— Я — богатырка. Девка-поляница, — улыбнулась она, будто угадав Данькины мысли. Показалось, что говорит с легким металлическим акцентом… ах нет: просто удила затрудняют ей речь — на бледно-розовом языке блеснул серебристый трензель.

Спохватилась — кинулась распутывать узлы, стаскивать с себя позорный скотский убор.

— Как звать? — простонал Данила.

— Псаня, — кратко ответила поляница, озлобленно сдирая кожаные ремни. — Меня зовут Псаня, дочь Желтого Пса. Я дочь варяга! Я богатырка! Я хотела биться. Они опоили меня зельем и запрягли. Моего мужа убили. Я отомщу.

Освободившись от узды, присела перед Данькой на корточки — крепко схватила за ухо и насильно повернула его голову на ослабевшей шее, разглядывая кровоточащую ссадину на затылке.

— Рана смешная, хватит валяться, — холодно заметила она. И покосилась равнодушно: — Как тебя величать? Небось разбойник будешь — или…

— Кто это был? — перебил Данила. — Чурила?

— Ха! — Богатырка кратко хохотнула. — Чурила теперь далече. Чурилу нелегко губить. А это… — она махнула рукой через плечо, — всего лишь витязь-угадай. Из Чурилиной дружины. Да-да.

— Он что… безногий? Раненый был?

— Угадаи все безноги. Пешком ходить — позор для угадая. Нелюди поганые, полканы-полукомони! Ножки у них малюсеньки — едва бы верхом сидеть. Даже спят в седле. У этого, видишь ты, лошадь захворилась. Вот и везли рогача в стойла, нового комонька выбирать. А тут вы набежали… с дружком твоим неловким…

Она вдруг запнулась… И улыбнулась, мило приобнажив пару беленьких зубков под верхней губой:

— Спасибо вам.

— Сколько таких мразей в городе? — Даниле стало любопытно, и всерьез.

Псанечка закатила голубые глаза, загибает бледные пальцы.

— Один, два… Три. Еще три угадая да двадцать младших волхвов.

— Сколько? — прохрипел Данька.

— Осьмнадцать, — поправилась Псаня, оглянувшись на двоих незнакомцев в черных плащах, которые по-прежнему пребывали в беспамятстве.

— Тебе повезло. — Псашенька похлопала по плечу. — Быстро их оземь метнул. Не успели очуровать. Они, видишь, мечтали тебя клинками порезать — думали, ты слабанька безоружный. Потому не стали ворожить.

— Обычно ворожат?

— Разумеется, — кивнула богатырка. — Порчу веют, глазами урочат, кости-пакости выворачивают. Моего мужа цвето-маревом удушили.

Странно, подумал Данила. О недавней гибели мужа говорит с чудовищным спокойствием. Металлические нервы.

— О, гляди! — почти радостно воскликнула поляница Псаня. — Да вон они приближаются! Один, два, три… Четыре волхва и угадай на лошади.

Сказала так хладнокровно, что Данька поначалу не поверил. Улыбнулась:

— Вот уж накликали горе. Тебя прикончат; меня — сквозь дым и в упряжь.

Сигнал, опомнился Данька. Подать сигнал моим ребятам! Они успеют, их много! Дюжина кораблей, почти четыреста человек! Поднимут якоря, выскочат из протоки — через пять минут будут здесь…

— Псаня, быстро! Растормоши моего дружка, — заторопился Данька, оглядываясь на далекие темные фигуры, возникшие в конце улицы. Стыря жив, Стыря знает сигнал! — Давай, буди его! Пускай свистит, надо вызвать ватагу!

— У тебя есть ватага? — Голубые глаза недоверчиво сощурились.

— Слушай, рвать твою мать, и выполняй! — рявкнул Данила, внезапно разъяряясь. — Буди Стырю! Ты поняла меня? Быстро.

Ничуть не обиделась. Скорее наоборот: светлая волна удовольствия блеснула во взгляде.

— Я бы рада, только Стыря твой не проснется. Он крепко ранен, — спокойно сказала девушка. — Целая лужа крови.

— Тогда надевай хомут, — злобно сказал Данька.

Проклятие! Только Хлестаный знает условный свист влажской сарыни… Данила слышал этот сигнал всего один раз, когда Хлестаный брал на абордаж его собственный коч. Кажется, два длинных посвиста и задорный перелив… Нет, Данька не вспомнит.

