Приближался день Лелиного рождения, а значит, обязательная встреча с отцом. Поначалу на этих маленьких семейных торжествах присутствовала и Зоя, жена отца, но постепенно под разными предлогами перестала участвовать в их редких праздниках. Теперь они встречались с мачехой, только когда Леля приезжала с поздравлениями к Егору Кузьмичу, раз в год.

Она не понимала, чем вызвала столь сильную неприязнь со стороны этой женщины, но чувствовала, что та отторгает ее всеми фибрами своей души. «А может, и нет у нее никакой души», — думала Леля, больше всего жалея страдающего отца.

Но на сей раз мачеха превзошла самое себя в диком своем стремлении развести любящих друг друга людей: купила билеты в театр именно на пятницу, день Лелиного рождения.

И Егор Кузьмич, прекрасно сознавая, что в данной ситуации не должен идти на поводу у жены, понимая движущие ею тайные мотивы, сторону дочери вновь принять не решился и мучился от этого еще больше. Наверное, он был слабым человеком.

Леля не обижалась на отца, и каждый раз, когда тот пытался объясниться, мягко прерывала: «Не надо, папа, я все понимаю».

«Ужин на двоих», как они называли свои встречи, перенесли на неопределенное время, но Егор Кузьмич, чувствуя свою вину перед дочерью, все же придумал для нее маленький праздник втайне от недоброй жены.

В своей вотчине Буданов завел строгие порядки. Здесь не пили кофе, не толпились с сигаретами в специально отведенных для этого местах, не слонялись по кабинетам с дружескими визитами. А застолья по поводу и без повода были исключены категорически. Чествовали только юбиляров. Ритуал был краток и неизменен: в кабинете шефа виновнику торжества вручали роскошный букет и некий конверт, звучал начальственный спич, выпивался бокал шампанского и все возвращались на рабочие места.

Именно поэтому в свой день рождения Леля шла на работу без торта, без шампанского и без ощущения праздника. Но праздник все же состоялся!

Еще издали она заметила припаркованную машину отца. Тот тоже увидел ее и вышел навстречу — красивый, подтянутый, в элегантной короткой дубленке, с огромным букетом чайных роз. Она побежала и обняла его вместе с цветами, вдыхая смешанный аромат дорогого одеколона и нежных нераспустившихся еще бутонов.

Отец засмеялся, легонько отстранил ее, положил букет на крышу своего серебристого «Рено» и достал из кармана узкий бархатный футляр.

— Это тебе, дочка. Двадцать пять лет — чудесный возраст. Жизнь тебя не очень-то баловала. И я, увы, оказался не слишком хорошим отцом. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива.

Леля открыла футляр и ахнула: на белой шелковой подкладке лежала изящная золотая розочка с бриллиантовой капелькой росы на причудливо изогнутом тонком лепестке.

— Спасибо, папа! Ты замечательный отец, и я тоже очень, очень люблю тебя и хочу, чтобы ты был счастлив.

Они обнялись и немного постояли так, отец и дочь, самые близкие люди на земле.

— Ну, беги, дочка, — первым заговорил Егор Кузьмич. — А то вон какой-то суровый товарищ давно уже посматривает на нас весьма неодобрительно.

Леля оглянулась. В нескольких метрах от них стоял у своей машины Буданов. Она еще раз поцеловала отца, взяла букет и скрылась в дверях офиса.

Она ставила цветы в воду, когда в кабинет в распахнутом пальто вошел шеф, хмуро поздоровался и прошествовал в смежную комнату. Через некоторое время он появился, уже в костюме, сел за свой стол, включил компьютер и вдруг ядовито заметил:

— А вам все возрасты покорны, Пульхерия Егоровна. С тех пор как обрели былую привлекательность, ни старого ни малого не обделяете вниманием. Поразительная всеядность!

— Это был мой отец, — вспыхнула Леля.

— Вот как? А намедни вы тут не с братишкой ли под окнами кувыркались?

— Кувыркалась?! Я…

— А завтра, — не дал себя перебить Буданов, — к вам кто сюда подъедет? Дедушка? Или дядя из Арзамаса?

— Какой дядя?! — вспылила Леля. — Я не обязана перед вами отчитываться в своей личной жизни!

