нурит, но она подняла руку.

— Ты понимаешь меня? — спросила она.

— Я предпочитаю самостоятельно делать ошибки и учиться на них.

— Как бы ты ни старался, ты не слепишь из нее вторую Марику. Да, вероятно, ты — первый нормальный мужчина, который ей встретился. Может быть, не последний, а, может, она больше таких не встретит. Но это не значит, что у тебя есть право сажать ее в клетку. Лучше не строить воздушных замков, чем каждую секунду ждать, что построенное тобой превратится в прах. — Она понизила голос. — Я хорошо понимаю людей и хорошо знаю тебя. Даже если ты совершишь ошибку, подумай перед тем, как сделать этот шаг.

Константин отошел от окна и присел на стол, за которым недавно сидела Нурит.

— А что вы можете сказать по поводу того вечера у вас дома, доктор? — спросил он. — Это не была попытка восстановить обратившийся в прах воздушный замок? Тебе не приходило в голову, что мне хочется поменять образ железного человека на более живой образ? Что мнехочется тепла, любви, что мне хочется перестать мучить себя размышлениями о прошлом и найти женщину, которую я буду любить, и которая будет любить меня? Что мне, наконец, хочется секса хотя бы три раза в неделю? Что мне надоело заполнять свои вечера книгами и учебой? Ты не понимаешь, что я могу устать от всего этого? От работы? От проблем, от толпы людей, ждущих моих решений? Или ты, как и они, думаешь, что я возвращаюсь домой только для того, чтобы принять ванну, поменять костюм и галстук и почитать?

Нурит по-прежнему стояла лицом к окну и смотрела на улицу.

— Я уверен, — продолжил Константин, — что и тебе этого хочется. Но давать советы проще, чем им следовать, верно?

— Верно, — кивнула она. — Когда-то мне тоже хотелось любви и тепла. А мой мужчина воспользовался мной для того, чтобы пережить развод с женой.

Константин умолк, понимая, что удар ниже пояса возвращен.

Внутренняя дверь приоткрылась, и на пороге появился охранник.

— Капитан, — сказал он, посмотрев на Константина, — вы можете войти.

Молодой человек, занимавший один из стульев у стола, довольно долго изучал вошедшего. Этого времени Константину хватило для того, чтобы присесть и положить на стол блокнот и тонкую папку.

— Здравствуйте, Саид, — сказал он. — Меня зовут Константин. Я пришел для того, чтобы с вами побеседовать. Вы не возражаете?

— Не смею, — невесело усмехнулся собеседник.

Константин открыл блокнот и, сняв с ручки колпачок, положил ее на стол рядом с собой.

— Вы знаете, где находитесь? — задал он очередной вопрос.

— «Моссад»? — предположил Саид.

— Нет, — улыбнулся Константин. — Вас хорошо кормили? Вам позволяли достаточно спать?

Саид безмолвно кивнул, делая глоток из стоявшего рядом с ним стакана с водой.

— Вас не били?

Саид покачал головой, сохраняя молчание.

Константин открыл принесенную папку.

— Не волнуйтесь, — сказал он, — я не буду причинять вам боль. Я достаточно хорошо нахожу контакт с людьми для того, чтобы воздерживаться от недостойных методов. А улыбка ваша мне не нравится. Вы можете улыбнуться открыто. Я вам этого не запрещаю.

— Скажите, Константина, будь вы на моем месте, вы бы улыбались?

— По крайней мере, не жалел бы себя и был бы готов отвечать за свои поступки. Но вы назвали меня по имени. Это значит, что между нами протянулась первая ниточка, и беседа будет успешной.

Саид взял полученный от собеседника лист бумаги и ручку.

— Пусть это будет у вас под рукой, — сказал Константин. — Где вы родились, Саид?

— В Дженине. Мой отец — ливанец, мать — палестинка.

— Вы получили высшее образование?

— Да, я учился во Франции на инженера, потом поехал в Египет. После этого я женился и перебрался в Газу. Там я вступил в «ХАМАС»[1].

— Чем вы занимались в «ХАМАСе»?

