— Да он только начал пытаться, как она ему тарелку на голову надела…

Женщины невесело посмеялись.

Они так и эдак старались повернуть ситуацию, но неизбежно попадали в тупик, выход из которого могли указать только главные персонажи.

— Знаешь, — наконец сдалась Елена Ивановна, — мы с тобой все равно ничего толкового не придумаем, пока я не поговорю с сыном… и с Лелей, когда она вернется.

— Да я вам сейчас могу рассказать все, что скажет Леля: само Небо против их отношений, Петр Андреевич никогда не избавится от своих комплексов, а она…

— Но она ведь любит его!

— Любит, в том-то и дело, что любит!

— Значит, все будет зависеть от Петра! — подытожила Елена Ивановна.

Она боялась, что сын вообще не захочет говорить с ней о Леле. Но тот с удивительной готовностью пошел на разговор, как будто давно уже ждал его, жаждал высказаться, не в силах больше носить в душе эту тяжесть.

И на первый же вопрос матери: «А что там с Лелей? Почему она сменила работу?» — рассказал все без утайки.

Это была оборотная сторона той же медали. Картинки дополнили друг друга и слились в единое целое.

— Что же нам теперь делать, Петруша? — расстроенно спросила Елена Ивановна.

И эта ее готовность разделить с ним его боль тронула Буданова до самого сердца.

— Не знаю, — обнял он мать. — Ее нет. Исчезла…

— Леля в Германии…

— Откуда такая информация? — удивился Петр Андреевич.

— Я говорила с Катериной. Она сказала, что Леля может вообще там остаться…

Буданов молчал.

— Ты должен поговорить с ней, сынок. Ты виноват, ну так повинись. Нет ничего стыдного в том, чтобы попросить прощения и сказать женщине о своей любви.

— Боюсь, не нужны ей больше ни мое раскаяние, ни моя любовь. Она и говорить-то со мной не захочет, — печально усмехнулся Буданов.

— Но со мной-то захочет!

— Ты думаешь, еще не все потеряно, ма?

Она давно не видела его таким… беспомощным? Даже в тот черный день, когда обнаружилась дикая правда об отце и горячо любимой жене. Тогда он еще не понял, какую страшную рану нанесла ему жизнь. А теперь вот платит по счетам…

— Даже не сомневайся, Петушок! — горячо уверила Елена Ивановна. — Главное, что она тебя любит!

— С чего ты взяла?

Она видела, как ему важно поверить.

— Это абсолютно очевидно! Это видно невооруженным глазом, — твердо сказала мать. — У меня лично нет никаких сомнений.

— Тогда мы что-нибудь придумаем, правда, ма?

И это «мы» значило для нее так много!

С этого дня Елена Ивановна звонила Леле каждый вечер. Через неделю та сняла трубку, и обе чрезвычайно обрадовались, услышав друг друга.

План был уже разработан, и Елена Ивановна активно приступила к его реализации.

— Приезжай ко мне на выходные, — предложила она. — У нас здесь такая красота! Сирень цветет. Воздухом нормальным подышишь.

— Ой, — растерялась Леля. — Наверное, у меня ничего не получится…

— А ты постарайся, — не отступала Елена Ивановна и как бы невзначай добавила: — Петруша в пятницу уезжает по делам денька на три… в Питер…

— Это точно? — усомнилась Леля.

— Точно, точно, — развеяла ее опасения Елена Ивановна. — А уж мы с тобой на просторе отведем душу: в баньке попаримся, поболтаем, Клаша нам пирогов напечет с капустой!

— Ну, тогда я приеду!

Больше всего ее привлекала возможность «поболтать». Конечно, она никак не связывала это с Будановым. Ее решение вычеркнуть его из своей жизни оставалось непоколебимым. Просто она дружит с его матерью. А говорить можно о чем угодно. Мало что ли тем для беседы?

В заговор были посвящены трое: Петр Андреевич, Елена Ивановна и верная домработница Клава. Роли распределили и тщательно выписали.

Все волновались, как артисты перед долгожданной премьерой, особенно Клава, гордая оказанным доверием.

Леля собралась было появиться в субботу, но Елена Ивановна убедила ее приехать в пятницу вечером. Мол, темнеет поздно, я тебя на станции встречу, да и зачем же терять лишнюю ночь на природе?!