— Свою личную жизнь ведите вне этих стен!

— А я как раз за стенами…

— И запомните: неразборчивость в связях до добра не доводит, — отрезал Буданов.

Леля открыла было рот, но зазвонил телефон, и она гневно схватила трубку.

Противный мужской голос попросил Петра Андреевича Буданова.

— А кто его спрашивает? — сердито осведомилась Леля.

— Главный врач кожно-венерологического диспансера Антон Степанович Кожемякин.

— Одну минуточку! — промурлыкала Леля и елейным голосом сказала: — Петр Андреевич, возьмите, пожалуйста, трубку. Теперь я понимаю, откуда у вас этот ужас перед случайными связями…

Буданов снял трубку, а Леля нехотя положила свою и навострила уши, стараясь не пропустить ни слова. Но шеф и не собирался секретничать.

— Я слушаю…

— Петр Андреевич? Вас беспокоит главный врач кожно-венерологического диспансера Антон Степанович Кожемякин.

— Чем могу быть полезен? — удивленно вскинул брови Буданов.

— Очень даже можете, очень даже можете, — горячо уверил его главврач, и Буданову показалось, что тот не слишком трезв.

— Я вас слушаю, — нетерпеливо повторил он.

— У вас работает некая Пульхерия Егоровна Калашникова? — заторопился Кожемякин.

— Одну минуту! — Буданов жестом приказал Леле снять параллельную трубку. — Так что вы говорите?

— Я спрашиваю, работает ли у вас Пульхерия Егоровна Калашникова?

— Да, а в чем дело?

— Дело в том, что уже несколько наших пораженных сифилисом пациентов указали на нее как на источник своего заболевания.

Буданов услышал в трубке сдавленные смешки и посмотрел на Лелю. Она вытаращила глаза и хватала ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды, и на лице ее отражалась такая гамма чувств, что Буданов едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Вы хотите меня предостеречь? — насмешливо осведомился он, уже понимая, что кто-то затеял то ли с ним, то ли с Пульхерией отвратительную игру.

— Естественно… Нет, ну что вы, — запутался «главврач», видимо направляемый своим сообщником. — Она не является на лечение и продолжает заражать мужчин. Мы шлем повестки… Мы просим вашего содействия…

— Пошел ты… — неожиданно грубо прервал его Буданов, положил трубку и нажал кнопку АОНа. На табло высветился номер, и номер этот был ему хорошо знаком. Слишком хорошо…

Он резко встал и направился к двери. Леля сидела ни жива ни мертва.

— Петр Андреевич, — потрясенно залепетала она, и из глаз ее брызнули слезы. — Вы не должны этому верить! Я… Я знаю, кто это. Она меня уже замучила! Но то, что сегодня… Это чудовищно, чудовищно…

Он шагнул было к ней, но сдержался и просто сказал от двери:

— Успокойтесь, Пульхерия Егоровна. Вам никто больше не причинит зла.

Он остановил машину у знакомого подъезда и поднялся по лестнице, по которой так недавно взлетал, томимый любовью. Сейчас его гнали наверх совсем иные чувства.

Буданов нажал кнопку звонка и ощутил, как глухо бьется сердце. Дверь распахнулась, обдавая запахами и шумом затянувшееся застолья, и на пороге нарисовалась Людмила. Несколько мгновений она зачарованно смотрела на него, потом резко ногой захлопнула дверь и упала к нему на грудь, запуская руки под пиджак.

Он содрогнулся от омерзения, почувствовав на спине ее горячие ладони и кисловатый запах изо рта, и оторвал от себя так, что она отлетела к стене.

— Петенька, Петенька, — зашептала она, изготавливаясь к новому прыжку, но натолкнулась на его взгляд, осеклась и медленно сползла по стене на грязные плитки пола.

Буданов, не спуская с нее обжигающих глаз, сказал несколько тихих отрывистых фраз и ушел, переступив через ее длинные, неловко подогнутые ноги. А она осталась сидеть на заплеванной площадке — такая, видно, сила таилась в его словах.

Вернувшись в офис, Буданов первым делом заглянул к кадровику, который, увидев шефа на пороге своего кабинета, тут же встал по стойке смирно.