В дальнем конце улицы кто-то пронзительно закричал; дробно загрохотали копыта. Ну вот, подумал Данила, враг поднял тревогу. Заметили свою повозку, недвижно замершую посреди дороги. Скоро будут здесь.

Псаня молча поднялась с корточек, отряхнула ладошки и — решительно вложила мизинцы в маленький рот…

Свист резанул Даньку по глазам, мгновенно оглушая и вышибая слезы. Два длинных и перелив, как и было сказано. Все точно.

— Откуда знаешь воровские посвисты? — спросил Данила, когда в голове утих болезненный перезвон. — Ты жила с разбойниками?

— Я многое знаю, — заметила девица, вытирая влажные мизинцы о порты. — Мой муж был боевым магом на службе Траяна Держателя.

Поляница Псаня оказалась на редкость недурно осведомлена о численности оккупационного гарнизона в Висохолме. Когда Чурила уходил из города, здесь остались четыре рогатых рыцаря и двадцать молодых волшебников в одинаковых черных плащах с электрическим сиреневым проблеском по волнующемуся подолу. Этих тощих парней, удивительно коварных и лютых, несмотря на незрелый возраст, Данька про себя обозвал «комсомольцами». В список их полномочий входила организация нового быта в городке. Именно комсомольцы расставляли повсюду курильницы и воздушные сопелки, стонущие от дуновения особого ветра, насылаемого Сварогом с юго-востока. Они же руководили строительством погановидной пагодоподобной божницы в центре местного кремля — обчуриливали молодых поселянок, обрезали им волосы, переодевали зачем-то в мужские порты и программировали на тяжелый физический труд во имя возлюбленного Чурилы.

Десант Зверкиной ватаги вышиб всю иноземную дрянь из города приблизительно за полтора часа. Три уцелевших рогоносца — один угадай и два патрульных дива — пострадали в первую очередь. Их попросту стащили с коней и забили дубинами. Одну бойцовую обезьяну удалось даже взять живьем — ревущую бронзовую тварь опутали сетями, затащили на мелководье и держали там, пока не затихла. Потом, навалившись оравой, сорвали бронзовые чешуины и, полуживую, кинули в клетку — причем Зверко приказал выставить охрану, ибо находилось слишком много желающих выпустить стрелу в рыжее брюхо гигантской гориллы (а дядька Сильвестр и вовсе едва не помешался — залег на некотором отдалении и терпеливо выжидал удобного момента, дабы обмануть бдительность сторожей, оторвать у клетки пару прутьев, залезть внутрь и вызвать экзотическую иноземную гадость на честный рукопашный бой).

Тщедушные злодеи в плащах оказали, как ни странно, неизмеримо большее сопротивление, нежели восточные рыцари-броненосцы. Памятуя волшебную легкость, с которой он сам давеча справился с двумя черномагами, княжич Зверко поначалу приказал не убивать злодеев сразу, а связывать и приводить на допрос. Такое решение оказалось весьма ошибочным и едва не стоило жизни десяткам влажских разбойников. В ближнем бою «комсомольцы» действительно почти не представляли опасности — однако, расползаясь по закоулкам и подворотням Висохолма, делались практически неуловимы. И тут же принимались творить чародейные гадости. Заползали на крыши и сбрасывали на головы ярыг мешочки с ядовитыми порошками. Выскакивали из-за угла и, быстро бормоча заговоры на лезвие ножа, пускали вослед толпе разбойников дурной ветер, несущий споры сонливой лихорадки. Дошло до того, что некоторые Зверкины головорезы таскали с собой веники да метлы, заметая собственные следы, чтобы их нельзя было срезать и употребить для наведения порчи. Однако по-настоящему Зверко испугался, когда на улицах стали ловить обкуренных, полоумных славянок с горящими факелами в руках. Зомбированные бабы бегали с глупыми улыбками и поджигали собственные дома, распевая короткие бессмысленные стишки. Осознав, что «комсомольцы» начали кодировать рабынь, надеясь на скорый и бурный пожар, Данька Повелел негодяев живыми не брать. Обрадованные ярыги справились с новой задачей гораздо быстрее — и даже ухитрились все-таки привести одного чародея живым (правда, с сулицей в бедре).

А спустя несколько минут сообщили о поимке второго «языка» (судя по количеству трупов он был последним из отряда волхвов) — негодяй скрывался на крыше конюшни, однако был выслежен лично Псанечкой и обезврежен с пугающей жестокостью. Богатырка привела его к Даниле на допрос, придерживая железной ручкой за самодостоинство.