Саид потянулся за сигаретами, и Константин коротко кивнул, подвигая ему пепельницу.

— Вы не поверите, — сказал он, — но партийной работой. Говорил речи на митингах, раздавал листовки.

— Почему вы решили вступить в «ХАМАС»? Из политических убеждений?

— И из-за них тоже. Я видел, как живет палестинский народ. Я сам отказывался от куска хлеба для того, чтобы принести его своим детям.

— Сколько у вас детей?

— Двое. — Саид помолчал. — Скоро будет трое.

Константин задумчиво похлопал ладонью по принесенной папке.

— Почему вы оставили «ХАМАС»?

— У меня был серьезный конфликт на почве партийных идей.

— Здесь, — Константин указал на папку, — написано, что вы не согласились принимать участие в планировании террористических актов во время второй интифады [2]. Это правда?

Саид опустил глаза.

— Да, это правда. Меня сочли… недостаточно преданным воином джихада.

— Вы верите в джихад, Саид?

— Да. Но не в такой, когда одни убивают других, прикрываясь религией.

— То есть, идеология исламистского террора вам чужда.

— Этого я не говорил.

Константин повертел на пальце перстень.

— Что вы имеете в виду?

— Я не считаю, что убийство во имя религиозных убеждений — это идеология исламистского террора. Мы с вами понимаем под террором разные вещи. Вероятно, то, что вы называете террором, для меня не террор.

— Как вы можете охарактеризовать то, чем занимается «ХАМАС»?

— «ХАМАС» дает людям деньги, дом и еду. Он дает образование детям, одежду женщинам и работу мужчинам. Не стоит ассоциировать всех террористов-самоубийц, которые взорвались на территории Израиля во время интифад, с «ХАМАСом».

— А с террором?

— И с террором тоже не стоит. Это отчаявшиеся люди, которые идут на смерть ради того, чтобы их детям дали жалкую сумму денег.

Константин сделал пару кругов по комнате и остановился рядом со своим стулом.

— А кто платит им деньги, Саид?

— «ХАМАС», но не только. Когда людей доводят до такого состояния, что они готовы искать еду в мусорных баках и работать по пятнадцать часов в сутки ради того, чтобы накормить семью, не стоит удивляться, что это происходит. Если до людей за чертой, — Саид сделал жест, обводя комнату и, вероятно, имея в виду Израиль, — не доходят слова, то приходится действовать другими методами.

— То есть, «ХАМАС» дает людям деньги, дом и еду за то, что эти люди убивают других людей?

— Иногда эти люди предпочитают воевать за свою свободу. Это дает им слабую надежду на то, что положение вещей когда-нибудь изменится. Их волнует судьба их народа.

Саид сделал еще пару глотков из своего стакана. Появившийся охранник шепотом поинтересовался, все ли в порядке, и по просьбе Константина принес еще один стакан и графин с водой.

— Мы с вами, Саид, ступили на тонкий лед. В другой ситуации я бы продолжил дискуссию, но мы ограничены во времени. Расскажите мне о том, как вы познакомились с Мустафой и как вы появились в группировке «37».

— Мустафа преподавал в школе, где учился мой старший сын. Познакомились мы случайно, через друзей и знакомых. Он предложил мне работу, и отказаться я не смог — тогда я был на мели, у меня не было ни гроша в кармане. Кроме того, работа эта не противоречила моим взглядам и моим моральным нормам.

— Вы знали, что он связан с террором?

— Да. Но это не тот террор, о котором вы думаете.

Константин улыбнулся и присел.

— А что это за террор, Саид?

— Интеллектуальный. — Он поднял глаза. — Тот самый, которым занимаетесь и вы, и ваша организация.

— Смелое заявление, — признал Константин. — Почему вы решили что мы занимаемся интеллектуальным террором?

— Потому что бороться с террором можно только одним способом — отвечать врагу тем же.

— Предположим, мы занимаемся интеллектуальным террором. Предположим, Мустафа и его коллеги тоже занимаются интеллектуальным террором. В результате в любом случае погибают люди с обеих сторон. Почему вы думаете, что интеллектуальный террор достойнее какого-либо другого террора?