Долгожданная пятница наступила, но к загородным прогулкам никак не располагала. С утра небо затянули тяжелые черные тучи, готовые пролиться дождем, парило и где-то далеко многообещающе погромыхивало.

Но Леля в Удельную приехала: обещала и вообще…

Елена Ивановна с Дэном ждали ее на платформе. Пес рвался с поводка, изнемогая от желания немедленно продемонстрировать Леле свою любовь. Но на сей раз номер не прошел!

Тучи нависали все ниже, сгущая напоенный ароматом сирени воздух так, что становилось трудно дышать. Гром рокотал где-то рядом, предвещая скорую грозу. Они уже подходили к калитке, когда на землю упали первые тяжелые капли.

Огромный бревенчатый дом встретил их тишиной и сумрачной прохладой.

Буданов стоял у окна своего кабинета на втором этаже, видел, как Леля шла от калитки к дому, и кожей чувствовал ее напряжение и волнение.

«Что же ты, такой чуткий, — думал он, — так тонко прочитываешь любое движение ее души, и раз за разом мучаешь все сильнее? Допустим, все еще можно поправить. Но где гарантия, что новое нелепое стечение обстоятельств опять не застит тебе глаза и тогда уже точно наступит конец? Как же избавиться от этого проклятья?..»

Буданов взглянул на часы. Через сорок пять минут он спустится вниз.

План был прост до чрезвычайности. Клава под благовидным предлогом уводит Елену Ивановну из дома, а он, Буданов, остается, и, если провидение не выкинет очередной фортель, уже сегодня они с Лелей будут вместе…

А пока следовало отвлечься, занять себя чем-то важным, потому что каждая минута казалась длиннее предыдущей, растягиваясь до бесконечности.

Буданов сел к столу, придвинул бумаги, но в голову ничего не лезло.

Дождь усиливался, гремело уже совсем близко, и молнии освещали комнату мертвенным светом, на мгновения разгоняя сгустившуюся по углам тьму.

«Спецэффекты, как в плохом кино», — усмехнулся Буданов, стараясь подавить нетерпение и тревогу — как бы разгулявшаяся непогода не нарушила их планы.

Снизу слышались тихие голоса женщин, звяканье посуды и завывания Дэнчика после каждого громового раската — пес боялся грозы.

Колокольчик от калитки прогремел как барабаны судьбы, взорвав напряженное ожидание, и благостная тишина внизу тут же сменилась какофонией звуков.

— Лена, голубушка, — причитала промокшая насквозь Клава, решившая для пущего эффекта не брать зонта. — Пойдем со мной, Христа ради. Вальке моей совсем худо…

— А что такое? Что случилось? — всполошилась Елена Ивановна.

— Почечная колика у нее опять. На стенку лезет.

— Надо немедленно вызвать «Скорую помощь»! — Леля кинулась к телефону, но Клава с криками: «Нет, нет! Ни в коем случае!» — коршуном бросилась ей наперерез.

— Но почему? — удивилась Леля — Приедет врач, сделает обезболивающий укол…

— Еще, не дай Бог, в больницу заберут, — замахала руками находчивая Клава, — а Валька моя ни за что не поедет. Не велела она «Скорую» вызывать.

— Но ведь может быть что-то серьезное! — пыталась вразумить ее Леля. — Разве можно так рисковать?! А если потом будет поздно? Это просто средневековье какое-то…

Но темная женщина Клава позиций не сдавала.

— Нет, нет, — упрямо твердила она. — Валька знает, что делает. Мы ее сейчас с Леной в воду горячую посадим…

— Елена Ивановна! — обернулась за поддержкой потрясенная Леля.

Но та уже стояла в плаще, резиновых сапожках и стягивала узкий чехол с большого черного зонта. Поселковой медицине Елена Ивановна, видимо, тоже особенно не доверяла.

— Ты уж не скучай тут, детка. Будь как дома. Телевизор посмотри, — говорила она на ходу, решительно увлекая к дверям вошедшую в образ рыдающую Клаву.

Оглушительный раскат грома потряс стены, взвыл Дэнчик, помигала несколько раз люстра, и свет погас.

— Видимо, мы в самом эпицентре грозы! — Елена Ивановна метнулась к буфету, достала свечи, спички. — Подсвечник на камине, — кивнула она в сторону внушительного очага. — Можешь, кстати, разжечь огонь, если захочешь. Только заслонку не забудь открыть.